***
Распахнув веки, Куинни разглядела перед собой очертания собственной спальни и сперва не поняла, что произошло. Всё походило на сон, но вот ноющая во всём теле боль указывала на обратное. Солнце едва пробивалось сквозь задёрнутые занавески. Стояла тишина, нарушаемая лишь приглушенным щебетом птиц. Виктория, наконец, пошевелилась, встала и, пошатнувшись, добралась до столика с графином воды. Рука дрогнула, когда она наполняла стакан, но пить хотелось неимоверно: губы пересохли так, что ощущалась каждая трещинка. Было почти шесть утра, но вот сколько она проспала? Звать Гвен сразу не хотелось — бедняжка, должно быть, перепугана и той странной речью, и вытекшими из неё событиями… Липкий осадок, оставшийся на душе, тяготил Куинни. Мало того, что этот неизвестный проповедник без суда и следствия выбрал виновных, так ещё и внушал идеи расправы над ними. Конечно, подобные ораторы встречаются везде, и находятся те, кто внимает им ради хлеба и зрелищ. Частенько такие «служители справедливости» были более или менее безобидными, но этот… он велел едва ли не камнями закидать саму Викторию за то, что она указала на логические нестыковки его монолога. Обвинения в сторону Томаса пронзили самое сердце. Как они смеют? В чём, ну в чём он виноват? Спать больше не хотелось, и она, раздвинув шторы, вернулась в постель с недочитанным накануне романом. Только лишь погрузившись в сюжет, Куинни услышала крадущиеся шаги за дверью и вскинула голову. Через пару секунд дверь осторожно приоткрылась. — Ох, миледи! — обрадованно воскликнула Гвен, входя в спальню. — Доброе утро! Как вы всех нас перепугали! Все так беспокоились! Ну как вы? У вас ничего не болит? — Доброе утро, — голос прозвучал хрипло. — Со мной всё в порядке. Сколько я спала? Ты сама как? — Со вчерашнего дня. А я… более-менее, миледи. Позвольте, я сообщу всем, что вы проснулись. Кивнув, Куинни вернулась к чтению, но уже не улавливала суть — строчки плавали перед глазами. Что скажут родители? Ведь её поступок был… импульсивным. Нельзя было оставаться и слушать эту речь, но Виктория словно предощущала, к чему оратор подведёт аудиторию… Когда явились отец и мать, она по их лицам не разобрала, чего ожидать от грядущей беседы. Выпрямившись в кровати, она старалась сохранять непринуждённый вид, наблюдая за тем, как отец ставит стул рядом с кроватью, как помогает матери опустится на атлас сиденья, а после сам облокачивается на деревянную спинку. Сперва разговор был о её состоянии, и мама даже взяла её за руку, нежно улыбнувшись яркими губами и приподняв без того выгнутые брови. В волосах, почти лишённых седины, высоко и объёмно уложенных, нимбом путались лучики солнца. Герцогу стало тяжеловато стоять, и Куинни, отодвинувшись, попросила его сесть на покрывало. — Милая, — он вздохнул. — Не хотелось затрагивать эту тему, но ты попала в поистине опасную ситуацию. — Я понимаю, — Куинни на миг потупилась. — Я совершенно случайно наткнулась на это собрание. — Зачем же осталась, Виктория? — суровые нотки проскользнули в тоне герцогини Луизы Аргайл. — Показалось, что это важно. Речь шла о «Титанике» и приобрела весьма неожиданный окрас. — Ты знаешь, кем был этот человек? — отец тоже посерьезнел и пристально поглядел на Куинни. — Судья Нэрроу. Тебе знакома эта фамилия? Где-то она слышала это имя, но не представляла, как он выглядит, да и вообще никогда о нём не задумывалась. Значит, вчерашний проповедник — тот самый судья! Он, кажется, считался человеком знающим, но какой-то странный шлейф слухов — о его экстраординарных методах и об отношении к подследственным — тянулся за ним, подобно его судейской мантии. — Зачем он говорил всё это о Томасе..? — в изумлении вырвалось у неё, и она быстро добавила: — Эндрюсе. И о лорде Пирри. И о мистере Исмее. Дело «Титаника» явно не выйдет за пределы гражданских слушаний, а он уже требует возмездия! Разве они в чём-то виновны? — Нет, они не виновны. Никто не виновен, — отец качнул головой. — Ты права: странно, что Нэрроу решился на столь громкие заявления. — И несправедливые! — Куинни дёрнула подбородком. — Но ты была замечена среди толпы людей, поддерживавших его, — проговорила мать. — И это не останется без внимания. — Я понимаю, но я возражала ему! Он не имеет никакого права настраивать народ против невинных и призывать к убийству выживших только потому, что они оказались пассажирами первого класса! Мы даже не знаем, как именно спаслись мистер Эндрюс и мистер Исмей... — Да, и очень некорректно сыпать обвинениями до официального расследования, — согласился отец. — Но ты не должна больше касаться этого дела. В первую очередь, это уже сказалось на твоём здоровье. Запомни: неуправляемая, внушаемая толпа очень опасна. Во-вторых, это — ответственность. Негоже леди твоего статуса влезать в такого характера прения. — Наше положение — это не привилегия, которой можно пользоваться как заблагорассудится, — изрекла герцогиня. — Это — тяжёлая ноша. Репутация рода твоего отца и самой Короны. Будь разумнее и прояви уважение. Ты не юная дебютантка, а взрослая женщина. Следи за собой. Помни о репутации. «Да мне всё равно, что будет с моей репутацией! — захотелось вскричать ей. — Томаса могут отдать на растерзание этому судье! Учитывая количество его радикальных апологетов, это нельзя исключать!». — Хорошо. Я впредь не вступлю в подобные… попытки словесных аутодафе, — мрачно бросила Виктория. — Но я не смогу это просто так оставить! — Это не твоя головная боль, — отец склонился и поцеловал её в лоб. — Встретимся на завтраке. А в утренней прессе всё же написали про толпу, задавившую особу голубых кровей, которая посетила собрание возле Мраморной арки. Луиза, попивающая ароматный кофе, была недовольна и более не говорила с насупленной Викторией. Только отец пытался успокоить обеих, но у него ничего не вышло, и, должно быть, он был рад уехать на службу. Перед обедом Куинни листала книги в библиотеке и почти успокоилась. Маму после завтрака она не встречала. Вот и ладно. Лучше она освежит свои знания о мореплавании, чем станет выслушивать очередные нотации. Воцарившуюся идиллию прервал вошедший мистер Кэссиди, который с волнением попросил её к телефону, обозначив, что «персону на проводе не стоит заставлять ждать». Что за загадочность? Пройдя за дворецким в холл, Куинни взялась за трубку и коротко прочистила горло. — Виктория Кэмпбелл слушает. — Здравствуй, кузина, — раздался голос, который она ни с чьим бы не перепутала. Ей позвонил сам король. Дело плохо. Сперва запаниковав, Куинни подобралась и с вежливой уверенностью откликнулась: — Добрый день, Ваше Величество. — Что же так официально, кузина Куинни? Я, как прежде, кузен Джорджи, — прозвучало мягко. — Как твои дела? — У меня всё хорошо, благодарю. Надеюсь, что у тебя тоже. — Всегда есть проблемы, но всё решается. Русло беседы ясно предугадывалось, и она решила взять всё в свои руки. Вопиющая наглость, но совсем не хотелось, чтобы Георг её отчитывал. Не на пустом месте, конечно, но ей и от матери хватило. Ещё и это постоянное волнение за Томаса… — Ах да, как кстати, что ты связался со мной, — как ни в чём не бывало откликнулась Виктория. — Прошу прощения? — он несколько опешил, что было слышно даже сквозь небольшие помехи. — У меня тоже возникла проблема, касающаяся одного человека. — Погоди, — прервал её Георг. — До меня дошли неприятные сведения, будто тебя заметили у Мраморной арки посреди взбунтовавшейся толпы. — Вот это я и хотела обсудить, — губы сами собой растянулись в ухмылке. Помощь сама шла к ней в руки. — Дорогая Куинни, мне не понравилась вся эта ситуация, — предупредительно вымолвил король. — Мне тоже… К вечеру она прибыла в Букингемский дворец. Король лично послал за ней шофёра и встретил её в одном из своих кабинетов — просторном помещении с изобилием красного дерева в интерьерах. Его тёмные усы дёрнулись в приветливой улыбке, голубые глаза сверкнули, и Куинни присела в книксене, хотя правильнее было бы исполнить реверанс. Но они были не одни — в кабинете находился также Премьер-министр Герберт Генри Асквит, и его присутствие настораживало. Оба по очереди поцеловали её руку и предложили устроиться на диване, а Асквит налил им вина. Подозрительно, однако… Но она уже знала, что и как говорить. Джорджи, так же как и родители утром, начал издалека. К речи судьи они перешли лишь по прошествии получаса: король очень обходительно уточнил, не примкнула ли Виктория к анархистам или социалистам, на что она, не сдержавшись, усмехнулась. В целом, вполне закономерно, что он беспокоился по этому поводу — в стране и без того было неспокойно: германские агенты, шествия суфражисток, а тут прибавился этот судья, якобы служитель закона, что прямо призвал к беспорядкам, пробуждая низшие инстинкты людей. И среди этой толпы — кузина самого Георга Пятого. — Ваше Величество, я могу чистосердечно заверить, — смело заявила она, — идеи этой помеси Джона Нокса и Инститора в одном лице меня вовсе не привлекают. Я никогда не отрекусь от корней и лично от Вас. — Это радует, Куинни. Я, впрочем, и не сомневался. Но очень тревожился за твою сохранность. Асквит тем временем сохранял молчание, но внимал каждому слову. Зачем он здесь? Хотя… неважно. Виктория высказала всё, что думала о судье Нэрроу и его идеях. Негодовала по поводу клеветы в сторону Томаса Эндрюса — верного подданного Великобритании, замечательного инженера, который внёс огромный вклад в развитие судостроения! Под конец кузен утвердительно кивал и кратко комментировал то или иное её высказывание, а Асквит и вовсе принялся записывать. — Недопустимо, чтобы, идя на поводу у дикой толпы, казнили невинных! — завершила она. — У нас в стране, конечно же, свобода слова, — переглянувшись с королём, осторожно вмешался Асквит и вздёрнул седые брови. — Но эта свобода не предполагает одобрение массовых убийств и внесудебных расправ, — сурово отметил Георг. — Судья, исходя из его тезисов, решил пренебречь базовыми принципами юстиции. — Да, Ваше Величество. Более того, слухи, которые о нём ходят… — Мы не можем базироваться на слухах, Премьер-министр. — Разумеется, не можем, Ваше Величество. Однако сейчас он публично призвал к насилию и убийствам. Это порочит весь судейский корпус Империи. Это нарушает законы и лично мною расценивается как полное пренебрежение Конституцией, — он нахмурился. — И является вопиющим попранием самой идеи правосудия. — Согласен. Что ж, ваша задача — инициировать расследование деятельности судьи Нэрроу. Нельзя допускать анархии и беспорядков, — произнёс Георг. — Благодарю, Премьер-министр, вы можете быть свободны. Слегка поклонившийся, Асквит ушёл, а король пригладил короткую бороду и выразительно глянул на Викторию. — Почему тебя так взволновала судьба Томаса Эндрюса? Напрягшись, Куинни начала сминать подол синего платья. Неужто догадался? Только не это… Томас — женатый мужчина! Но Джорджи очень проницателен, а потому её безмолвие лишь подтвердит его выводы. А ведь он уже поручил Асквиту заняться этим судьёй… Точно — всё понял! — Он хороший и порядочный человек, — объявила Куинни. — Таких становится меньше с каждым днём, а потому я всё больше ценю эти качества в ком бы то ни было. Постучав пальцами по подлокотнику кожаного кресла, король встал и протянул ей руку. Виктория ухватилась за его тёплую ладонь и выпрямилась. — Не дадим мы никого на заклание этому судье. Закон для всех един — и для народа, и для судей, и для королей. Все мы должны действовать согласно правилам, — он галантно поцеловал её запястье. — А мою любимую кузину я не позволю обижать. Никому. Что бы ты ни натворила, дорогая. От радости кровь застучала в висках. Она всё ещё не верила в такую удачу! — Да будет так, — Куинни рвано вдохнула. — Спасибо… спасибо, Джорджи! В переизбытке чувств и благодарности она прижалась к его груди.***
Томас и запамятовал о существовании газетчиков до тех пор, пока те не окружили его в Белфасте. Он пережил внимание прессы ещё в Нью-Йорке и, видит бог, ему этого было достаточно. А тут вернулся лорд Пирри, которого Томас встретил на причале, и они тотчас были вынуждены отбиваться от внимания репортёров. И тут Эндрюс осознал, насколько неосторожным он был, когда танцевал с леди Викторией в том ресторане. Тем более, тогда, когда они вышли на улицу… Этот порыв, подкреплённый смелостью от вина, мог перерасти в настоящий скандал с упоминанием королевской семьи, если бы рядом оказался журналист. Эндрюса и ранее узнавали на улицах Белфаста, а после недавних трагических событий — и подавно. Конечно, Куинни не была публичной фигурой, но силу слухов нельзя недооценивать… Это было опасно. И всё изумительным образом обошлось. Уж скандал, связанный с короной, Томас точно бы не выдержал… Но тут он больше думал не о себе, а о репутации леди Виктории. Она до сих пор не вступила в брак, что было удивительно для особы королевских кровей. Эндрюс прекрасно знал, что ей двадцать девять лет, пускай она и выглядела несколько субтильно. И до чего же она была хороша… Он вправду слишком часто думал о ней, что было непозволительно по многим известным причинам. Лорд Пирри на вопросы репортеров отвечал кратко и любезно, а Томас изо всех сил сохранял молчание и непринуждённый вид. Хотелось, чтобы они, наконец, оставили их в покое! Дядя и без того выглядел бледнее обычного и был явно уставшим. Томас в очередной раз восхитился его силой и выдержкой. Они отправились в резиденцию под Белфастом, перед крыльцом которой их встретил весь штат прислуги, но это не помешало леди Маргарет крепко обнять мужа, а затем Томаса, пускай они с ней и виделись всего пару дней назад. Тогда он передал ей забытый Викторией ридикюль, но Маргарет оповестила, что та уже покинула Ирландию… Поужинав, они с дядей и Маргарет устроились в гостиной. Донельзя взволнованная леди Пирри расспрашивала их обо всём, чем достаточно утомила, но вскоре отправилась спать. Дядя похлопал Томаса по плечу, проводил жену, а затем вернулся с бутылкой выдержанного виски и портсигаром. От сигары Эндрюс сперва открещивался, но спустя полбутылки всё-таки закурил. Зря. Табак усилил эффект от выпитого и затуманил голову. А хотя… стало даже вкусно. Ещё больше захотелось разузнать о Куинни, но тётя Маргарет, которая могла знать что-либо, наверняка уже спала. Отчего-то расспрашивать её до распития виски казалось не слишком уместным. Томас наполнил щеки дымом и даже закашлялся на выдохе. Уильям Пирри рассмеялся и протянул ему стакан воды. — Ты до крайности хмур, и мне это не нравится, — вдруг серьёзно заявил дядя. — Вовсе я не… — Мальчик мой, — перебил Пирри. — Мы с тобой столько пережили… После всего вполне логично, что я научился видеть тебя насквозь. Вновь пригубив виски, Томас откинулся на спинку кресла, а дядя глядел на него своими лучистыми глазами и как-то грустно улыбался сквозь густые усы. Эндрюс готов был прямо сейчас выложить всё о назревающем разводе, но… к чему лорду Пирри столько потрясений сразу? Повисла тишина. — Томми, — спустя несколько минут обратился к нему Уильям, — ты читал недавние новости? — Нет, совсем не читал, — пробормотал Томас и уткнул сигару в хрустальное дно пепельницы. — А что там? Он вправду не касался ничего печатного — даже книг. Прошло всего две недели после возвращения в Белфаст, а он уже был полностью погружён в работу — нужно было срочно вносить изменения в «Олимпик», переделывать проект «Гигантика»... Возвращение к делам помогло забыться. К тому же, Эндрюс знал, что это его долг — приложить все силы, чтобы трагедия «Титаника» не повторилась с другими судами. — Тебе это в какой-то степени не понравится, — дядя поднялся, оправил пиджак и позвонил в колокольчик. — А с другой стороны — может и польстить. Через пару минут явился младший дворецкий, и Уильям попросил того принести недавние номера газет. Томас напрягся. Что опять стряслось?! — Ты же дружен с леди Викторией Кэмпбелл, не так ли?.. — очевидно проследив недоумение, проскользнувшее на лице Эндрюса, полувопросительно произнёс дядя. — Вполне, — отозвался Томас, а щёки загорелись от нахлынувших воспоминаний. Идиот. Как он мог потащить её на улицу, как мог спровоцировать согласие на поцелуй?! Эта нежная, до безумия красивая пташка на самом деле настоящий орёл! И не из-за того, что выглядит столь грациозно, но из-за её статуса. Да уж. Идиот — и ещё сто раз идиот! Размышления его были прерваны принёсшим газеты младшим дворецким. По мере прочтения Томас всё больше недоумевал, а лорд Пирри лишь хмурился и махал рукой, как бы призывая читать обозреваемый в статьях абсурд далее. Всё началось с того, что Эндрюс оцепенел, когда вычитал: «…внучка королевы Виктории присутствовала на радикальном собрании, устроенном судьёй Аароном Бартоломью Нэрроу, и чуть не была задавлена толпой». Неужто речь шла о… Куинни? Нет! Мало ли у королевы Виктории внучек… Да и к чему милой Куинни, даже несмотря на её всегда смелое поведение, присутствовать на подобных сборищах? Но лорд Пирри подтвердил, что там была именно Куинни. Во имя всех святых, что она там делала, раз попала в давку?! Что с ней сейчас? — Как только посмели?! — он резко отбросил выпуск на стол, чуть ли не сбив им опустошенный бокал. — Нападать на неё! Строчить от этом! Что за вседозволенность?! — Она жива, не волнуйся. И с ней всё в порядке. Это же устаревшие новости, — Уильям успокаивающе поднял ладони, а затем покачал головой. — Волевая, волевая девочка… Просматривая последующие новости, Томас и злился, и смеялся. Биография Нэрроу, который явно покушался на его, Эндрюса, семью, нежданно-ярко осветилась в прессе. Сперва честный и беспристрастный судья, он со временем ожесточался и стал считать априори виновными всех, чьи дела был назначен рассматривать. Да, в начале своей деятельности Аарон Нэрроу был абсолютно чист. Он вёл процессы и выносил приговоры в полном соответствии с законами Великобритании, был известен еще и как проповедник и один из самых суровых блюстителей общественной морали. Но после о судье Нэрроу поползли слухи, передаваемые полушёпотом, в которых он именовался не иначе, как инквизитором. Судя по газетным заметкам, однажды он, например, распорядился приковать подозреваемого в воровстве к решётке таким образом, чтобы его руки не имели никакой подвижности. Приковать так, чтобы несчастный принял позу кающегося и просящего. Просящего еды, воды... пощады. Позже выяснилось, что тот юноша был невиновен. Его оклеветал мужчина, с которым они соперничали за руку и сердце понравившейся девушки... Однако к моменту, когда это было обнаружено, бедный молодой человек уже умер — на коленях и в тюремной камере. Чем дальше, тем удивительнее становилось поведение судьи. Негласно возомнивший себя тринадцатым апостолом, Нэрроу принялся писать памфлеты на иных судей и даже на священнослужителей, настаивая на том, что прогнила как судебная система, так и церковь. За глаза его звали «Мартин Лютер Inversus». Некоторые. Сторонников, верящих в то, что судья — неподкупный светоч борьбы за высшую нравственность, было достаточно много. В конце концов, на деятельность «праведника Нэрроу» обратили внимание главы Высокого суда Лондона… А тут, оказывается, после всех замученных в тюрьмах, этот Нэрроу стремился вцепиться в самого Эндрюса. С газетной фотографии на него смотрело лицо, чем-то напоминающее гаргулью: выдающийся нос, глубокие складки у рта и опущенные уголки поджатых губ. Статья, напечатанная этим утром, — утром тридцать первого мая, — гласила: «Выяснилось, что именно судья Нэрроу подразумевал под «нравственностью». Этот человек, старейшина в местной конгрегационной церкви, владел несколькими борделями и не брезговал их регулярно посещать. Более того, как говорят очевидцы, Аарон Бартоломью Нэрроу посредством шантажа и угроз принуждал к сожительству собственную прислугу. Доподлинно известно, что девушка родила от Аарона Нэрроу ребенка и была уволена за «безнравственную внебрачную связь с неизвестным мужчиной». До поры до времени судье всё сходило с рук. Однако расследование загадочной гибели арестованного по делу о банковском мошенничестве привлекло к нему внимание высших инстанций, и не помогла даже могущественная протекция». Какая именно протекция — не обозначалось, тем не менее, Томас прикинул, что это могло быть связано с религией. Не зря же Нэрроу так сильно оправдывает себя законом божьим! Другая газета писала: «Следствие по делу судьи Аарона Бартоломью Нэрроу ведется под контролем уполномоченных лиц, включая Премьер-министра. Очевидно, неприкрытые призывы судьи к убийствам и беспорядкам стали той последней каплей, что переполнила чашу терпения властей. Как наверняка помнят читатели, двадцать первого апреля сего года на собрании в Гайд-парке судья выступил с проповедью, в которой высказывал совершенно анархистские идеи, а также пытался натравить толпу на тех, кого он сам избрал виновными во всех смертных грехах — Томаса Эндрюса-младшего, лорда Уильяма Джеймса Пирри и Джозефа Брюса Исмея. Примечательно, что Томас Эндрюс героически проявил себя на тонущем «Титанике». Как свидетельствовали очевидцы во время процесса в Нью-Йорке, Томас Эндрюс, не заботясь о собственной безопасности, всячески способствовал спасению находящихся на борту: помогал садиться пассажирам в шлюпки, выводил людей на шлюпочную палубу, бросал за борт плавучие предметы. В конце концов, Томас Эндрюс был подобран из вод Атлантики перевёрнутой шлюпкой В». Ошалело взглянув на смакующего вторую за вечер сигару дядю, Томас, не дочитав, отложил газету. Лорд Пирри был очаровательно невозмутим. И эта невозмутимость изумляла... — Ты знал? — проговорил Эндрюс. — Ты знал… Как так? За что? — За всё. За наше положение. За наше невезение. Не будь этого невезения — на положение никто не обратил бы внимания. Нэрроу полагал, что именно мы должны расстаться с оком и зубом. Во искупление грехов наших! — Цинично… — Весьма, — согласился Пирри. — Цинично с его стороны. По отношению ко всем, кто был на борту… А это мудро. Очень мудро… Если бы Томас не спасся — наверное, не было бы никаких нападок на него и всех, кто как-либо к его профессии причастен. И всё-таки тяжесть давила на плечи… — Я не могу… — Томас растрепал волосы в попытке смахнуть с себя возникшие пред взором страшные воспоминания. — Я не смог спасти… Лучше бы вместо меня… — Томми, — строго обратился к нему Пирри. — Ты спасся чудом, так что закрой рот, будь так любезен. Не разбивай ничьё сердце. — О чём ты? — Дочитай, — дядя указал на газету. И он дочитал. Дочитал пункты, по которым был обвинён Нэрроу. Весьма серьёзные, между прочим… «Я чист! Честной народ сплотится вокруг меня! Я ещё увижу суд над всеми вами!», — такими были слова Аарона Бартоломью Нэрроу, когда его арестовывали. — Ты знаешь, кто именно привлёк внимание самого короля и кабинета министров к этому псевдоправеднику? — полюбопытствовал дядя. — Очевидно, пресса, — Томас подлил им виски. — Не только. Подумай же. Бокал едва не выскользнул из его пальцев. Внезапная догадка озарила разум. Картинка сложилась: Куинни посреди поддерживающих возгласы Нэрроу людей у Мраморной арки; Куинни — чуть не затоптанная; дело Нэрроу… под контролем Премьер-министра! И вновь Куинни — совсем недавно, в ресторане, в его объятиях. — Ну? — дядя закинул ногу на ногу. — Теперь дошло? Дошло ли? Томас оторопел. Неужто ему выпала честь не стать растерзанным Нэрроу и его прихвостнями только лишь из-за того, что кузина короля решилась его выгораживать! Но ведь он уже признан невиновным… Даже чуть ли не героем! — А не с подачи ли Куинни? — вопросил Томас. — Не с подачи ли Куинни до нас не дотянулся этот умалишённый? Иначе из-за чего тут был замешан сам Асквит? — Ты разбежался с Хелен, — внезапно констатировал лорд Пирри, проигнорировав восклицания Томаса. — Неужели и до тебя толки дошли? — Эндрюс отсалютовал бокалом. — Ну и при чём тут Хелен? — Леди Виктория никого не спасла бы, если бы ты не боролся с самого начала, — отчеканил Уильям. — Ты крепко и честно держался, мой мальчик, но ты преодолел испытания стойко. — Не отходи от темы! Что там с Хелен? И зачем ты упомянул Куинни? — Ответь на эти вопросы сам. По мне так, всё очевидно, — дядя поднялся с кресла. — Куинни… Ладно, дам тебе подсказку: тебя вправду мог судить Нэрроу в Лондоне. — Аарона Нэрроу так и так предали бы суду, учитывая его «послужной список», — огрызнулся Томас. — Но предали именно тогда, когда вмешалась Куинни. Говорят, она была на аудиенции у короля, — лорд Пирри направился к дверям, но обернулся. — Поблагодари, что она оказалась в нужном месте в нужное время. Иначе до него могли добраться слишком поздно. В том числе — для тебя. — Для всех нас, — мрачно уточнил Томас и приблизился к дяде на негнущихся ногах. — Да. Толпа порой может возыметь огромную власть. Следовать за тем, кто недостоин, но чьи лозунги громки, а истинная жизнь скрыта от публики. За тем, кто способен правдоподобно клеветать — до поры до времени, конечно, но и этого могло хватить. Стушевавшись, Эндрюс понурил плечи. — Куинни, получается… — Получается, — кивнул дядя. И ушёл. Будь она здесь, Томас пал бы к её ногам сию же секунду. Не только лишь из благодарности. Он взаправду давненько потерял от неё голову. Любил ли он Хелен? По-настоящему — нет. Спектр добрых чувств, что Эндрюс испытывал к Хелен, не сошёлся в любви. Десять долгих лет промелькнули, словно один миг. И каждый год — Куинни. Это уже давно не просто эмоции. Она же от него сбежала… Часы пробили полночь. Наступило лето.