***
— Наливай! Наливай! Наливай! — в умелых руках соджу из двух бутылок наполняет огромный пивной стакан до краев. Слизнув размашистым движением остаточные капли с горлышка бутылок, — ни одна капля мимо! — Хёнджин громко ставит бутылки на стол и аккуратно помещает в стакан горсть металлических палочек для еды. Замирает. Хлопающий до этого в ладоши Феликс перестает дышать. Вот сейчас… Но Хёнджин выжидает, выжидает и… Да! Несколько раз стучит палочками о дно и стенки стакана, от чего напиток пузырится, выплескивается пеной, а брызги летят во все стороны. — Моё! — довольно кричит Феликс и припадает к пивному бокалу, наклонившись через стол. Несколько мелких сушеных рыб падают на пол. — Айщ! Когда их уже выгонят? — совсем не тихо шепчутся другие посетители небольшой забегаловки. — Достали… У Хёнджина, услышавшего это, резко пропадает улыбка с лица. Спортивная повязка на голову, сидящая низко у бровей, поднимается наверх вместе с ними. Он медленно поворачивает голову к мужчинам за соседним столом. Это. Нахрен. Что. — Это разговоры, — сам себе логично отвечает Хёнджин. В опьяненной голове мысли копошатся лениво, их штормит, как его самого, но вот эмоции появляются сразу же. Злость идёт впереди всех. — Слышь, — начинает он, — мы тебе мешаем? Я? Мешаю?! На обычно бледной коже выступает яркий румянец. Хёнджин фокусирует взгляд сначала на одном, затем на другом корейце. Сидящий в офисной рубашке неприятно ухмыляется. — А я смотрю ты не просто так ушастый. Только вот тупой. Если слышишь, ещё не означает, что понимаешь, — он с его дружками громко смеются, а у Хёнджина разом будто уши закладывает. — Тебе пизда. Он рвется в бой, но жаль, тело не поспевает за многообещающими мыслями, поэтому его не-прыткие конечности перехватываются Феликсом. Запястья удерживают рука, а ноги преграждены выставленными перед Хёнджином ногами Феликса. Надоедливый говнюк, — нет, надоедливый говнюк — этот тот мужик, а этот… Этот… Хёнджин не знает, как его назвать, но он преграждает ему путь, не отрываясь от пинты с соджу и пивом. Его кадык быстро дергается вниз по мере глотков. Когда стакан почти опустошен, Феликс с совершенно добродушно-наивной улыбкой поворачивается к нему. — Я тебя так люблю. Давай ты не будешь дра-аться, — протягивает он, медленно моргая. — Как это связано? — Если тебе набьют ебало, я тебя любить не буду. Будешь уродом, — заключает Феликс, а Хёнджин, разом растеряв весь запал, корчит обиженную мину. Пухлая нижняя губа выпячивается. — Нет, я так не хочу, — плаксиво тянет он. — Оппа, пожалуйста, люби меня всегда! — Господи, вы только гляньте на них, — недовольно цокает хозяйка заведения, забирая грязные тарелки в зале. — Эй, да вы же терпеть друг друга не можете! Всегда собачитесь! А когда наклюкаетесь, то стыд и срам сплошной. — Нет, нет, мы друг друга обожаем! — горячо восклицает Хёнджин, падая на пластиковый стул. Тот натужено скрипит под ним. Женщина скептически выгибает бровь, бросив скомканную салфетку на поднос. — Исключая того случая, когда вы подрались тут в прошлом месяце? — Это было недоразумение! — А когда ты натравил на него полицию, потому что он шумел? — Недопонимание! — А когда он увел твою девушку? — Это была шутка! — И когда вы клялись, что убьете друг друга? — Не было такого! — хором заявляют они. Хозяйка громко цыкает на двоих, уперев кулак в бок. Эти двое были настолько частыми посетителями у неё, что она знала их настоящих. Настоящих, то есть до того, как они начнут пить. Алкоголь творил с ними странные метаморфозы — Хёнджин становился слишком плаксивым, а Феликс — миролюбивым, и смотря на них таких верилось в искреннюю дружбу. Но была ли это она? Хозяйка знала, что нет. Оба терпеть не могли друг друга. Тут есть что-то ещё, но что именно — этого женщина не знала. — Ишь паразиты какие, — сощуривается она и поправляет съехавший на голове платок. — Платите и уходите давайте. — Феликс, слышал? Тётушка нам совсем не рада, — Хёнджин растекается лужицей по столу, горестно вздыхая. Смазанный по краям мир становится на йоту унылее. Тётушка ведь такая хорошая. И он хороший. А она его, кажется, совсем не любит. Вывод? — Ты же заплатишь? — Конечно, — гордо кивает светловолосый парень, доставая купюры из бумажника, и кладет на стол. Феликс неуклюже надевает кожаную куртку поверх футболки, не сразу попадая в нужный рукав. Его ощутимо шатает, когда он встает. — Если нам здесь не рады, мы пойдем в другое место! — Да! — обрадованный, Хёнджин всплескивает руками и улюлюкает. Хозяйка закатывает глаза. — Лучше идите домой.***
Они вываливаются из лифта оба, одновременно, пытаясь протиснуться. На ходу роняют несколько закусок к пиву из рук. Смеются, потому что это кажется таким неважным, чтобы даже пытаться их поднять. Они останавливаются между двух дверей. — Нет. Не-а. Ни за что! — категорично заявляет Хёнджин, с фырком качнув головой, чтобы выбившиеся пряди из хвоста на макушки не мешали. — Мы были в прошлый раз у меня и ты так насвинячил, что больше убираться я не намерен. Феликс обиженно засопел. — Я свинья по-твоему? Тёмные глаза смотрят из-под светлой челки, губы поджимаются в недовольстве. И Хёнджин тут же теряет весь напор: — Конечно нет! Ну прости-и-и, — задобрить Феликса не получается. Хёнджин пытается заглянуть уворачивающемуся соседу в глаза, но пьяное тело плохо координирует движения, явно не поспевая за мозгом. Поэтому он врезается в стену около парня и дышит ему натужено в лицо. Феликс неожиданно краснеет и глаза отводит активнее. — Прощаю. — Но сидеть будем всё равно у тебя. — Сука. Хёнджин весело хихикает, пока Феликс вводит пароль и открывает дверь в свою квартиру. Хёнджин проходит вперед него, бедром задевает включатель света. Он был здесь столько раз, что мог уже с закрытыми глазами пройтись. В последний раз так и пришлось сделать — оба глаза были подбиты Феликсом же, поэтому тащить полудохлую тушу соседа до кровати пришлось на ощупь. Феликс не терпел Хёнджина до спазмов в желудке. Хёнджина тошнило при взгляде на самодовольного Феликса. Аксиома, работающая до тех пор, пока они не напивались. Они даже не друзья. Только собутыльники. Но зад у блондинчика был зачетный. И плечи в кожаной куртке. — Чего застыл там? Дыру прожжешь, — беззлобно ворчит Феликс на Хёнджина, выгружая закуски и бутылки пива на столик около дивана. Одним движением смахивает большое количество подушек на пол, садится, хлопает по месту рядышком. — Пить! Хёнджин правда любил посидеть и выпить. Ему нравилось, когда прохладный напиток растекался на языке, щекоча его пузырьками, оседал в желудке и приятно туманил разум. Мир ставится мягче, мир становится теплее, тело — легче (главное без резких движений!), а люди рядом кажутся лучше, чем они есть на самом деле. Феликс, во время одной из шуток, сгибается ниже, упираясь затылком в сиденье дивана за их спинами. Он, едва ли не хрюкая, обхватывает живот и ближе склоняется в сторону соседа. Хёнджин тяжело сглатывает. От светлых волос рядом пахнет травяным шампунем. Вкусно. Он ведёт носом, едва ли не утыкаясь в макушку рядом. К запаху шампуня прибавляется отчётливые ноты спирта, но это не отталкивает. Ему ведь нравится выпивка. Феликс переводит дыхание. Смех так и замирает на губах, оставаясь полуулыбкой, когда он приподнимает голову. Близко. Их лица внезапно оказываются очень близко. Щеки Феликса розовые, покрытые бледными веснушками. Похоже на пузырьки в пиве. Взгляд карих глаз перемещается с глаз напротив, к губам, и обратно. Хёнджин выдыхает в лицо Феликса. Оба выжидают. — Знаешь, что-то у меня голова кружится, — хриплым голосом заявляет Хёнджин, первый не выдержав напряжения. — Пойду полежу. Он забирается на диван, растекаясь по нему пьяной лужицей. Или лужицей смущения. Ему же показалось? Не могло ведь в глазах соседа отразиться сожаление? Он бормочет что-то несущественное о веселой передаче на фоне, пока закрывает локтем половину лица. Он ведь тоже хотел… Срам какой. — А знаешь, я не люблю всю эту чепуху по телеку, — Феликс устраивается поудобнее, жует сушенные листы нори со вкусом кимчи. Специи оставляют следы на подушечках пальцев, он слизывает их, причмокивая. — Все эти гости кажутся мне такими ненастоящими. Дебильными. Даже их псевдо-правде…правдоп… Короче, ненатуральные реакции, типо испуга. Ну ты понял, ага? Улыбочки такие. Ме, — он забавно морщит нос, сцапнув еще сушенного кальмара с другого конца стола. Машет рукой в сторону телевизора. — Вот такие! Они думают мы что, проникнемся к ним сразу? Если они все время будут улыбаться. Куклы. Больше люблю живые реакции. Вот ты, — Феликс поворачивается к дивану, — ты мне этим и нравишься. Ты живой. Когда смеешься. Когда злишься. Хёнджин молчит. Феликс пристально смотрит на видную расслабленную часть лица, на мерно опускающуюся и поднимающуюся грудную клетку. — Хёнджинчик, — надувшись, тянет он, — ты что, спишь? — поднявшись на колени, Феликс двигается к началу дивана, там, где голова этого бессовестного. — Спишь? — снова спрашивает, приближаясь близко-близко. Хёнджин никак не реагирует, даже когда Феликс бодает его в плечо. — Спишь, — устало констатирует. — А я тебе душу изливаю. Комплименты делаю. Хёнджин всё еще молчит, и это дает некий карт бланш. Феликс упирается подбородком в мужское плечо. Навязчивый запах Хёнджина окутывает его. Феликс пропитывается его дурацким одеколоном, от которого обычно воротит нос, — потому слишком нравится или слишком не нравится — он уже не помнит; волосы, руки, одежда — всё в нём. Его черные волосы немного влажные у висков, Хёнджин дышит часто через рот. Губы сухие, чуть приоткрытые. Припухлые. Красивые. У Феликса едет крыша. Ну или он просто трезвеет. Обычно хорохорившийся, Феликс хочет свернуться калачиком рядом со своим соседом и никуда не уходить. Наверное, желать этого — противоестественно. Но сама мысль об этом также приводит в восторг. Пиво с соджу в нем тоже нравится эта мысль. Он мягко, но настойчиво упирается руками в тело перед ним, постепенно сдвигая к спинке дивана. На оставшуюся часть получается лечь только боком, никак не калачиком, как хотелось, но и это чувствуется тоже хорошо. Тепло. Феликс закрывает глаза, фривольно закидывает руку на Хёнджина (исключительно ради удобства, чтобы не упасть), утыкается лбом между его лопатками. Марево сна затягивает его слишком быстро под глупые диалоги развлекательных шоу.***
Когда он просыпается, телевизор давно выключен, как и свет во всей квартире. Наверное, Хёнджин успел проснуться, но вот почему решил лечь обратно — остается загадкой. Оба уже не спят, и оба знают о том, что сосед не спит, но они ничего не говорят. Так и продолжают лежать в темноте и тишине, пока напряжение не достигает своего апогея. И вдруг. Хёнджин делает первый шаг. Мужская ладонь опускает на поясницу, мнет бок. Массирующими движениями спускается вниз, бесстыдно лапает задницу. Мнёт, сжимает, тискает, щупает. Ягодицы небольшие, но совсем не плоские. Такие, что приятно помещаются в ладонь. Дурацкая ткань джинс не даёт почувствовать разгоряченность кожи, и Хёнджин злиться внутри себя, но ничего с этим не делает. Не время. У самого член болезненно твердеет, натягивая ткань спортивных штанов. Хёнджин плотно сжимает губы и выдыхает через нос. — Мать твою. И тут оно происходит. В темноте гостиной раздается звонкий стон Феликса. Не тот, который мог бы быть переполнен страстью, а тот, который выражает нетерпение. Феликс двигается назад, пока его задница плотно не прислоняется к возбужденному члену Хёнджина. Хёнджин позорно задыхается и не может удержаться от того, чтобы не притянуть бедра соседа ближе, еще, сильнее, вдавливая в себя. — Как твои бабочки в животе? — всё еще пытается острить Феликс. — Сгорели от алкоголя. Зато я чувствую другое. А ты? — он толкается вперёд, иммитируя половой акт. — Ч-чувствую. Феликс стонет, упираясь влажной щекой в обивку дивана. Прикусывает костяшки пальцев, а под плотно сомкнутыми веками проносятся будоражащие сцену того, чего хочется. Хёнджин медленно обводит бок, забираются под футболку, касаются горячей кожи. Двигается дальше: кружит вокруг пупка, раскрытой пятерней ведёт к острым ключицам, где, как он знает, есть несколько веснушек, касается горла. Поглаживает нежную кожу под линией челюсти. Феликс судорожно сглатывает, потому что не может справиться с дрожью в конечностях. Его выкручивает от желания. — Хочу… Не позволив ему закончить, Хёнджин вставляет указательный и средний пальцы в рот, продолжая мягко держать большой палец под подбородком. Феликс запрокидывает голову. Его язык скользит между двумя пальцами, щеки втягиваются. Они оба стонут, представляя сейчас совершенно развратные вещи. Слюны так много, что когда пальцы выскальзывают изо рта, от них тянется тонкая блестящая нить. Получив то, что он хотел, Хёнджин сразу же засовывает руку Феликсу в трусы, обхватывая член. Он усмехается. — Здесь, — он надавливает подушечкой большого пальца на головку, размазывая по ней слюну и предэякулят, — очень влажно. Он безжалостно заскользил от самого основания до кончика и обратно твердой хваткой, увеличивая темп по мере того, как сам терся о его задницу с той же амплитудой. Феликс стонет громче, чем то могут позволить тонкие стены корейских многоэтажек, но теперь некому на него жаловаться, ведь самый близкий сосед по подъездной площадки сейчас лежит сзади и дрочит ему. Феликсу вдруг становится очень весело от этой мысли. А потом следом приходит осознание. Кто ему дрочит. Хён-джин. И почему-то осознание этого прошибает электрическим импульсом по позвоночнику, заставляя его дрожать. Буквально. Феликс представляет, как потемнело сейчас наверное лицо Хёнджина от возбуждения, губы непременно бы были покрасневшие от того, как часто он прикусывает их (Феликс знает, замечал за ним эту привычку, усилившуюся во время стресса), глаза полуприкрытые, обрамленные темными ресницами, скрывая взгляд горящего возбуждения. Блять. Мать твою. Почему нет света?! Вот в следующий раз… Феликс заводит руку назад, обхватывая длинные темные волосы на затылке Хёнджина, а сам, изгибаясь, поворачивает голову назад, чтобы поцеловать его. У Хёнджина вырывается глухой стон, когда он раскрывает свои губы, впуская язык внутрь. Поцелуй выходит долгий, настойчивый и влажный. Быстрое дыхание обоих смешивается между ними, как и их языки. Хёнджин снова не выдерживает первым — выгибает спину и кончает так, будто это последний раз в его жизни. Ярко. С громким стоном. Он жмурится, пока в ушах стоит звон. Отдаленно замечает, что руке в трусах Феликса становится совсем мокро, значит и он кончил тоже. Феликс обессиленно отворачивается обратно и прикладывает ладонь к взмокшему лбу. Облизывает губы, чувствуя на них легкий привкус пива. Его будто скрутило и подбросило, уничтожило и опустило в ад. Короче, Охрененно. Хёнджин медленно вытаскивает руку из его штанов, вытирает о них же, а у Феликса нет сил возмутиться. Плевать. Постирает. У него нет сил возмутиться, за то находятся силы на кое-что другое: — Ну ты и скрострел. — Гонишь что ли? Ты кончил почти следом. — Ага. Но ты все же первый. Значит… Хёнджин весело фыркает, толкая его в бок. — Как же, как же. Уже забыл, что было в прошлый раз? — Я был слишком пьяный! Всё, проваливай давай, — вдруг обиженно начинает пыхтеть Феликс и садится на диване. Хёнджин ничуть не обижается, только тянет его на себя, пока он не падает ему на грудь. Ерошит этому обиженному светлые волосы и улыбается. — Никуда я не пойду. Хочу остаться. Опять он за своё! Феликс показательно всё еще дуется, но в груди становится тепло-тепло: он тоже этого хочет. А ещё, может снова немного выпить?