Not conscious of your body Will you find the strength to hold me? Teach me to kiss you properly And I watch you breathe, as I stood bleeding
— Нет. Нет, нет, нет… Чужой голос вырывает Гарри из чуткого сна. Ему не нужно время на то, чтобы прийти в себя, не нужно ни о чём думать — он просто поднимается из кровати и сонно идёт в другой конец комнаты. Каменный пол под босыми ногами холодный и скользкий. — Нет, не надо… Светлые волосы, кажущиеся белыми в лунном свете, проникающем через не зашторенное стрельчатое окно, раскиданы по подушке. Малфой во сне хмурится, тяжело дышит, пара прядей прилипли к высокому лбу, губы шепчут новое (старое, вечное): — Нет… — Тс-с-с, — шепчет Гарри, усаживаясь на пол рядом с кроватью Малфоя. Он кладёт руку на чужое запястье, где под тонкой кожей бьётся и бьётся слишком быстрый для спящего пульс. Прикрывает глаза, сонно зевая — он так привык делать это, что, в целом, может параллельно дремать сидя на полу. — Пожалуйста, — новый лихорадочный шёпот, голова мотается из стороны в сторону. — Это сон, — уже громче говорит Гарри, проводя большим пальцем по тыльной стороне ладони Малфоя. — Просто сон. Звучит прерывистый, острый вздох, по руке проходит волна дрожи, а затем серые глаза распахиваются. Малфой приподнимает голову и смотрит так же, как и всегда в подобные ночи: полубезумно, загнанно. Как зверёк. — Просто сон, — повторяет Гарри, взглянув на него. — Просто сон, — полуосознанным эхом отзывается Малфой прежде, чем вновь уронить голову на подушку. Гарри сидит, всё так же держа его за запястье, пока пульс под пальцами не становится ровным и неторопливым. Лишь затем он встаёт, бросает ещё один взгляд на Малфоя, убеждаясь в том, что тот уснул, и отправляется к себе. Улёгшись и натянув одеяло до самого подбородка, Гарри ещё какое-то время смотрит на него, теперь мирно спящего, и закрывает глаза. В маленькой спальне больше никого нет — третья кровать пустует. Там спал Эрни Макмиллан первые две недели учебного года, а потом его отец тяжело заболел и он уехал. К ним так никого и не подселили. Желающих жить с Малфоем не нашлось даже среди тех восьмикурсников, что ютились в маленьких спальнях вчетвером. Только Рон предлагал — неловко и в рамках спасения, без явного желания, но Гарри отказался. Ему хотелось тишины, а Малфой, неожиданно, смог её предоставить. Гарри вставал с постели среди ночи уже десятки раз — началось всё ещё в сентябре, а сейчас на улице стоит ноябрь, мерзкий, тёмный, грязный и промозглый. Началось всё с Гарри и его кошмаров: Малфой подходил среди ночи, разбуженный его стонами, криками и бессвязно вырывающимися словами, клал руку на плечо и хорошенько встряхивал. «Перестань орать, Поттер» — хмуро говорил он, прежде чем уйти к себе. Дважды Гарри сделал для него то же самое. На третий Малфой, мокрый с ног до головы и абсолютно безумный, схватил его за руку и попросил остаться. «Пара минут, всего пара минут» — прошептал он лихорадочно, его глаза странно блестели. Гарри был уверен, что на утро Малфой, вспомнив об этой просьбе, решит себе что-нибудь отстрелить, но остался. Сел на пол, взялся за тонкое запястье, и сидел так не пару минут, а намного дольше. До тех пор, пока пульс, толкающий бледную кожу изнутри, не стал идеально ровным. Он готов делать это снова и снова. Ему не сложно. Малфою, кажется, тоже.***
Гарри просыпается перед рассветом, в горле ком, дыхание сиплое. Перед глазами зелёная вспышка, в голове крик Люпина, крик Тонкс, крик Фреда — ни одного он не слышал вживую, каждый слышит во сне. Глаза бешено бегают, на лбу прохладная ладонь. — Тихо, — ровный голос. — Тихо, не кричи. Гарри всматривается в темноту, сглатывает вязкую слюну. Лицо Малфоя, низко склонившегося над ним, сосредоточенное и хмурое. Гарри с облегчением прикрывает глаза, пытаясь выровнять дыхание. Крики, вонзившиеся в уши, понемногу утихают. Малфой выпрямляется, Гарри безмолвно двигается в сторону, давая ему место. Он садится в изголовье кровати и вытягивает длинные ноги в проход. Это тоже происходит давно и всегда, по незримому договору. Гарри понятия не имеет, сколько времени Малфой сидит рядом, но точно знает, что успевает за это время успокоиться и уснуть вновь, и ему этого более чем достаточно. Он приоткрывает вновь начавшие тяжелеть веки, смотрит на лицо Малфоя, особенно бледное в предрассветном сером сумраке. Без очков оно кажется размытым, но Гарри всё равно видит тонкую полосу шрама, пересекающего всю левую щёку, от глаза до уголка губ. Шрам ровный и слишком аккуратный для того, кому чуть не снесло голову Бомбардой, брошенной кем-то в пылу битвы. Гарри сам попал в Мунго сразу с поля боя, и видел там Драко один раз — всё лицо в бинтах, плечи ссутулены, руки дрожат. И то ли целители сотворили чудо, то ли история про Бомбарду преувеличение, но шрам, можно сказать, идеальный. Гарри почти завидует: у него самого посреди груди ожог, оставшийся от Авады, а на правую ногу, которую по кусочкам собирали после замысловатого проклятия, и вовсе смотреть страшно. Гарри глядит и глядит, медленно моргая. Первый луч солнца, совсем ещё робкий, едва заметный, падает на кончик Малфоевского носа. — Откуда в нас было столько ненависти друг к другу? — неожиданно для самого себя шепчет Гарри. Он не очень понимает, что говорит — сон почти настиг его. — Не знаю, — отвечает Драко, не глядя на него. — Но лучше бы она была и сейчас. — Почему? — Неважно. Гарри не отвечает: веки смежаются, и сон, на этот раз спокойный, накрывает его пуховым одеялом. Ему кажется, что прохладная рука вновь опускается на его лоб, проводит по коже с неожиданной лаской, зарывается пальцами в волосы, но он вовсе не уверен, что это ему не снится.***
Гарри жуёт тост, сидя в Большом Зале за завтраком, но вкуса не ощущает — только неприятное прикосновение царапучей корочки к нёбу. Он вообще мало что ощущает с отгремевшего мая: вкусы, запахи, эмоции, интерес — всё не о том, всё как будто бы мимо. Гермиона говорит, у него депрессия. Он считает, что просто устал. Он и правда устал, уже давно. Всё закончилось, и он сам, кажется, закончился следом. Пустая оболочка с выдохшимся смыслом; улыбайся и кивай, лишь бы отстали. Всё в невероятной тоске по несбывшемуся и мёртвому, и даже идея стать аврором больше не вызывает воодушевления — ужас войны сидит так глубоко в печёнках, что идея о новых сражениях приводит только к дурноте. Хотя это, если подумать, это не так уж плохо. Едва ли ему найдётся место в полевой работе после полученной травмы. Иногда он думает, что, может быть, дело в его смерти. Может, он всё же оставил часть своей души где-то там, за гранью, на сияющим белоснежной чистотой вокзале, и теперь всё, что осталось, болит и рвётся — дальше. От жизнерадостности и суеты бурлящей жизни тошнит, ещё больше тошнит от подобострастных взглядов. К Гарри словно каждый хочет прикоснуться, дотронуться и оторвать себе кусочек, и в этом он тоже теряется, потому что не понимает, в самом деле, почему и за что. Он же просто сплошной клубок удачи, за него другие люди сделали многое — и эти люди теперь в шести футах под землёй. Он был бы не против поменяться с ними местами, если бы только мог. Только один человек не пытается прикоснуться, не смотрит с восторгом, не ждёт улыбки и стойкости. Этот же человек молчит с Гарри в тишине комнаты; он же садится ночью на край его кровати, примерно по три раза в неделю. — Тупой ты кусок дерьма, — шипит он, проходя мимо парты Гарри в классе зельеварения. — Добавь три унции златоглазок, пока мы тут все не взлетели на воздух. Гарри прячет улыбку и послушно тянется за златоглазками. Рон по правую руку от него подскакивает, открывает рот, но Гарри тянет его за рукав, заставляя сесть. — Не надо, — качает он головой, пока Рон злобно сопит, глядя Малфою вслед. — Да как ты вообще с ним живёшь? Гарри пожимает плечами. Вообще-то, вполне неплохо. Малфой его заземляет. А ещё Гарри отчего-то более чем уверен, что на воздух бы никто не взлетел. Зато его зелье после добавления златоглазок выглядит, как на картинке в учебнике. *** Гарри падает, когда решительно идёт выгонять Малфоя из ванной — тот торчит в ней по часу, утром и вечером, и иногда это здорово утомляет. Коленный сустав подгибается — ничего неожиданного, учитывая, как он болел последние несколько дней, — и затылок Гарри ударяется о холодный пол. Боль в голове сильная, но она тонет в пульсации, которая распространяется от колена вверх и вниз, обжигая всю правую ногу. Гарри дышит часто, тяжело и лихорадочно, закусывая губу в попытке не закричать. Это пройдёт — он знает, нужно только немного подождать, но ждать абсолютно невыносимо. Где-то на границе сознания он слышит, как распахивается дверь ванной комнаты, на лицо ему падает тонкая полоска света. Гарри жмурится и кусает губы вдвое сильнее. Их отношения с Малфоем, может, и стали другими, но он всё равно меньше всего на свете хочет, чтобы тот видел его беспомощно распластавшимся на полу. — Поттер? Бледное заострённое лицо появляется над головой. Гарри его почти не видит и больше ни о чём не думает — боль становится такой, что все остатки мыслей выбивает из головы словно выстрелом. — У тебя зелья есть? — Не помогут, — хрипит Гарри, зажмуривая глаза. Обычные обезболивающие и правда не помогают — только самые сильные, за которыми приходится аппарировать в Лондон и добираться до Мунго. Только пить их постоянно нельзя, у него запланированный перерыв длиной в месяц, и, свалившись на третий же день, он понятия не имеет, как его переживёт. Тихий вздох и шорох. — Надо её согнуть, и станет легче, — слышится ровный, сосредоточенный голос. — Давай. Гарри ужасно хочет что-нибудь сказать, например, попросить Малфоя отвалить, потому что от одной мысли о том, чтобы согнуть несчастное колено, ему становится хуже, хоть он и знает, что Малфой прав. Но слова не успевают сорваться с языка — чужие пальцы ловко подхватывают ногу и сгибают её со знакомым омерзительным хрустом. Слёзы брызгают из глаз, крик царапает горло и тонет в нём булькающим звуком, а потом боль резко отходит, и Гарри действительно становится легче. Он дышит быстро и судорожно, словно только что спринтером пробежал милю-другую. Вновь шорох, лёгкий шлепок по щеке. — Отцепись от своих губ. Ты их прокусил. Голос Малфоя такой спокойный и ворчливый, такой привычный, словно они оказывались в этой ситуации уже добрую сотню раз, и Гарри аж глаза распахивает в удивлении. Малфой, сидящий рядом на коленях, вновь склоняется над ним. Гарри быстро смаргивает унизительные слёзы и лишь теперь замечает железный привкус во рту. Он смотрит на Малфоя, чуть плывущего перед глазами, а потом замечает, что левая половина его лица слабо мерцает. Бледная кожа вдруг начинает казаться красной. — Твоё лицо, — бормочет Гарри, не в силах сформулировать ничего более конкретного. Этих слов хватает для того, чтобы спокойствие покинуло Малфоя за считанные секунды. Он едва не подскакивает, его рука резко взмывает вверх, закрывая щёку. Гарри смотрит прямо в его перепуганные глаза, а потом Малфой срывается с места. Дверь ванной закрывается за ним с громким хлопком. Гарри ещё какое-то время лежит, вслушиваясь в тишину, а затем с трудом поднимается и доходит до кровати. Боль всё ещё на месте, мелко пульсирует, вгрызается в суставы, но теперь её можно терпеть — и, наверное, даже уснуть. Он дремлет, слабо ворочается в обрывках поверхностных снов, и не может точно сказать через сколько времени, наконец, слышатся шаги и шорох простыней с другого конца комнаты. — Малфой, — зовёт Гарри, открывая глаза и поворачивая голову. Напряжённая спина, наполовину скрытая одеялом, застывает. — Чего тебе? — Откуда ты узнал, что надо делать? Малфой молчит так долго, что Гарри уже и не рассчитывает на ответ. И когда он уже вновь смежает ресницы, раздаётся негромкий голос: — Я много читаю. Хочу стать целителем. — Ты? — сонно бормочет Гарри, кладя ладонь на по-прежнему неприятно пульсирующую ногу. — Серьёзно? — А что такого? — с вызовом отвечает Малфой. — Ничего. Просто неожиданно. Я думал, ты займёшься чем-то более зловещим, знаешь, — брякает он. Брякает — и сразу же прикусывает язык. Он ожидает, что Малфой его вот-вот пошлёт, или закроется, или обозлится втайне, но, вслушиваясь в повисшую тишину, вдруг понимает, что тот едва слышно смеётся. Горько и слабо, но смеётся. — Отвали, — отвечает, наконец, он. Лениво и без должного задора. Гарри, слабо улыбнувшись, прикрывает глаза.***
Проснувшись утром и вызвав Темпус, Гарри стонет — он безнадёжно проспал завтрак, и Малфой, конечно же, не потрудился его разбудить. Он злится до тех пор, пока не надевает очки и не садится в кровати. На тумбочке его ждёт чашка чая, всё ещё горячего под заклинанием стазиса, и большой кусок пирога с патокой. Гарри прикасается к чашке почти недоверчиво, до последнего подспудно ожидая, что на ней обнаружатся какие-нибудь неприятные чары, но ничего не происходит. Лёгкая улыбка касается его губ, когда он устраивается поудобнее, осторожно подогнув всё ещё слегка ноющую ногу. Уже почти закончив с завтраком, он резко перестаёт улыбаться. Воспоминания крутятся в голове, лёгкое мерцание, которое он заметил вчера на лице Малфоя, не даёт покоя, и осознание прошивает его резко, одним махом — он понимает, почему шрам у Малфоя такой аккуратный, а ещё почему он так долго торчит в ванной. Косметические чары надо постоянно обновлять. Последний кусок пирога встаёт поперёк горла, и Гарри медленно отставляет полупустую чашку на тумбочку. История с Бомбардой больше не кажется преувеличением, и ему становится странно горько — в конце концов, Малфой всегда чертовски ценил свою внешность. Гарри бы никогда не подумал, что мысль о, судя по всему, навсегда изуродованном лице Малфоя, заставит его взорваться тоской. Впрочем, он уже давно ничему не удивляется по-настоящему.***
Гарри три раза стучит по доспехам, называет пароль, после чего втискивается в нишу, скрывающую дверь, что ведёт в гостиную восьмого курса. Снаружи не было слышно ни звука, но, переступив порог, он оказывается оглушён. Десятки голосов вливаются в уши; смех, звон бутылок, россыпь конфетти стелется под ногами. Гарри подавляет желание застонать и стиснуть переносицу пальцами. Финч-Флетчли ещё несколько недель назад начал заводить всех идеей повеселиться в выходные, и Гарри упустил момент, когда ему удалось добиться желаемого. Наверняка кто-то называл дату, может быть, даже этим утром, но Гарри не запомнил. Он проходит в гостиную тихо, стараясь держаться возле стенки и не попадаться никому на глаза. Ему не хочется ни бурного веселья, ни сливочного пива, ни объятий и похлопываний по спине. Гарри рад, что его друзьям хорошо, он счастлив, что им удаётся отвлечься, но не чувствует в себе сил присоединиться. Раздав пару улыбок, отмахнувшись от Невилла, кое-как наврав что-то Гермионе, в волосах которой сияет добрая сотня блёсток, Гарри проскальзывает в коридор, ведущий к спальням. Почти бегом проносится мимо десятка дверей, и с огромным облегчением попадает в тишину своей комнаты. Она кажется ему оглушительно приятной, несмотря даже на то, что гомон возбуждённых голосов доносится даже сюда. Малфой, сидящий на полу с учебником в руках, поднимает на него недовольный взгляд. — Будь так добр, или проваливай обратно, или наложи заглушающее, которое слетело по твоей милости. Если, конечно, ты к восьмому курсу его освоил, — мрачно говорит он. Гарри несколько секунд поражённо моргает, а затем разворачивается к двери, чтобы неловко выполнить просьбу. То, что Малфой только что сказал ему «будь добр» выводит из равновесия похлеще любой внезапной вечеринки. Даже если он не забыл приправить любезность оскорблением. Иногда Гарри кажется, что он огрызается просто по старой привычке. Или из-за поганого характера. Возможно, оба варианта одинаково верны. Малфой, не поблагодарив, отворачивается обратно к своей книге. Какое-то время, ненормально долгое, Гарри пялится на его светловолосый затылок, а потом, не думая, хватает первую попавшуюся книгу и тоже садится на пол, прижимаясь спиной к чужой спине. Просто так. Потому что он хочет. Потому что тепло чужих разом напрягшихся мышц, ощущаемое через тонкую ткань форменной рубашки, оказывается невероятно приятным. Гарри готов к тому, что Малфой сбежит, готов к любому едкому комментарию, но тот ничего не делает. Только медленно расслабляется — Гарри это отчётливо ощущает, всем телом, — и продолжает читать. Как будто бы так и надо. Как будто бы это что-то обыденное. Посреди ночи Гарри приходит держать его за запястье до тех пор, пока заполошный пульс не становится ровным.***
Ещё никогда в своей жизни Гарри не собирался в Нору с такой неохотой. Было нормально провести там большую часть лета — в общей скорби, в едином семейном переживании того, что пережить невозможно, но теперь, когда он знает, как звучит тишина, ему меньше всего на свете хочется отправляться туда вновь. Он ненавидит себя за свой эгоизм, на душе у него скребут кошки, но он не представляет себе, как они проведут первое Рождество без Фреда. То, что их вновь собирает вместе праздник, а не траур, кажется даже хуже — Гарри представляет себе количество фальшивых улыбок, которые ему предстоит изобразить на своём лице, лишь бы не заставлять миссис Уизли волноваться ещё больше. Ей и без него хватает проблем. Гарри тянет со сбором вещей до последнего момента, и уходит из общей гостиной в спальню, когда до выхода остаётся каких-то полчаса. Он неловко припадает на ногу — больше, чем обычно. Она ноет весь день, будто бы отзываясь на его настроение. Он не ожидает встретить Малфоя, отчего-то думая, что тот уже давно собрался, и замирает в удивлении, когда обнаруживает его лежащим на кровати. С ног до головы затянутый в чёрное, от ботинок и брюк до тонкого, наверняка отвратительно дорогого джемпера, он пялится в потолок, подложив руки под голову. Вещи на его прикроватной тумбочке и письменном столе лежат в обычном стройном порядке, чемодана тоже не видно. — Ты что, остаёшься? — спрашивает Гарри, направляясь к кровати и пытаясь ступать максимально ровно. Удаётся ему это с попеременным успехом. — Да, — коротко отзывается Малфой. — Почему? Малфой лениво поворачивает голову и смотрит на него, как на законченного идиота. В целом, взгляд вполне привычный, но сейчас какой-то особенно интенсивный. — Я ни одной лишней минуты не проведу в мэноре, — бросает он. До Гарри доходит не сразу, а когда доходит, он может лишь выдохнуть короткое «о». Если бы в его доме год жил Волдеморт, он бы тоже никогда туда не вернулся. Отчего-то это досадно и неприятно, почти грустно; отчего-то хочется, чтобы Малфою было куда возвращаться. Гарри больше ничего не говорит, начиная нехотя собираться. Сосредоточиться не удаётся, в чемодан летит что попало, и всё, чего он на самом деле желает — это закрыть крышку и задвинуть его обратно под кровать. Малфой нарушает молчание первым. — Ты же знаешь, что её надо разрабатывать? — вдруг спрашивает он. Гарри поднимает голову. Малфой выразительно кивает на его ногу. — Знаю, — недовольно буркает Гарри и неловко наклоняется, чтобы вытащить из сундука, стоящего в изножье кровати, свой гриффиндорский шарф. — И почему ты этого не делаешь? Гарри, не распрямляясь, заставляет себя глубоко вдохнуть. Пальцы стискивают край шарфа, сминают яркую ткань. Он смотрит перед собой тяжело и мрачно. Ему выдали огромный список упражнений, когда выписывали из Мунго, и он честно их делал — примерно две недели. Но это было так больно и казалось таким бессмысленным, что он предпочёл малодушно сдаться. Ему всё равно сказали, что он больше никогда не сможет сесть на метлу, так какого чёрта страдать больше необходимого? Гарри не видит цели, а без цели для него ничто не имеет смысла. Распрямиться всё-таки приходится. Не глядя на Малфоя, он резко бросает: — Не хочу. С кровати доносится фырканье. — О, я понял. Тебе нравится быть страдающим героем. Чтобы все охали, хватались за сердце и целовали тебе руки, пока ты валяешься на полу, да? — язвительно интересуется Малфой. Гарри не выдерживает. Вскидывает яростный взгляд, смотрит в безразличное лицо напротив. Напряжение, копившееся все последние дни перед каникулами, смешивается с болью от укола в самое тонкое и сокровенное, и он выпаливает: — По крайней мере, я не трачу минимум два часа в сутки на то, чтобы спрятать своё лицо за чёртовой кучей чар. Малфой ударил чётко и метко — Гарри бьёт не хуже. Бледное лицо вытягивается в коротком приступе изумления, а затем всё стирается ярым гневом. Малфой подскакивает с кровати, Гарри машинально выхватывает волшебную палочку: он ждёт чего угодно, ждёт, что в его сторону полетит проклятие, и даже, в какой-то мере, ожидает, что Малфой кинется на него с кулаками. Но ничего из этого не происходит. Тот просто стоит, вытянувшись напряжённой струной, смотрит яростно; правую щёку, его щёку, не затронутую чарами, заливает краска, а затем он выбегает из комнаты. Дверь, с треском ударившаяся о косяк, словно вышибает из Гарри всю злость и обиду. Стыд затапливает его за секунды. Ему жаль, отчаянно жаль, но он не может кинуться за Малфоем — всё равно не догонит. А даже если бы мог — догонять, чтобы извиниться, так непривычно и страшно, что колет в кончиках пальцев. Поэтому он громко выругивается, комом запихивает шарф в чемодан и закрывает крышку. На душе у него мерзко так, как не было очень давно.***
Чувство вины проедает внутри Гарри целую червоточину. Он много и старательно улыбается, ходит, ест, говорит, помогает миссис Уизли с готовкой, смотрит из окна на шутливый квиддичный матч, затеянный Джинни и Роном, дарит подарки, выкручивает погромче колдорадио, играющее рождественские гимны, и давится этой виной, давится снова и снова. Он плохо спит, кошмары грызут его с энтузиазмом охотничьей собаки, запустившей зубы в пойманную дичь, а просыпается Гарри со странным чувством — отсутствие привычной прохладной руки на лбу ощущается, как что-то неправильное. Он выдерживает три дня и Рождественский вечер. Уже сидя за столом, собравшим за собой шумную семью, в которой каждый усиленно создаёт иллюзию нормальности, неожиданно для себя понимает, что скучает. Чувство почти новое, тянущее в грудной клетке что-то важное, не до конца сформированное и определённо болезненно-волнительное. В десять вечера Гарри встаёт из-за стола и отводит Рона в сторонку. — Я хочу, — он делает глубокий вдох, заставляя себя посмотреть в глаза вопросительно смотрящему на него другу, — хочу побыть один. Можешь меня прикрыть? Сказать, что я пошёл спать. И если все встанут рано утром, сможешь сделать вид, что я ещё сплю? Рон хмурится, и Гарри становится отчаянно стыдно. Он знает, что не ему одному плохо, знает, что должен быть здесь, с людьми, которые приняли его в свою семью, но весь вечер его терзает стойкое ощущение, что, оставшись, он в какой-то момент не выдержит. Просто встанет и закричит, а потом уйдёт в темноту, припорошённую снегом, потому что невыносимость притворства и долга, от которого он так устал за восемнадцать лет своей жизни, душит его. — И куда ты пойдёшь? — спрашивает Рон, неловко запуская пятерню в ворох медных волос. — Погуляю, — уклончиво говорит Гарри, не желая объяснять, что он забыл в Хогвартсе. — Аппарирую на Гриммо. Слушай… Он вздыхает, на секунду зажмуриваясь. Устало трёт правый глаз, приподнимая очки, а потом тихо произносит: — Я знаю, что не имею на это права, и мне ужасно стыдно, что я хочу уйти, потому что я нужен здесь и… — Брось, — не даёт ему договорить Рон. — Всё в порядке. Ты был с нами всё лето, и я понимаю, что, ну, тебе тоже нужно время. Нам всем оно иногда нужно. Гарри смотрит в голубые глаза Рона почти недоверчиво, а тот вдруг улыбается и хлопает его по плечу. — Если тебе надо побыть одному, то, конечно, иди. Только вернись до того, как мама обнаружит твою пропажу. Ты же её знаешь. Сердце Гарри сжимается от приступа тоскливой любви — к Рону, к Гермионе, ко всем Уизли. Физически он был с ними всё время последние полгода, по факту же — далеко от них и от всего мира, пребывая где-то за его границами. Он думает о том, что это надо исправить, но пока в его голове туман войны, а в сердце — беспокойное, смутно ворочающееся нечто, с каждой минутой всё больше превращающееся в тоску по человеку, о котором тосковать просто смешно, он ничего не может поделать. Поэтому он горячо благодарит своего лучшего друга, кидает взгляд на дверь в гостиную, из-за которой доносится шум голосов, а затем выходит в ночь и аппарирует в Хогсмид.***
Когда Гарри видит Малфоя, в одиночестве сидящего на пушистом ковре перед камином, в грудной клетке у него что-то тоскливо сжимается. Тот поворачивается на звук открывшейся двери, лицо его ничего не выражает. К огню он отворачивается спустя несколько томительных секунд, так и не произнеся ни слова. — Прости, — твёрдо говорит Гарри, проходя вперёд и останавливаясь рядом с ним. Извинения кажутся странными и самыми правильными одновременно. — Прости, я не должен был этого говорить. Я просто очень разозлился. Малфой не оборачивается к нему, ничего не отвечает. Они существуют в вязкой тишине добрые секунд тридцать, а потом он чуть отодвигается, как бы давая Гарри место. Тот сразу же опускается рядом, чувствуя, как сердце заходится от облегчения. Он не знает, хватило ли этих простых слов, но достаточно и того, что они вновь сидят бок о бок. Малфой кончиками пальцев подталкивает к ногам Гарри стеклянную бутылку с початой жидкостью внутри. Потом, всё так же не глядя на него, спрашивает: — Что ты здесь делаешь? Я думал, ты у Уизли. — Я сбежал, — коротко отвечает Гарри, беря бутылку. Крутит её в руках. Эльфийский джин от Огдена — едва начатый. — Ко мне, что ли? — хмыкает Малфой. — Совсем с катушек слетел? — К тебе, — тихо и абсолютно серьёзно отвечает Гарри. Стоит ему произнести эти слова, и ухмылка стирается с лица Малфоя, оставляя после себя странное выражение — удивление, смешанное с попыткой сохранить безразличие. Гарри оставляет его наедине с новыми мыслями, больше ничего не говоря. Лишь отвинчивает пробку, принюхивается, морщится от резковатого запаха крепкого алкоголя, но всё равно прикладывает горлышко к губам. Горячая жидкость падает в желудок, оставляя за собой ощущение тепла. — Знаешь, — нарушает он тишину, возвращая Малфою бутылку, — я не хочу, чтобы меня жалели. И ещё меньше хочу, чтобы на меня обращали внимание. Он ждёт возражений, острых слов, бездумно срывающихся с языка, но Малфой, совершенно неожиданно, отвечает: — Знаю. Отпивает джина, слегка поморщившись, и добавляет: — Мне тоже не стоило этого говорить. Гарри едва заметно вздрагивает — это, пожалуй, самое настоящее извинение, и оно не менее неожиданно, чем то, что слетело с его собственных губ. Впрочем, стоит ли продолжать удивляться? В конце концов, всё странное началось ещё в сентябре. С тех пор, как он впервые взял мечущегося по постели Малфоя за запястье. Они долго молчат, и Гарри наслаждается этой тишиной — спокойной, тёплой, обволакивающей и дарующей покой. Потом говорят, негромко, осторожно. О войне — отрывисто, кусками, короткими мазками прошлого, и это тоже неожиданно ценно, потому что Гарри не помнит, когда в последний раз решался поговорить о болезненно-близком прошлом. Говорят о чём-то важном и не очень, приходящим под покровом темноты и на ярком свету, когда вокруг бушует людской поток кипящий жизнью, и самое сложное в этом разговоре начинает казаться простым. Настолько простым, что Гарри, в очередной раз приложившись к бутылке, признаётся, что понятия не имеет, чем ему заняться после школы. — Ты можешь преподавать, — после короткой паузы произносит Малфой. Гарри смотрит на него непонимающе. Уголок его губ дёргается в подобии улыбки, когда он поясняет: — В Хогвартсе. Этот старый приходящий аврор, который работает сейчас, всё равно уйдёт в следующем году. Да и учитель из него никакой. — Да ладно, — фыркает Гарри, подтягивая колени к груди и устраивая на них подбородок. — Кого и чему мне учить, когда я только выпущусь? — А что, ты недостаточно знаешь о тёмных искусствах? — Ну… — тянет Гарри и сразу задумчиво замолкает. У него нет возражений — он и правда узнал достаточно, хотя, видит Мерлин, не хотел этого делать. Почему-то вариант с преподаванием ни разу не пришёл ему в голову, когда он перебирал про себя варианты профессий, откидывая один за другим в сторону. — Ты же сам только что рассказывал об этом вашем отряде, — последнее слово Малфой произносит с оттенком презрения, но Гарри уже привычно не обижается. — Тебе нравилось их учить. А ещё ты любишь Хогвартс. Не думаю, что Макгонагалл откажет. Гарри сонно моргает, крепче обнимая свои колени. Он и правда совсем не думал об этом, и мысль кажется ему свежей, новой, по-своему удивительной — он получал большое удовольствие от занятий Отряда. Они кажутся сейчас далёкими и зыбкими, но оттого не менее приятными в качестве тёплого воспоминания. Повернув голову и прижавшись щекой к коленкам, Гарри внимательно смотрит на вновь замолчавшего Малфоя, и всё его сознание, опьянённое, разморённое теплом и уставшее, прошивает яркая, свежая мысль — Малфой чертовски красивый. Пламя отражается в его глазах, нагоняет тени на острые скулы, смягчая черты лица, придаёт почти белёсым волосам лёгкий пшеничный оттенок, светлые ресницы чуть подрагивают, и это так потрясающе, что на мгновение Гарри забывает, как дышать. Он пялится на Малфоя добрых несколько минут, пока тот не разрушает сложившуюся картинку, взмахом палочки вызывая Темпус. Тот, к удивлению Гарри, показывает половину третьего ночи, и он с сожалением думает о том, что Драко, вероятно, вот-вот скажет, что им пора расходиться. Но Малфой этого не говорит. Он вообще ничего не говорит, только смотрит на циферблат, соткавшийся из сотен оранжевых искр, и на лице его возникает отчётливая тень страха. Справившись с собой, он резко отворачивается и вскакивает на ноги. — Что случилось? — испуганно спрашивает Гарри, поднимаясь следом за ним. — Мне, — Малфой запинается, словно ему не хватает воздуха, и откашливается: — Мне пора идти. Тебе тоже. Он так упорно прячет лицо, что до Гарри быстро доходит, доходит даже сквозь сонливость и алкоголь — Малфой упустил момент и заклинание либо слетело с его лица, либо вот-вот слетит. Он сидел к Гарри боком, повернувшись правой, здоровой стороной, и не было возможности что-то разглядеть. Гарри тянется вперёд и перехватывает Малфоя за запястье. Кожа под пальцами неожиданно разгорячённая. — Останься, — просит он прежде, чем успевает обдумать свои слова. Острые плечи, обтянутые тканью рубашки, дёргаются и замирают. Малфой опускает голову ещё ниже, пытается вывернуть запястье, но Гарри лишь сильнее цепляется за него. Сердце ухает вниз в грудной клетке. — Что, Поттер, любопытно? — злобно выплёвывает Малфой. Гарри не покупается на этот тон. Все шипы — старая защита, все слова — задеревеневшая привычка, интонация — страх в чистом виде. — Да, — честно отвечает ему Гарри, легонько притягивая ближе к себе. — Да, потому что я хочу знать тебя настоящего. Видеть тебя настоящего. Позволь мне. Пожалуйста. Он самому себе не смог бы объяснить, почему всё это вдруг стало так важно. Но он говорит искренне: в нём нет праздного любопытства, нет желания всмотреться в чужую трагедию, идя на поводу у болезненно-разрушительной тяги увидеть ужасное. Он вдруг понимает, разом, махом, одномоментно — на самом деле ему нужен Малфой. Драко. — Драко, — просит он на грани шёпота. «Всё не может быть так ужасно» — думает он, скользя большим пальцем по косточке на запястье Малфоя. А потом тот медленно, словно давая себе время передумать, поворачивается, и Гарри на миг захлёбывается словами — всё может быть ужасно. Всё и есть ужасно. Левая половина его лица, от глаза, где на нижнем веке больше не растут ресницы, до уголка губ, чуть затронутого давно зажившей коркой, испещрена ожогом. Красное пятно, покрытое сетью белых шрамов, расходящихся в стороны, словно ветви молнии, на глазах расползается по щеке, скуле и подбородку, стремится к переносице, и обрывается, лишь немного не дотянув до виска. Гарри пялится молча. Малфой тоже молчит, лишь тяжело дышит; грудная клетка ходит вверх-вниз в ненормальном диапазоне. — Мне жаль, — произносит Гарри. Слова падают из его рта, короткие, но жутко тяжёлые. Малфой ощетинивается в одно мгновение. Вырывает руку, отшатывается, шипит: — Иди к чёрту со своей жалостью. Он поворачивается, чтобы уйти, но Гарри вновь не позволяет ему это сделать. На этот раз он ловит его за локоть и дёргает на себя, резко, с силой, сжимая пальцы, не позволяя вырваться. — Мне не жаль тебя, — тихо, но твёрдо, поясняет он, глядя прямиком в серые глаза с расширившимися от полумрака и гнева зрачкам. — Мне жаль, что это случилось с тобой. Это разные вещи, Малфой. Малфой дёргается, но слабо, больше трепыхается, чем стремится реально оттолкнуть Гарри. Они смотрят друг на друга, молча, внимательно, и Гарри вдруг понимает, что незаметно для себя притянул его ещё ближе. Между ними, может, жалких полфута, и его губы на уровне подбородка Малфоя, так трепетно близко, что становится жарко. Он выпускает острый локоть, внимательно глядя Малфою в глаза. Поднимает руку: медленно, осторожно, словно собирается прикоснуться к испуганному дикому животному. Кончики пальцев чутко касаются подбородка, и Гарри вздрагивает — кожа непривычно жёсткая, шершавая, наверняка совсем не такая, как на правой стороне лица. И почему бы, собственно, не проверить. Он поднимает вторую руку, кладёт её на бледную щёку, обводит пальцами — синхронно с первой, двигаясь в одном направлении. По скулам, крыльям тонкого носа, по нижним векам, трепеща от чего-то невероятно важного, сложного и простого одновременно. Зрачки напротив расширяются ещё больше, пойманные в плен окантовки серой радужки. Гарри не знает, кто из них кого целует первым — кажется, это происходит одновременно; вот они стояли на месте, а вот тянутся вперёд. Губы мягкие и сухие, чуть шершавые в уголке, там, куда дотянулся огромный шрам. Этот поцелуй не похож ни на что; было иначе с Джинни и совсем уж иначе с Чжоу. Он более глубокий, крепкий, из медленного быстро превращающийся в жадный и почти яростный, а тело твёрдое и поджарое, так стремящееся прижаться. Сильные пальцы комкают свитер на спине, и Гарри тянет Малфоя на себя, ещё ближе, до тех пор, пока они не приземляются на диван. Губы разрывают поцелуй, и ему хочется застонать от разочарования, но он не успевает — влажное прикосновение к шее вышибает любые сожаления. Он не может сказать, сколько времени это длится: кажется, что слишком мало, и одновременно почти бесконечно долго. Знает только, что слышит тихие всхлипы, то ли свои, то ли чужие, знает горячее дыхание, знает руки, которые словно сразу везде. Он укладывается на спину, вцепляется в плечи Малфоя, рвётся вверх, стремясь прижаться пахом, в котором всё горит… И в эту же секунду всё прекращается. Малфой отстраняется так резко, что Гарри не сразу понимает, что произошло. Он лежит, удивлённо моргая, пока тот садится рядом. Светлые волосы, обычно аккуратно уложенные, растрёпаны от многочисленных касаний, грудь тяжело вздымается и опадает, щека красная, и он мог бы казаться податливым и возможным, если бы не внезапный холод в глазах. Гарри беспомощно тянется к нему, но Малфой резко отодвигается. Поджатые губы размыкаются, выталкивая из себя короткое: — Хватит. — Почему? Гарри не понимает ничего — даже ему очевидно, что всё взаимно, что эта вспышка, короткая, но такая яркая и основательная, не случайна. Он мог бы задуматься о том, что всё не так просто, потому что между ними двоими ничто и никогда просто не бывало, но алкоголь и яркое возбуждение эти мысли не пропускают дальше самой границы сознания. — Ты пьян, — говорит Малфой, и на его лицо набегает тень какой-то страшной усталости. — Ты тоже, — парирует Гарри. — Не настолько. Ты вылакал половину бутылки джина. Гарри тяжело вздыхает и садится, чуть покачнувшись. На него накатывает раздражение: Малфой словно не может жить без того, чтобы всё осложнить. — И что? — Ты пожалеешь. — Нет. — Да, — в голосе Малфоя всё сильнее проступает раздражение. — Что, ты протрезвеешь и захочешь быть со мной? Я и ты, серьёзно? — Я… Гарри замолкает, прикусывая нижнюю губу, на которой всё ещё хранится чужой вкус. Трепетное ощущение. Ему очень хочется сказать «нет», убедить в обратном, пообещать что угодно — лишь бы всё повторилось вновь, лишь бы тёплые руки, так похожие на те, что он порой видел во снах, снова сжали его бёдра. Но фраза «захочешь быть со мной» внезапно кажется огромной и страшной, несущей за собой слишком многое. Перестать быть врагами и не пытаться каждый день вцепиться друг другу в глотку — одно, сказать что-то о слове «любовь» — совершенно другое. «Это же Малфой» — звучит в голове, почему-то голосом Рона. Гарри раздражённо отмахивается от него, но послевкусие случайной мысли остаётся. Малфой разрывает напряжённую тишину, произнося с нажимом: — Я, Поттер, не собираюсь быть твоим развлечением. Или твоей попыткой отвлечься от войны. Гарри слабо усмехается: — А чего ты хочешь? Всё серьёзно? Долго и счастливо? — Что, если да? По-твоему, я не могу этого хотеть? Ответ буквально нокаутирует. Гарри, приоткрыв рот, смотрит на Малфоя, раздражённого, уязвлённого, и понятия не имеет, что ему на это ответить. Все события семестра, все прикосновения, просьбы остаться, молчание, ощущение твёрдой спины, горячий чай, «лучше бы ненависть была и сейчас» — всё вдруг становится иным, разворачивается с другой стороны, и он задыхается от осознания собственной слепоты. — Проспись, — бросает Малфой, поднимаясь с дивана и ясно давая понять, что разговор окончен. — Я должен быть в Норе к утру, — слабо протестует Гарри. — Значит, проспись у Уизли. Малфой говорит, как отрезает, дёргает плечом, а затем разворачивается и уходит, не позволяя даже ничего сказать. А даже если бы и позволил — Гарри понятия не имеет, как ему собрать слова в единое целое. Они разбегаются в его голове, не желая даже просто добраться до рта, не то что собраться во что-то более-менее осмысленное. Сознание ведёт, ему хочется уткнуться лицом в подушку и совсем чуть-чуть поплакать. Самое простое, что было с ним с осени, неожиданно оказывается самым сложным, и, если подумать, в этом совершенно нет ничего удивительного.***
Он аппарирует в Нору на предрассветном зареве, околевший после долгой прогулки вокруг Хогсмида в попытках протрезветь достаточно для того, чтобы не расщепиться на мелкие кусочки. Проскальзывает в комнату крепко спящего Рона, падает на свою кровать, не раздеваясь, и ещё целую вечность пялится в потолок, не в силах сомкнуть глаз. Каникулы тянутся невыносимо долго, и в доме, который едва ли по швам не трещит от количества людей, Гарри решительно некуда спрятаться. Он усиленно делает вид, что всё в порядке, живёт и передвигается, разговаривает и смеётся, а мысли в голове скачут и скачут, одна наталкивается на другую. За ними всегда приходят образы и воспоминания: тонкий запах чужой кожи, мешающийся с запахом выпитого за вечер джина, касания рук и губ, ветвистые белые шрамы на красной щеке, короткое соприкосновение бёдер, от которого кидает в жар. Он думает, чувствует, и от того, как всего этого много, немного трогается умом. Он не знает, как это будет, но отчётливо представляет реакцию всех, кто его окружает. Почти ощущает презрительный холод от Джинни, с которой они только-только начали нормально общаться после разрыва, слышит слова Рона, который придёт в ужас, видит хмурый, задумчивый взгляд Гермионы. А ему самому хочется посмотреть им всем в глаза и воскликнуть: вы не знаете, какой он, вы ни черта не знаете! Потом посыпятся газеты — это совершенно точно, они и так с него ведь не слезают. Хотя на газеты, признаться, ему уже давно наплевать. Будет ли всё равно Малфою? Они могли бы всё скрыть, но он уверен, что Малфой не захочет быть его постыдным секретом. Он сам этого не захочет. Все эти образы мешаются в голове, тревожа и не давая нормально спать, но вместе с ними идёт ещё кое-что — тоска на грани выносимого, и совершенно очевидно, что он скучает так страшно, как не скучал, кажется, ни по кому. К моменту, когда приходит время собирать вещи, он всё для себя решает, и только руки, пытающиеся справиться с застёжкой на чемодане, мелко потрясываются от волнения. Гарри не находит Малфоя ни в гостиной, ни в их комнате. На мгновение его пронзает леденящая мысль: не дождался, испугался, уехал. Но потом на глаза ему попадаются вещи, стоящие на своих местах, в каком-то особом, Малфоевском порядке, и он выдыхает. Руки быстро находят карту мародёров, чернильные линии и точки расплываются в разные стороны, и имя, на которое он целыми днями смотрел весь шестой курс, отыскивается у озера. Свернув карту, Гарри торопится туда, не обращая внимания на ноющую от непривычной нагрузки ногу. Фигура, облачённая в чёрное, кажется на фоне серого неба и размокшего снега почти траурной. На полпути Гарри приходится замедлить шаг, но он упорно идёт вперёд, чувствуя, как его сердце бьётся где-то в горле. Он понятия не имеет, что именно собирается сказать, просто тянется и тянется, желая, наконец, оказаться рядом. — Привет, — глупо говорит он, запыхавшись. Малфой вздрагивает всем телом и поворачивается к нему. Молчит. Гарри оглядывает его так внимательно, словно они не виделись, как минимум, несколько лет. В дневном свете, в новом осознании, знакомое до мельчайших чёрточек лицо кажется каким-то другим. Новым. — Я… Гарри спотыкается на первом же слове. Он всегда был чертовски плох в разговорах о чувствах, да что там, во всём, что касалось чувств. Рядом с Малфоем это особенно остро, а ещё странно, а ещё страшно, и действовать проще, чем говорить, но Гарри не уверен, что Малфой не оттолкнет его, если он потянется за поцелуем. Поэтому он делает глубокий вдох, ощущая, как всё сильнее горят щёки, и начинает говорить то, что приходит в голову, не позволяя себе удариться в ненужные размышления: — Я хочу видеть тебя. Хочу скучать по тебе, зная, что мы обязательно встретимся. Хочу смотреть на тебя, хочу молчать с тобой, говорить, держать твою руку. Хочу, чтобы ты снова улыбался, хочу, чтобы у тебя было столько счастливых воспоминаний, что хватит на сотню патронусов разом. Хочу, чтобы эта война растворилась в прошлом, хочу, чтобы мы излечились, хочу, чтобы тебе снились только хорошие сны. Я столько всего хочу… Воздух заканчивается и ему приходится выдохнуть. Лицо Малфоя, молча смотрящего на него, выглядит безразличным, но он, неожиданно для себя, хорошо его изучил. Достаточно хорошо для того, чтобы замечать малейшее подёргивание губ, чтобы видеть, как длинные пальцы стремятся спрятать свою дрожь в кармане тёплой мантии, чтобы слабый блеск в глазах казался более чем очевидным. — Это странно, — заканчивает Гарри, совладав с дыханием. — И непонятно. Но совершенно точно замечательно. Малфой молчит целую чёртову вечность, будто ему не хватает всего времени мира для того, чтобы осознать значение слов, которые Гарри на него только что вывалил. Он немного хмурится, а когда, наконец, заговаривает, голос его резонансно подрагивает: — Звучишь, как сопливая девчонка. — Иди к чёрту, — Гарри смеётся, впервые за долгое время искренне, потому что уже знает, что всё в порядке. Знает по одному только взгляду. — Это же мы. Не боишься? — Я победил Волдеморта. С нами, Драко, уж как-нибудь справлюсь. Малфой громко фыркает, странно дёргается, словно хочет протянуть руку, но не решается, и Гарри тянется сам, не в силах ждать дальше. Пальцы, дрогнув, переплетаются, Малфой притягивает его к себе, и он прижимается ближе с готовностью. Тычется холодным носом между воротом и ямочкой в основании шеи, с улыбкой слушает недовольное шипение. — Мы ещё не настолько близки, чтобы ты звал меня по имени, — ворчливо говорит Малфой, а Гарри только улыбается, чувствуя, как в противовес словам на его спине крепче сжимаются руки.***
Сон распадается на части, позволяя Гарри прорваться в реальность — волосы спутаны сильнее обычного, капли пота холодными точками на висках, дыхание рвётся наружу с присвистом. — Т-с-с, — мягкий, никогда не звучащий так при свете дня, голос над ухом. Гарри зажмуривает глаза, яростно растирает их, пытаясь прогнать из головы липкие образы кошмаров. Драко сидит рядом, он чувствует его прохладную ладонь на плече. — Двигайся, — требует негромко, и Гарри послушно отодвигается, как делал это уже десятки раз. Затем, подумав, двигается ещё дальше, к самой стене, и откидывает в сторону край одеяла. Драко молча ложится рядом, и из горла Гарри вырывается вздох облегчения. Ледяные ступни обхватывают его ноги, шея с ровно бьющимся, упругим пульсом так близко, что её можно поцеловать. Что Гарри и делает — мягко, невесомо, инстинктивным касанием. Подняв голову, он встречается с прямым, немного сонным взглядом Драко. Его левый глаз без наложенных чар кажется чуть больше правого — из-за наполовину сгоревшей кожи нижнего века. Гарри не знает никого красивее. Он целует сухие губы и откидывается назад на подушку. — Иногда мне кажется, — бормочет Гарри сонно, когда сильные руки обнимают его за талию и тянут ближе, — что я всё это время ждал тебя. Короткий, мягкий смешок. Касание пальцев между лопаток. — Спи. Гарри закрывает глаза, и в эту ночь ему больше ничего не снится.