Баллада о Льве и Лютоволке

      — Цареубийца! — Высокомерный голос короля который раз за день прервал мысли Джейме. — Иди сюда!       Ланнистер знал, что поездка на Север не спасет его от королевского внимания, но хотел, чтобы это случилось как можно позже.       Дыхание людей и коней их небольшого отряда мешалось, струясь парком в холодном утреннем воздухе. В отличие от главнокомандующего королевской гвардии, холод не смел проникнуть в палатку королевской четы, раз уж теплолюбивая Серсея сидела за столом своего мужа без накидок.       На лице Серсеи Джейме увидел скуку. Он знал: та не пропустила ни капли яда из слов супруга, но все же даже не попыталась вмешаться.       — Когда я был шестнадцатилетнем оруженосцем, наш отряд отправился в Дредфорт, но в Винтерфелле мне побывать не довелось, — Джейме был подобающе учтив и спокоен, пока его рука незаметно сжимала рукоять меча.       Роберт, сотрясаясь от смеха, махнул в сторону шурина. Джейме на мгновение подумалось: было бы здорово, если бы их король захлебнулся своим выдержанным напитком. Собрав остатки гордости и взмахнув белым плащом, золотой лев одернул ткани палатки.       Пальцы возлюбленной сестры сжали ткань туники под кожаным манжетом, едва ноги Джейме переступили невидимый порог. Две половинки одного целого — только с каждым годом ему кажется, что от его половины остается все меньше. Может, поэтому он был против этой поездки; может, поэтому по вечерам, когда Серсея оставляла его в темной спальне, в голову закрадывалась мысль о неправильности всего происходящего. Всю жизнь она, как мантру, твердила: «У нас есть только мы двое. Так суждено по рождению».       Джейме верил ее словам, когда им едва исполнилось шестнадцать, и сестра в белых шелковых тканях переступила порог его спальни на Утесе Кастерли. Верил, когда она шептала ему это в ночи, клеймя каждым словом кожу. Он повторял это сам каждую их ночь в течение долгих лет. Он цеплялся за эти слова, пока Серсея ложно клялась богам в чувствах к Роберту и нарекала именем рода Баратеонов детей от его семени. Он отдал их любви больше, чем когда-либо хотел. Отдал свободу, записавшись в королевскую гвардию, чтобы оставаться подле неe. И ради неe Джейме предал почти все свои клятвы.       — Тебя не должно волновать чужое мнение.       — Ты говоришь в точности как наш отец, — Джейме фыркнул, вырывав ладонь из пальцев Серсеи, словно это прикосновение обожгло его драконьим пламенем.       — А чего ты от меня хочешь? — Джейме принял бы это за флирт, если бы не холодный тон. — Он мой муж, как бы мы ни желали обратного.       — Да, как я мог забыть.       К этому времени начала спешиваться и остальная часть королевского отряда; конюхи подошли, чтобы напоить коней. До Винтерфелла остался почти день пути.       — Не будь ребенком, Джейме, тебе это не идет, — Серсея перешла на резкий шепот, — мы уже обсуждали это тысячу раз. Хочешь, чтобы наши головы оказались на пиках?       Над Королевским Трактом сгущались серые тучи. На миг Джейме обратил взгляд к небу, а Серсея поспешила оставить свой вопрос без ответа, укрываясь в шатре.       Ненароком в голове вновь пронеслись воспоминания о ночи перед её свадьбой. Серсея боялась оставаться одна в кромешной темноте и в звенящей тишине, умоляя близнеца засыпать рядом, совсем как в детстве. Только тогда он, словно оловянный солдатик, хранил покой Серсеи, готовый отогнать от нее любую нечисть. Она никогда не позволяла ему обнимать себя в постели, как будто невинное объятие было страшнее всего, что они творили друг с другом, пока замок спал.       На утро Джейме умолял ее бежать из Королевской Гавани хоть к самой стене, чтобы даже гнев отца не смог их настигнуть. Смех сестры разлетелся тогда по комнате тысячью птиц; зеленые глаза, точно как его собственные, посмотрели снисходительно, как на ребенка, что, не подумав, ляпнул несусветную глупость.       Развязать войну во имя запретной любви. Возможно, о них бы написали балладу, увековечив порочные чувства Ланнистеров на века. Балладу, подобную тем, что Джейме слышал во снах из уст матери. Подобную тем, что пели в трактирах простые юноши без гроша в кармане.       — Что так мучает тебя, дорогой брат?       Тирион, уже намокший под дождем, выглядел не лучше гончей Роберта — волосы спадали сосульками на непропорциональное лицо. Удивительно, что его маленький брат предпочел компанию мокнущего Джейме распутным девкам и вину, что наверняка ждали в его шатре. Отец и Серсея, завидев младшего Ланнистера, тотчас бы скривили лица и прокляли того в мыслях, но только не молодой лев. Джейме усмехнулся Тириону в ответ на кивок в сторону его покоев.       Шатер брата был в два раза меньше королевского. В нём было тепло, сухо и, на удивление, пусто. Когда Тирион придвинул к нему кружку, полную сладкого вина, на лицо Джейме впервые за много дней пала тень искренней улыбки.       — Я слышал, у Старков уже пятеро детей, — весело сообщил Тирион, — не знаю насчет остального, но плодятся они подобно символу их дома.       Джейме прежде никогда не задумывался о семье Неда Старка. Дело было не в их первой и последней встрече в тронном зале с телом Безумного Короля, чья кровь навсегда впиталась в сталь его меча, — ему просто не было надобности думать об этом. В голове порой проносились жуткий смех умирающего от его руки монарха и тысячи осуждающих взглядов, ничем не отличающихся от глаз Старка. Все они впивались ему в спину и жгли адским огнём, от которого он их спас.       — В этом все дело? — Глаза Тириона сузились, делая его лицо еще выразительнее. — В Эддарде Старке?       К этому времени ливень за окном усилился, громко и настойчиво барабаня по земле, заглушая их голоса. Возможно, именно поэтому Джейме ответил честно.       — Нет. Дело в Серсее, — внутри всё переворачивалось, сворачивалось в тугой узел, дыхание становилось прерывистым, — я не хочу больше лгать и притворяться. Мне и без того хватает темных пятен на белом плаще.       Тирион отхлебнул добрую долю вина. Горькие смешки смешались со звуком падающей воды, когда Джейме резко отряхнул свой белый плащ.       — Так выпьем за то, чтобы сестра наконец перестала водить тебя за член, — он бы дал Тириону оплеуху-другую за такие слова, не будь они столь правдивы, — что думаешь делать?       — Не знаю.       Он будто не хотел это говорить, но все равно произнес — может, Джейме желал в глубине души поделиться своими горестями, а может, он просто не мог больше держать все в себе.       — Говорить с ней бесполезно, она не желает слушать, — в такие моменты их сестрица больше напоминала семилетнюю себя, которой отец запретил прыгать с Утеса Кастерли вместе с ним, поэтому она отобрала эту возможность и у своего близнеца.       — А разве когда-либо было иначе? Серсея не изменится, даже если восстанут все Белые Ходоки. — Уже отнюдь не весело изрек Тирион, наливая себе третью кружку терпкого. — Если уж ты раскрыл глаза, Джейме, то больше не смей их закрывать. Возможно, эта поездка — и есть твой шанс.       — Бр-р-р! Ужасная погода, мой лорд! — ткань шатра шевельнулась, и на пороге оказался оруженосец Тириона. Он тут же схватил с вешалки нечто, что было можно использовать как полотенце, и набросил это себе на голову, высушивая короткий ежик темных волос. — Дороги развезло, поэтому нам не вернуться до восхода уж точно.       Провести ночь под морозным дождем — самая непривлекательная перспектива. Капли барабанили по доспехам, а по слегка отросшим в пути волосам Джейме стекали целые ледяные потоки. До уха, кроме дождевой дроби, долетали и отголоски королевского храпа из-под множества теплых шкур. И едва ли Серсею волновало благополучие брата, пока она сама видела десятый сон. Джейме одергивал себя, как только взгляд переходил с королевской туши на покатое женское плечо, выглядывающее из-под медвежьего меха.       Седьмое пекло! Неужели его душа окончательно погрязла в ней и пучине бесчестья и порока, куда вела их многолетняя связь? Связь, которую Джейме долгое время считал благословением каких угодно богов, от Семерых до Утонувшего, — ведь он встретил свою судьбу, едва открыл глаза в этом мире. Или то была лишь насмешка, ложная тропа, по которой он безропотно шагал, исполняя любой каприз сестры? А она с легким сердцем этим пользовалась, приковав его к себе тяжестью гвардейских доспехов…       Мысли тянулись одна за другой, пока первый солнечный луч не подарил ему шанс скрыться в собственном шатре, забыться крепким сном. Утес Кастерли долгие годы преследовал его под темнотой век.       Старший из детей Тайвина Ланнистера был очень привязан к матери — куда больше, чем к отцу. Джейме отчётливо помнил, что когда одним вечером во время войны отец решил сжечь все книги, которые Джоанна, его мать, привезла с собой на Утес, то он плакал. Когда-то давно мать учила его читать, и тогда, глядя в пожирающий страницы огонь, Джейме всхлипывал и повторял «мама», а Серсея прижимала его к себе, цепляясь пальцами за вышитого материнскими руками зверя на рубахе. Когда отец сжигал резные стулья и изысканные шкафы, сестра тоже сохраняла равнодушие. Уже тогда, в свои пять лет, она, в отличие от него самого, была настоящей Ланнистер. «Ланнистеры всегда платят долги», — повторяли они, когда было совсем невыносимо, и эти слова помогали им выжить. Выжить в горе, несмотря ни на что.       Львы из плоти ткут львов из нитей на кровавых гербах, но никто, никто не подумал об их семье. Кроме пропитанных фальшью соболезнований, что слетали с их губ, лорды принесли к порогу Утеса только выгодные предложения о помолвке Серсеи с кем-то из их отпрысков.       С тяжким вздохом Джейме поднялся с постели, нацепил доспехи и, после разговора с братом переполненный призрачной надеждой, отправился к своему коню.       — Королева тоже сердита, — негромко сказал Тирион Джейме, направляясь к королевскому эскорту, — будь она драконом Таргариенов, от нас бы остался бекон, зажаренный до угольков.       Джейме посмотрел на него долгим оценивающим взглядом.       Тело мирно покачивалось при каждом шаге животного. Люди часто шутили, что Цареубийца был рожден на лошади с мечом в руке.       На пути показались знамена Лютоволка на великих каменных башнях, и Джейме переполнило странное предчувствие — словно здесь было его место, здесь, на Севере. Он поглядел на позолоченные фигуры вокруг и глубоко вздохнул. В холодном безмолвии сослуживцев было уважение к дому Старков. Они слушали, он знал это.       И зима приближалась.