Никогда Небесам

Take out your turquoise and all of your jewels Go to the market, the kids' swimming pools Baby, what's your sign? My moon's in Leo, my Cancer is sun You won't play, you're no fun Well, I don't care what they think Drag racing my little red sports car I'm not unhinged or unhappy, I'm just wild — Chemtrails Over The Country Club

Белые полосы облаков окрашиваются в нежно розовые-тона. Нёвиллет поднимается в деревянную беседку подле водянкой кромки, что наполовину скрыта кустами благоухающей сирени, и видит её. Девушку, чьё лицо настолько молодо, что он бы никогда не подумал о прошедших пяти столетиях. Она накренивается через перила и, склонившись над зеленой травой, в ручонках своих одуванчиков стаю крепко сжимает. И смеётся тихо. Ранняя весна. Бирюза в редких украшениях Фурины поблёскивает в свете последних лучей. Волосы Нёвиллета, что собраны в расслабленную косу, развеиваются на ветру, в то время как в её глазах отражаются глубины самогО великого озера Фонтейна. Пахнет жасмином. И ноги её — босые. — Это прекрасно, словно во сне. — произнесла она, выпрямившись. — Здесь я чувствую себя спокойно. — Bien. — Bien? — Фурина вдруг выглядит воистину обескураженной. Она снова разворачивается и теперь снова разглядывает еле заметные для обыденного человеческого взгляда волны. — Как бы ты мог описать цвет воды? — тихо интересуется Фурина, осматривая округу. — Это не так трудно, если ты лишь беззаботное дитя с банкой bleu краски. — отвечает юдекс, валяя необыкновенный вопрос в своих мыслях. — Только „bleu“? — сдержано смеётся Фурина теми переливами, что играют в горных ручьях. — Не верю, что это молвил тот, у кого излюбленное развлечение дегустировать воду из разных наций Тейвата. — и качает головой. — Ты не будешь в это играть, знаю, невероятный зануда. Нёвиллет хмурится. И что не так с дегустацией воды? — Тогда я могу долго рассуждать на тему непонятых для меня увлечений людей. — изрекает он без злого умысла. — К примеру, ты, снова отправив мне пару строк, стоишь здесь без обуви. В простом белом платье, ранее посмеиваясь над манерой одежд других. — Мне всё равно, что подумают люди. — выдыхает Фурина, подходя немногим ближе. — Теперь, когда я сожгла все мосты, мне приходится лишь гадать, куда идти дальше. — Если находишь в этом смыслы, будь по-твоему. Фурина потерянно притупляет взгляд к полам. — Ты глуп, если не понимаешь, почему я каждый раз прошу о встрече. — она делает мучительную паузу, будто подбирая нужные слова. — Ты… ты всегда мог сделать так, чтобы я чувствовала себя как дома. Да, я до сих пор потеряна, но хотя бы обрела себя. И рада, что не весь Фонтейн одаривает меня ненавистью. — Они не будут. То выступление… публика была довольна. — Пуассон… — устало моргая и шепча, Фурина ведёт плечом. — Все они не будут. — мгновенно исправляется он. — Ты выбрала защищать людей и продолжала это делать столько времени. Такие вещи важны. Я вряд ли смогу найти выражение, чтобы описать твою исключительность. — Как девушки или актрисы? — Как человека, в коим всё же есть некая доля божественности. — непоколебимо утверждает Нёвиллет. — Делай что хочешь. Только для себя. Не для того, чтобы отдать, а только брать. Фурина подаётся назад, одуванчиков букет падает на деревянный пол, когда она прижимает руки к груди. До сих пор напуганная… За пятьсот лет, выжимая из себя фальшивые эмоции и притворяясь другой личностью, дабы народ Фонтейна не уличил её в обмане, каждый день свято веря, что всё скоро закончится и завтрашний день обязательно станет последним… И теперь нет места ей. Эта отречённая доля не дала и малого. — Когда Оратрис вынес приговор… Я не могла побороть это чувство, которое клинками резало, точно меня — живую, пытались вскрыть. — внезапно признаётся Фурина. — Опустошить. Все кости ломало, и от бессилия быстро поняла, что не могу хотя бы сдвинуть руку. Всё в груди горело, а я сама не могла избежать этого обилия звуков в своей голове. Собственного крика где-то внутри. Её слёзы. Конечно, он помнил их слишком хорошо. А в последнее время, с самого отбытия Фурины из Дворца Мермония Нёвиллет лелеял мысль, что она не заслуживала всех распрей и божественной жестокости. Прокручивал её обескураженность, когда она впервые заговорила с ним, чтобы зарезервировать сцену в "Эпиклез" для той театральной группы. Тихо, не ведая вовсе, ждали ли от неё поклонов или других церемоний. Небо заволокло тучами. Первые капли встретились с озёрной гладью, пуская рябь по воде. — Гидро дракон, Гидро дракон… не плачь. — молвит она теми же словами, что и сама Фокалорс в тот день. Образ момента погибели настоящего Гидро Архонта снова собирается в единую картину перед глазами. Последний танец, финальный поклон истинной грешницы, чьи речи звучали так мелодично. Фурина продолжает быть её живущей человеческой частью, даже после разрушения одного из божественных тронов. Даже самая того не ведая. — Tu m'as toujours fait sourire. И обводил все раны звёздами. Когда ты на самом деле оказываешься человеком, другие начинают считать, что ничего-то ты не знаешь. Но я знала тебя, являвшимся в дни моей войны. Знала, что проклинала это больше чего любо другого, гоняясь за тенями. Я знала тебя. И если я собираюсь продолжать жить так, как живу сейчас, я не смогу продолжать существовать так без тебя. Нёвиллет верит в хорошее в ней. И потому внутри него достаточно крепко, чтобы поставить флаг или бутон розы, построив новую жизнь. И потому, в внезапном порыве, он медленно проводит пальцами по её волосам, оставляя едва ли осязаемое прикосновение губ на лбу. Нет суши — везде море. 
Лишь мир воды. 
— Давай перепишем начало этих примитивных форм жизни хорошо, mon cher? — неожиданно спрашивает Фурина, в чём слышится нечто возвышенное и простое в равной мере. — Осмелюсь сказать, что этот год вызывает чувство, что мы можем взаправду написать его лучше. Но кто я такая… просто влюблённая девушка, изредка мечтающая на бумаге. Меняющая соль на перец, тоскующая по театру и столько лет влюблённая в тебя. — тон становится спокойнее, но не теряя присущей въевшейся грусти меланхоличностью. — Спасибо тебе за то, что ты здесь. Что ты свидетель моих просторов. Тайная любовь росла все года, без отрицания. Теперь лишь Фурина по-настоящему жива. С розовеющими щеками. — Живи свою жизнь так, будто никто не слышит и не смотрит, леди Фурина. — кратко утверждает Нёвиллет.