В этот момент Амен… видит лучший из своих снов.
На её бронзовой коже блестит испарина. Тонкие пальцы сжимают хрустящую простыню, струящуюся вдоль женского тела под томные вздохи… До него доносится её наглый смех. Мягкая, пластичная, такая гибкая, что он без труда разводит её ноги одним только брошенным вскользь взглядом. Горы свитков с ценным содержимым не стоят секунды этой картины, которую пишет его сознание. Ей так нестерпимо хочется большего, и об этом никак не смолчать, не утаить — одни бесстыжие глаза выдают застывшее в расширенных зрачках вожделение. Он видит это. И чем податливее становится Эва, тем меньше мыслей для работы остается в его голове. Она… их целиком занимает она. — Бросай свои свитки, господин. Разве я не интереснее? Пальцы вцепляются в шуршащую страницу от её коварного голоса с бархатным подтоном и влекущей сексуальностью между вздохами. Он бросает нарочито сквозящий холодом взгляд через плечо в сторону кровати, и весь лёд тут же тает под её горячим напором и слегка вздёрнутым одеялом, открывающим вид на то, на что он просто не мог не опустить глаза… Ему хочется взять её за горло, жарко прошептать в самое ухо о том, как и что он будет с ней делать. Как же его заводят эта мятежная улыбка, тайком которую она всегда от него прячет, и эти хитрые глаза в обрамлении тёмных волнистых волос… — Твоей сейчас стану. — Не пожалеешь об этом, Эва… Последние слова напрочь лишают его самоконтроля. Амен в два широких шага вжимает её в собственную постель, что её невольный вздох кажется ему самым невинным звуком, который он только слышал от неё… О, Незримый бог, эпистат так долго ждал, чтобы она здесь оказалась! В его комнате с лабиринтом из ярко-красных нитей. Он впивается пальцами в округлые бедра, в полутьме нащупывая тонкие ленты и стягивая бельё в одно грубое касание. Не в силах больше ждать, он входит так резко, что Эвтида не сдерживает себя и глухо стонет, смотря ровно напротив себя в два горящих от безумия зрачка. Ему немного жаль, что в свете одинокой свечи он не видит её розового бесстыдного румянца, обкусанных в секунду губ, к которым он тут же приникает, останавливая темп. На близком расстоянии от её лица в невинно поднятых бровях и приоткрытом ротике он видит мольбы продолжить, и в противоречие своему ангельскому выражению лица сжимает свою же грудь, показывая, как сильно ей недостаёт его ласки. Ухмыляясь её игре, Амен тут же накрывает её грудь ладонью, сжимая пальцы в унисон с припухлыми от поцелуя губами. Каким же долгожданным был этот поцелуй… Он так и норовил оставить след персикового послевкусия с этой ночи, который бы ему всегда напоминал её, пока на языке не появляется ядовитая горечь. Амен отстраняется, открыв глаза. И сердце его замирает. — В чём дело, верховный эпистат? Что-то не так? — С каждым словом её голос становится словно чернее, и сама она словно растворяется едкой дымкой, оставляя после себя лишь смятые простыни. — Не останавливайся… не хочешь разве овладеть мною? Остатки силуэта проводят по его мускулам короткими ноготками, вызывая бурю мурашек и смешанные чувства, пока она вовсе исчезает под ним. Амен ловит насмешливый голос позади себя. — Я свела тебя с ума? Ха-ха-ха, пламя плывет, а ты ловишь дым голыми руками! Её звонкий смех блокирует его слух, что кроме него и бешеного стука собственного сердца он не слышит ничего. Зато видит, как Эва скидывает чёрную мантию с тела, плавно струящуюся по её изгибам. В лунном свете она была совершенно нереальна, от того и прекрасна до парализующего страхом тела перед реальностью иллюзии. И Амен не мог смириться с мыслью, что может завладеть этим невинным телом и будоражащей душой в одно мгновение. Оголённое тело, такое знакомое Амену в сотни украдкой скользящих по ней взглядах (особенно сзади), будоражили до природных инстинктов, которые мужчина спешно прятал от надуманно непорочных глаз. Но он до того часто представлял её под собой, что не спутал бы эту фигуру ни с одной другой. В любом черном плаще и в любой из тысяч масок он узнает её… Шезму, которую он так отчаянно ищет и так отчаянно желает… — Тебя что-то беспокоит, господин? — её прежний голос тут же оказывается подле него, а руки мягко касаются плеча. Амен поднимает взгляд на Эву, перепуганную до чёртиков её реакцией. Испуганным его она видит впервые. — Госпо… Амен, — она протягивает к нему руки со всей возможностью своего роста, и когда понимает, что этого недостаточно, чтобы дотянуться в утешающем поцелуе, встаёт на носочки, руками наклоняя его шею ближе. Эпистат поочередно смотрит в два заполненных смятением зрачка и, убедившись в искренней растерянности, остервенело целует, впечатывая её в себя. Руки грубо блуждают по её ягодицам, бедрам, талии, оставляя порочные отпечатки намерения сделать её своей. И мимолётное безумие сознания вновь заставляет отпрянуть, убеждаясь, что перед ним любимый писарь, а не искусная шезму. — Эй, ты чего?.. Она убирает взмокшие пряди с его лица, чтобы увидеть его растерянность. Оторопь по щелчку сменяется страстью, превращая Атлантику в его радужке в цвет дразнящей быка тряпки на арене для корриды. Эвтида оказывается зажатой им на постели, удобство которой она никогда не знала. Его вздымающаяся грудь с болью давит на её хрупкие плечи, пока он нащупывает головкой члена то место, из которого не престаёт сочится влага от одного только взгляда. Эва замирает. Он выпрямляется в руках, целует и проверяет её. Настолько сильно желать и выглядеть никем ни покорённой могла только она: в прикрытых веках, в изогнутых от ощущений бровях, в лёгком румянце (которого он не видел, но был в нём уверен наверняка), в её полуоткрытом ротике, издававшем сладкие стоны с каждым толчком. Амен надавливает пальцами на её лобок, понимая, как ей и без того больно от его размера — от того и сладостно думать, каким величием он обладает во всех смыслах. И им обладает над ней. Он мажет по губам в мягком поцелуе, перемещаясь со своим нарочито горячим дыханием на шею, проводит кончиком языка дорожку из нетерпения, осыпает кроткими отпечатками губ и напоследок кусает, чтобы болью отвлечь от боли. В отместку она врезается пальцами в её окрепшие мышцы, стараясь держать за них как за последнюю возможность быть той, какой она всегда была. Без всех этих ироний, масок и… накидок. — Как же сильно ты меня хочешь, что подпускаешь так близко своего самого главного врага. Амена вновь ударяет звоном паники в уши, и он в испуге обожженно отскакивает от неё, упираясь в постель и блокируя её с двух сторон сильными руками. — Эвтида?.. — Если тебе привычнее видеть меня невинной овечкой, я могу снять на время свою шкурку. — Какого… Он отстраняется от неё полностью, наблюдая, как она змеёй выныривает из своего положения, тут же выпрямившись и гордо выставив грудь вперёд, медленно ползёт в его сторону. Округлые бёдра маняще виляют за ней, а двигается по-кошачьи она так, как хотел бы, чтобы двигалась на нём. — Неужели передумал?.. — почти шепчет, выпуская пронырливый язычок, подкрадываясь всё ближе. Амена распирает от вариантов действий и путей исхода. Разум кричит в рупор его принципам, пока гормоны ползут вниз и оголённым проводом от её касаний дают тысячу разрядов тока по крепкому телу. Она обвивает его сзади, заманчиво ластясь и мурлыкая, пока в его голове отплясывает канкан утверждённых ценностей. Рука нежно скользит по его груди, и он чувствует, как она приподнимается в коленях, когда острые от возбуждения соски со всей присущей ей горячностью проводят две линии по его спине. Эпистат вдогонку своим мыслям хватает её за руку и вытаскивает из-за себя, чтобы видеть воочию эту едкую ухмылку и отраду в столь любимых глазах. Она, улавливая намёки и ноты граната, мягко целует его так, как может целовать только Эвтида. От этого ему ещё больше башню сносит. Амен сминает её губы, сжимая пальцы на её бедрах до рассветных пятен, и чувствует непокорность своей неферут, когда она кусает его губу и нагло улыбается сквозь поцелуй. — Пообещай, что я буду твоей любимой шезму… Пальцы на её бедрах сжимаются невыносимо больно, и Эва испуганно вскрикивает, когда вновь по щелчку зажигаются словно раскалённые угли глаза, и длинные пальцы хватают её за плечи, молниеносно перемещаются к шее и смыкаются у её основания, пока невинный взгляд девушки не ослабляет его затуманенную от смешанных чувств хватку. — Господин, мне больно… Один глаз так и остаётся гореть ярым красным, причиняя еле стерпимую боль, пока вторым он ищет во взгляде его Эвтиду, которая не выходила из его головы нещадное их судьбу время. Она старательно дышит через рот, безоружно смотря на него и взывая к милости любимого господина. — Амен… — задыхаясь, на последних нотах проговаривает, закатывая глаза до белков, в которых он видит угрозу не столько её, сколько ей. И когда пальцы размыкаются, подхватывая её обессиленное и податливое тело, со стороны плеча до него доносится освежающий голову шёпот: — Ты никогда не избавишь её от меня. Эпистат резко распахивает глаза, бесцельно уставившись в нагую темноту. Хлопковые простыни гадко липнут к телу, а по телу ползёт мелкая дрожь. Он тяжело дышит, словно только что куда-то бежал. Бежал к той, кого он никак не мог поймать. — Исфет… что со мной такое… Амен садится на край кровати, запустив пальцы во влажные белоснежные волосы, и слегка оттягивает их в притупляющей боли. Пытается привести мысли в порядок, но они сбились в одну кучу хаоса и спутались в большой узел тревоги. Она, всему виной она… Проклятая шезму! Но в шезму ли дело? Под собой он увидел сначала совсем другую девушку… другую ли? И, знает солнечный Ра, самую желанную из всех. В паху ноет напряжение, несмотря на стресс от инсомнии, который он испытал. Горячая Эвтида вперемешку с коварной шезму… Смешенные чувства оттягивают ткань штанов — хочется опустить руку, чтобы снять напряжение как можно скорее. Амен устало вздыхает, впервые совершенно не понимая, что ему делать. Он собственноручно превратил свое лёгкое увлечение в одержимость… Эта игра слишком далеко зашла. Эписат поднялся с места — ждать он больше не хочет… не может. Ему нужна она. Заодно проверит, прав ли был Тизиан, когда предупредил, что Эва и старший странно переговаривались сегодня.Эпистат намерен найти Эвтиду, а она тем временем… стоит у своего наставника ночью.
Коварная улыбка, не сходящая с лица Эвы, пугает Реммао, заподозрившего неладное с первой секунды её загадочного молчания после вопроса о снах. «Так ли могут проникать в сознание лишь единицы?..»