Amat Victoria...

      Он любил Хелен. Он вправду её любил. Или…       Не совсем?       Томас отчего-то сентиментально полагал, что истинная любовь нерушима, что такая любовь не имеет границ.       Но нет. Границы есть у всего. И сейчас, в самый сложный момент жизни, мистер Эндрюс узнал, что его жена…       Сперва он хотел объявить ответственным себя — за крах его семейной жизни. Что уж там! Он пытался винить себя, но логичное самооправдание всплывало — так или иначе. Томас в поте лица работал над magnum opus своей карьеры — над «Титаником» — чтобы, наконец, взять заслуженный отпуск на всё лето и умчаться с его девочками хоть на край земли, лишь бы им понравилось.       Но эти мечтания были разрушены тяжёлым кулаком реальности. Только с его плеч упал груз в виде завершённого расследования по делу крушения, которое и без того бередило незаживающие раны. Только Томас начал приходить в себя и тут…       Возможно, то было возмездием — за то, что Томас «легко отделался». Вспомнить хотя бы беднягу Исмея… Но ведь всегда, с того самого момента, как его карандаш впервые коснулся бумаги, дабы обвести корпус, переборки, трубы, мачты, Эндрюс буквально выше собственной головы прыгал, чтобы создать нечто идеальное.       И окончательно удостоверился, что идеала не существует…       Его семья была идеальной. Его женитьба была идеальной. Его корабли должны были стать идеальными. Так виделось до тех пор, пока Томас воочию не узрел гибель «Титаника», пока он чудом не пережил этот ужас. Пока они с полковником Грейси, поистине титаническими усилиями продержавшись вместе на плаву в пробирающей до костей ледяной воде, не оказались водружёнными на перевёрнутую шлюпку по приказу зоркого мистера Лайтоллера, откуда мутно, в почти бессознательном состоянии наблюдали смерть сотен людей. Пока Томас, пересёкший с дядей океан, не высадился в Куинстауне, чтобы без предупреждения отправиться на поезде в Белфаст…       Лорда Пирри вызвали в Лондон, но осведомили, что присутствие Томаса после Нью-Йоркского расследования необязательно, ведь все показания были переданы.       Шофёра к зданию вокзала он не вызвал — это не было нужно. Эндрюс, оставивший нажитый немногочисленный багаж на дядю, налегке прогулялся от вокзала до дома, попутно купив огромную корзину гортензий и обожаемые Нелли эклеры.       Он хотел сделать сюрприз и уже видел, как Хелен ловит его объятия в холле, как их малышка смеётся…       Ставший родным дом на Виндзор-авеню встретил непривычным холодом. Дверь открыла домоправительница, но какая-то тень испуга, проскользнувшая на её лице, Томасу отнюдь не понравилась.       — Хвала небесам! Это вы, мистер Эндрюс! — прозвучало искренне, но с некой настороженностью. — Прошу, проходите в столовую…       — В столовую? — уточнил он, перехватив тяжёлую корзину с цветами.       — Миссис Хелен плохо себя чувствует, — она замялась. — Она спустится к вам совсем скоро, я только предупре…       — Так, — Томас всё-таки протиснулся в холл и разложил презенты на банкетке. — Благодарю за заботу, но мне нужно переодеться с поезда. А ещё лучше — увидеть моих жену и дочь.       — Мистер Эндрюс… — на лице, покрытом благородными морщинами, отобразилась неуверенность. — Подождите в гостиной.       — В столовой или в гостиной?       Домоправительница вдруг потупилась, что было ей совсем несвойственно, и пробормотала:       — Как угодно…       — Мне, если честно, угодно, чтобы вы не заставляли меня повторять, — Томас повесил пальто на крючок и прошёл к лестнице.       — Постойте!       Но Эндрюс проигнорировал этот возглас — он направлялся вверх, к их с Хелен спальне, пока на втором пролёте не услышал… Стон.       Неужели ей так плохо?! Светлые интерьеры поплыли перед глазами, а витраж на окне блеснул каким-то зловещим калейдоскопом. Томас, ускорившись, переступал сразу через две ступени. Дверь в их спальню оказалась заперта. Оттуда же доносились те самые стоны, которые отнюдь не были свойственны человеку, снедаемому болезненной лихорадкой, а скорее…       — Нет… — Эндрюс попятился и врезался спиной в стену.       Прямо сейчас в их спальне его жена вовсе не мучилась температурой… Плеча коснулась рука домоправительницы, и Томас ошалело поглядел на неё.       — Кто? Как долго? — просипел он.       В ответ она лишь поджала тонкие губы и прислонила жилистые ладони к лицу. Принялась неустанно извиняться, словно это она постороннего мужчину в дом приволокла! Промолчав, Томас развернулся и пошёл вниз, попутно хватаясь за перила — его до сих пор покачивало.       — Дайте мне взглянуть хотя бы на дочь, — хрипло попросил он, на секунду замерев. — Во дворе. Буду во дворе…       Дочку, укутанную в белоснежное платьице, вынесла нянька, и Томас тотчас бережно прижал малышку к груди, прикрыв глаза, утыкаясь носом в её макушку, покрытую тёмными волосиками, вдыхая сладковатый аромат… Эльба сперва хныкнула, а затем, ощутив его поцелуй на лбу, засмеялась и начала хватать его за всё, до чего могла дотянуться — за щеки, за галстук, за воротник.       — Маленькая моя… — Эндрюс глухо расмеялся, поднял её над собой и вглядывался в родные глаза. — Я так по тебе скучал, дочка…       А его глаза тем временем почти что наполнились слезами, и он изо всех сил сопротивлялся, чтобы ни одна из них не пролилась… Эльба причмокивала маленьким ротиком в радости узнавания, длинные реснички подрагивали, и всё-таки влажная дорожка обожгла его щеку. Он рухнул на скамейку, что-то говорил, а Эльба смеялась.       — Мама! — воскликнула она, взмахнула пухлой ручкой и засуетилась.       Выпрямившись и проморгавшись, Эндрюс увидел Хелен, приближающуюся к нему и торопливо приглаживающую волосы.       — Томас! — она склонилась и обняла их с Эльбой. — Как я счастлива!       — Да… — он вскинул голову и поглядел на неё. — Слышал, насколько ты счастлива…       Повисло безмолвие, прерываемое лишь весельем Эльбы, всё ещё крутящейся в его объятиях.       — Томас… — выдохнула Хелен и наигранно приободрилась. — Эти цветы прекрасны! Просто чудесно, чудесно! Я и не ждала тебя так скоро! Как здорово, что ты здесь! Мне сообщили, что ты в саду, и…       — Я слышал, — повторил Томас. — Всё слышал.       Хелен содрогнулась, а Эндрюс крепче прижал к себе угомонившуюся дочь.       — Я объясню…       — Не позорь ни меня, ни себя, — проговорил он и свёл брови над переносицей. — Какого чёрта, Хелен?       Вновь между ними воцарилась тишина. Птицы пели в своём весеннем надрыве, и вязкий, солоноватый ком встал посреди горла Эндрюса. Ожидание порой хуже всего…       — Какого чёрта?! — наконец, подала голос она. — Тебя не было со мной рядом… Ты был занят. Ты вечно занят!       — Хелен, это не повод.       — Ещё как повод! — воскликнула она. — Думаешь, о такой жизни я мечтала? Хотела быть соломенной вдовой?       — Я делал всё ради нас. Да, я тяжело трудился, но я никогда не забывал о тебе или о Эльбе. Не нужно наводить напраслину! — возмутился Томас. — Каждая свободная минута была посвящена тебе, и сейчас ты…       — И к чему были все эти труды? Чтобы потопить их?       Сердце Томаса кольнуло. Он, взглянув на дочку, неохотно передал ту подбежавшей и замельтешившей перед ними няньке.       — Ты жестока, Хелен… — он покачал головой. — Ты очень жестока… Не только ко мне.       Она всплеснула руками, и подол её лёгкого светло-розового платья колыхнулся.       — Избежим лишних сцен, Томас, — проговорила она. — Пойдём домой. Пожалуйста.       В её зрачках мелькало раскаяние, но Томас уже не знал, насколько истинным оно было. Она только что спала с другим мужчиной и, всего скорее, не в первый раз. А вся прислуга покрывала её похождения… Нет, это больше не его дом. Единственное, что осталось у него от этого места — Эльба, но и её унесли…       — Это не мой дом, — озвучил свои мысли Эндрюс и отвернулся. — Больше нет. Прости меня за всё и будь счастлива.       Он зашагал было к калитке, но Хелен вцепилась в рукав его пиджака.       — Я совершила ошибку, признаю…       — Все мы их совершали. Но я надеюсь, что больше никто из нас не сделает того, что можно назвать ошибкой. Уж мне ли об этом не знать…       — Так давай забудем… Начнём жизнь с чистого листа… без тяжести прошлого.       — Ничто не забывается… — горько усмехнувшись, Томас мягко вырвался из её хватки.       Её взывания, переросшие в всхлипы, доносились всё менее чётко.       Он забрал автомобиль и поехал к родителям — у них, как оказалось, гостила Нина, которая, захлёбываясь слезами, крепко его обняла. Томас никак не обмолвился о Хелен, да и вообще проронил едва ли дюжину фраз. Ни говорить, ни есть не хотелось. Они с отцом распили немного скотча в кабинете, хотя мама и поругала за то, что они не закусывают, но не наседала: мрачность Томаса не осталась незамеченной, однако, все догадывались о причинах таковой. Конечно, не обо всех причинах…       Ворочаясь в кровати, Эндрюс не мог отделаться от мысли, что его предали. Он ожидал предательства от кого угодно, но только не от Хелен. Она ни разу не жаловалась на недостаток внимания с его стороны, ни разу не сетовала на его загруженность на работе, но вот сегодня высказалась — и в крайне неприятной форме. Неужели это копилось у неё на душе, а она делала вид, будто всё в порядке, и просто исполняла роль хорошей, доброй и нежной супруги? Эндрюс прижал к лицу вторую подушку и с лёгкой иронией подумал: может, прокричаться хорошенько? Но сдержался.       Вот, значит, чем она болела… Размышлять о том, кто этот мужчина, сил не было. Перед закрытыми веками мелькало милое личико дочурки… Как Хелен посмела так поступить? В их доме, в их постели, почти под носом у малютки… А прислуга? Он же всегда был так добр и вежлив с персоналом — почему они не вразумили Хелен? Но хотя как им это было сделать… Бред. Какой же абсурд!       Он забылся беспокойным сном и поутру ощущал себя абсолютно разбитым. Кусок до сих пор в горло не лез: от запахов еды начало подташнивать. Хотелось бы Томасу, чтобы это было обыкновенным похмельем, но выпили они с отцом едва ли половину небольшой бутылки. Скверно. Лучше бы это было последствием вечернего возлияния, а не гадким послевкусием свершившегося открытия.       Эндрюс не был способен даже предположить, что теперь делать и как быть. Очевидно одно: надо разводиться — он не хотел тяготить этим браком ни себя, ни Хелен, которая, по всей видимости, к нему остыла. Но расследование по трагедии «Титаника» и без того вымотало его: Эндрюс физически не мог глядеть на всех этих государственных служащих… Волнение за дядю, который нынче взял на себя ответственность урегулировать некоторые детали в Лондоне, добавляло масла в огонь. Хотя лорд Пирри сам настоял, чтобы Эндрюс, стоило тому лишь изъявить желание скорее повидаться с родными, не плыл с ним до Саутгемптона…       Когда Томас пересекал Атлантику в этот раз, он уже не мучился кошмарами минувшего, преследовавшими его с тех пор, как прошёл первый шок, но зато принялся неустанно убеждать себя, что ему удастся сохранить видимость, будто в Белфасте всё осталось как прежде — ради семьи. Своей маленькой семьи. И тут всё утонуло. Вновь и, к несчастью, также безвозвратно.       Ладно. С разводом можно повременить: по крайней мере, один день это точно может подождать. Так или иначе, широкой огласки совсем не хочется. Что ж, Хелен и её любовничку придётся признаться сразу. И дело с концом. Разойдутся тихо и мирно. А насколько же всё мерзко… Сам Томас и помыслить не смел об измене, хотя отдавал себе отчёт в том, что многие дамы не прочь закрутить с ним роман. Очень многие и очень красивые дамы. А он их и не воспринимал за объект желания! Даже представлять подобное, если и мог, то запрещал себе, и это, к слову, отлично удавалось.       После прогулки по окрестностям родительского дома Томас поиграл в карты с сестрой, а затем она, по всей видимости, решила его растормошить и велела везти её в ресторан. В целом, Эндрюсу было всё равно. Хотелось выпить доброго вина и отгородиться от тяжких дум. А ещё было бы здорово послушать что-то по-кельтски таинственное и завораживающее; к классической музыке у него явное временное отторжение. Любая композиция, где задействована скрипка или виолончель, поднимала болезненные воспоминания.       В ресторане оркестр этим вечером не играл, и Томас, скупо комментируя воодушевлённые и, несомненно, направленные на то, чтобы его приободрить, рассказы сестры, пил вино — один бокал за другим, хотя планировал ограничиться двумя. Наконец, он уговорил с полторы бутылки, подозвал метрдотеля и выложил довольно крупную сумму, чтобы в ресторан в срочном порядке доставили музыкантов, исполняющих кельтские мотивы. Метрдотель сперва увещевал, что это проблематично, но затем послушался и отправился исполнять волю настойчивого гостя.       — Томас, что ты так капризничаешь? — удивилась Элиза, заправив вьющийся тёмный локон за ушко.       — Я? Ещё чего! — он поднял брови и опрокинул в себя полбокала вина. — Я просто хочу послушать арфу. По-твоему, это недопустимо?       — Томми… — её карие глаза сверкнули некой догадкой. — Ты ничего от меня не скрываешь?       — Нет, — он вновь наполнил бокал и покрутил его, с деланным вниманием рассматривая плещущееся за хрустальными стенками вино. — А что?       — Тогда почему ты здесь, а не с Нелли? — Нина чуть склонила голову вбок.       Поставив бокал, Томас приосанился и нахмурился. Безусловно, у всех возник подобный вопрос, но только Элиза на правах единственной и нежно любимой им сестры удосужилась…       — Погоди-ка. Неужто родители заставили тебя поиграть в детектива?       — Ни в коем случае, Томми. Это всё моё природное любопытство. И наблюдательность. Хотя тут несложно уловить то, что произошло нечто…       — Да ничего не произошло! — он даже чуть повысил голос. — Не хочу портить ей настроение своей угрюмостью. Вот и всё!       — Что ты придумываешь? — она откинулась на спинку стула. — Я тебя всю жизнь знаю, братец. Ты гарантированно первым делом побежал к ней и к Эльбе. Ну же, рассказывай. Может, станет легче.       Звенели приборы, звучали разговоры, но всё это стало настолько приглушённым, что Томас испугался: а не лишается ли он слуха? Милое лицо сестры то расплывалось, то вновь становилось чётким, и только её взор оставался статично-проницательным.       Наконец, заиграла заказанная им музыка. Быстро же они нашли музыкантов! Томас усмехнулся и решил, что ему нужно умыться, чтобы, наслаждаясь кельтскими мотивами, продолжить пить вино с новой силой.       — Легче не станет, — он отложил салфетку с колен на стол и встал.       Нина перехватила его запястье и тоже поднялась, а затем молча увлекла в танец. Эндрюс поначалу был напряжён, но затем прислонился скулой к виску сестры и выдохнул. Её теплая ладошка, облачённая в шелковую перчатку, грела его руку.       — Хелен мне изменяет, — глухо признался он. — Вот так.       Чуть отстранившись, сестра замерла, но затем продолжила танец.       — Боже мой… — пробормотала она одними лишь губами. — Как ты..?       — Услышал. С кем — без понятия.       — Томми, — она крепко обняла его. — Ты не виноват…       Ответив на объятия, он всё ещё следовал в унисон её движениям, ставшим совсем медленными: в такт они совершенно не попадали, но никому не было до этого дела.       — Генри Харланд, — отняв голову от его плеча, проговорила Элиза, и рот её скривился. — Он постоянно увивался за ней.       — Харланд? Нет, не может быть…       — Я тебе говорю. Харланд! — чуть ли не прошипела Нина. — Ты знаешь, что Хелен не могла определиться между ним и тобой? Её мамаша даже заперла её в комнате до тех пор, пока она не разродится ответом. Выбрала тебя! Ты всё-таки успешно шёл к директорскому креслу! Да и красавчик ты у меня! Вот же они су…       — Нина… — прервал её Томас.       А сам пришёл в настоящее недоумение. Заперла в комнате? Он, откровенно говоря, про подобные метания Хелен ни сном, ни духом, но теперь всё встало на свои места. Кажется, обвинения Элизы были отнюдь не безосновательными. Эндрюс выругался сквозь зубы, но сестра тотчас успокаивающе погладила его по спине.       — Что собираешься делать?       — Сама догадайся, — пробурчал он, когда начали исполнять композицию, которую Томас всегда недолюбливал. — Сейчас вернусь.       Он галантно поцеловал её кисть, а после, попутно доставая из кармана портмоне, подошёл к музыкантам.       — Следующую, пожалуйста, — попросил он и протянул купюру.       — А мне по душе эта… — донёсся смутно знакомый голос, и Томас обернулся.       Сначала он решил, что слишком много выпил, но спустя несколько мгновений осознал, что перед ним взаправду стояла леди Виктория Александра Кэтрин Кэмпбелл, младшая дочь Джона Дугласа Кэмпбелла, девятого герцога Аргайл, и его жены, Луизы Великобританской.       Он знал Куинни уже десять лет — она частенько гостила у лорда и леди Пирри. Признаться, Томас никак не ожидал от особы королевских кровей — от внучки самой королевы Виктории! — такого интереса к кораблям и мореходству. Тогда, на момент их знакомства, Томас был главным по строительным работам, и дядя Пирри распорядился провести экскурсию для этой юной леди. Несомненно, ответственным за таковую сделали Томаса, пускай он и сопротивлялся. Грешным делом безмолвно окрестил леди Викторию скучающей принцессой, которая считает, что вся верфь — включая сотрудников и корабли — и ногтя её не стоит. Но он ошибся… О да, он был насупившимся в недовольстве из-за того, что его оторвали от важных дел, пока… не увидел это изящное создание.       — Вы можете называть меня Куинни, — она протянула ладонь, как обычно протягивают для рукопожатия мужчины. — Очень приятно, мистер Эндрюс.       День стоял солнечный, и лучи стремились запутаться в её медных волосах, но их блеску мешала тень кружевного зонтика, которого леди Виктория водрузила на плечо.       — Большая честь для меня, миледи, — вежливо откликнулся он, коротко сжав её пальцы. — В таком случае и вы, если угодно, называйте меня Томасом.       Экскурсия выдалась дивной, ведь леди Куинни, к его удивлению, задавала логичные вопросы, а Томасу, с энтузиазмом отвечающему на них, всё больше льстила такая осведомлённость: по крайней мере, многие морские термины были этой девочке известны. Поистине изумительно! Нечасто к ним на верфь заглядывали столь приближённые к короне персоны, которые — к тому же! — столь образованны!       Тогда Эндрюс и не предполагал, что Куинни спустя всего лишь пару дней сама пригласит его на танец во время приёма у лорда Пирри. В тот вечер он был занят разговором с Карлайлом, но она, перебирая рукава изумительного фиолетового платья, столь сочетающегося с её грозовыми глазами, подошла первая.       Вечер был чудесным. Как и многие вечера после — когда она прибывала из Шотландии или Лондона в Ирландию по приглашению жены дяди, леди Маргарет. И Томас, что уж скрывать, готов был даже влюбиться в эту утончённую, по-королевски величественную Куинни. Но нет. Этого никак нельзя было допустить. Нельзя даже в воображении посягать на королевскую кровь… А хотя герцог Аргайл, отец Куинни, был не слишком желанен в качестве мужа для принцессы Луизы, но всё же этот брак был одобрен самой королевой Викторией, а потому состоялся.       В последний раз Томас танцевал с Куинни на приёме в ратуше, будучи уже женатым мужчиной. Танцевал, потому как того требовали правила вальса. А Хелен танцевала с Генри Харландом. Эндрюс только сейчас осознал, что во время смены партнёра ей подозрительно-часто попадался Харланд.       Сколь слеп он был…       Распахнув веки, Томас отгородился от нахлынувших воспоминаний и поглядел на леди Куинни… На леди Викторию. Она будто бы не изменилась с их последней встречи — столь же бледная, утончённая, только черты лица стали более острыми, но это только добавило ей шарма. Платье мерцало тёмно-зеленым бисером, выделяющим точеную фигурку.       Оглянувшись, Томас отметил, что Нина вернулась за столик, а вот леди Виктория выжидающе глядела на него… И он пригласил её на танец. И ещё на один. И ещё…       Они танцевали до полуночи — без устали, лишь иногда прерываясь на то, чтобы опустошить очередной бокал вина. Томас было заволновался, что Куинни захмелеет, но она твёрдо стояла на ногах и танцевала… танцевала намного лучше, чем он.       — Какими судьбами? — на десятом танце Томас всё же не сумел побороть интерес.       — Вы же помните, что мне нравится местный ландшафт, — она сделала полупируэт под его рукой, а затем вновь оказалась весьма близко.       — Ах да, вы любите природу, миледи, — он неосознанно прижал её плотнее. — Рад вас видеть.       О да, теперь нечего скрывать: тогда, при первых встречах, он поистине чуть не влюбился в неё. Но она — почти что принцесса. Двоюродная сестра нынешнего короля Георга Пятого. Томас же — аристократ Ольстера, а не принц, герцог или хотя бы граф. Более того, даже не наследник собственного отца; он никогда не сравнится с ней ни по титулу, ни по родословной… Куинни же глядела на него глазами, завораживающе искрящимися платиной, и подстраивалась под переливистый ритм музыки. Ведя Эндрюса за собой.       А почему бы, спрашивается, ему не влюбиться в неё прямо здесь и сейчас? Не позволить себе то, в чём Томас ограничил себя прежде?       Реальность, где он держал себя в строжайшей дисциплине, разрушена, так пусть скрытые фантазии впервые приобретут черты действительности — той самой, о какой он даже мечтать не смел.       — Я тоже рада, — откликнулась она как раз в тот миг, когда музыка прекратилась. — Рада встретить вас, мистер Эндрюс…       Чуть отойдя, но не отпуская её ладошки, Томас улыбнулся. Переглянувшись с сидящей за столиком с сестрой, он подал знак, что вскоре вернётся. Она лишь кивнула и продолжила разговаривать с какой-то дамой, которая подсела к ней. Впрочем, неважно.       Это было безумием, но Томас потянул леди Викторию к выходу из ресторана, а она и не сопротивлялась. Невиданные доселе чувства охватили его, и как только они оказались на улице — Томас плавно притянул Куинни к себе. В свете фонарей её волосы на мгновение вспыхнули пламенем…       — Если что, можете списать это на то, что я несколько пьян… миледи, — прошептал он. — Я осмелюсь попросить у Вашего Высочества кое-что.       — Просите, мистер Эндрюс, — прозвучал её голосок.       Нежный, словно перезвон мелких кристалликов… Томас набрал полную грудь воздуха и решился:       — Можете меня казнить, но я поцелую вас.       — Могу казнить, — она опалила дыханием его губы. — Но, помилуйте, поцелуйте меня. И я надеюсь, вы не спишете всё на то, что вы… несколько пьяны.       — Не спишу. Обещаю.       Туман смешался с ароматом древесного парфюма. Её губы оказались ещё слаще, чем он мог вообразить. Её губы — тёплые, мягкие, словно шелк, со сладковатым привкусом вина. Её губы — сперва прерывистыми касаниями — превратили весь его мир в тягучий мёд.       И тут появились щемяще-нежные прикосновения… Трогательная ласка длинных пальцев, которые породили самые настоящие разряды молний, засновавших по спине, а после запутались в его волосах.       Вот оно как — целовать принцессу! Так неправильно, опасно и так… желанно. Томас мог бы целовать её всегда, хотя на краях сознания всё ещё трепыхалась мысль о том, что он когда-то принадлежал Хелен. Трепыхалась в предсмертной агонии. Этого больше нет.       Куинни — порыв пряного, обманчиво-лёгкого перед бурей летнего ветерка, не иначе. Его ладонь очертила овал её лица, а затем спустилась ниже, проследив линии шеи, плеч, талии…       Его язык едва скользнул по перламутровым зубам, прося большего, как она отстранилась, и взгляд её приобрёл осмысленность.       В самом деле, Томас и думать забыл, кто он, а кто она. Он помнил лишь то, что секундой ранее эта прекрасная нимфа дарила ему свою ласку…       — Вы женаты, — Куинни на секунду зажмурилась.       — Я развожусь, — он сделал шаг назад, чтобы не смущать её. — Вы не сделали ничего предосуди…       — Я вам не верю, — она поёжилась от порыва ветра. — Простите меня, Томас…       Наваждение растворилось в полуночном тумане. Она покинула его. Едва ли не спотыкаясь, побежала прямиком через дорогу, пересекла сквер, пока не скрылась в тусклых клубах сгустившейся полуночной влаги, которая кудряво обвивала листву деревьев и, вместе с тем, протыкалась острыми навершиями чугунных заборов.       Обручальное кольцо сверкнуло в полутьме. Поступил ли он импульсивно, поцеловав Куинни? Отчасти. Виноват ли он в действиях Хелен? Теперь точно — нет. Она пыталась оправдать себя, но всплывшие подробности о её метаниях между ним, Томасом, и Харландом буквально били в колокола.       Должен ли он развестись? Да.       Сняв кольцо, Томас в последний раз взглянул на него, сжал в кулаке, а затем размахнулся. Оно, отсветив золотым бликом, трижды подпрыгнуло на брусчатке и кануло в ливневую решетку.       Всё кончено.