За мёртвых платят меньше

– Ради этого всё и затевалось? Ради телеги с самогоном? – Но-но! – Шон улыбнулся и откинул крышку ящика, ловко вытянул наружу бутылку. – Ради телеги с очень крепким самогоном! Мисс Джонс, как насчёт дефлорации? Карен расхохоталась. Чарльз, который как раз ставил на телегу ещё один ящик с бутылками, чуть не уронил его себе на ноги. Выпрямился, багровый, как рак, и поскорее отвернулся. – Шон, во-первых, ты опоздал лет на десять, – проговорила Карен, фыркая от смеха. – Во-вторых, это называется «дегустация». – В-третьих, вы и так уже пьяные, – осуждающе пробурчал Чарльз. – В-четвёртых, тебя не спрашивали. – Да ладно вам! Смотрите, – Шон вытащил из-за пояса ложку, вытер её о куртку (Карен задалась было вопросом, что от этого стало грязнее – ложка или куртка – но решила, что вполне проживёт и без ответа), а потом откупорил бутылку и налил немного в ложечку. Душный, несмотря на ранний час, воздух тут же наполнился резким запахом. – Чуешь? – Ничего особенного, – на самом деле у Карен от запаха даже глаза защипало, но это было неплохо: по крайней мере, он перебил вонь гниющих водорослей, от которой не было житья с тех пор, как они переехали на берег этого чёртова озера. – И что, тебе хватит одной ложки, чтобы нализаться? – Обижаешь! Я эту телегу вылакаю и не моргну! Вот, смотри, – Шон чиркнул спичкой и поджёг самогон. Над ложечкой заколыхался язычок синего огня, будто посреди лета расцвёл голубой подснежник. Шон смотрел на это с таким благоговением, с каким истинные ирландские католики смотрят на статую Девы Марии. – Видишь? Горит синим пламенем, а не жёлтым. Значит, хороший. Тройной перегонки. Чарльзу, ну посмотри, как славно горит! Это вы, индейцы, называете огненной водой? – Жечь огонь рядом с целой телегой муншайна мы называем глупостью, – Чарльз вроде бы шутил, но лицо у него, как всегда, было до того унылое, что у Карен мигом пропали остатки желания выпить. Тем временем огонёк над ложкой погас, и Шон выразительно приподнял бутылку: – Ну так что? Карен заколебалась. Хлопнуть с утра виски, чтобы избавиться от похмелья, было для неё обычным делом, но самогон намного крепче. Стоит ли пить его в такую рань? – Давай лучше вечером… – Вечером ничего не останется, миледи! Всё это богатство сегодня сгорит. Мы с Артуром собираемся… – Планы раскрываешь? – из леса вышел Артур. Как всегда в последние пару месяцев, вид у него был мрачнее тучи. Шон пожал плечами: – Да тут все свои! Не злись, здоровяк, я только предложил! – Хватит болтать. Поехали. – Будьте осторожнее, – сказал Чарльз. Карен же шагнула вперёд: – Эй, Артур, может, и меня возьмёте с собой? – Это не женское дело, миледи, – сказал Шон с такой забавной важностью, что сердиться на него было просто невозможно, но Карен всё равно сверкнула на него глазами с притворной яростью: – Ну, надо же кому-то присмотреть за тобой, чтоб снова законникам не попался! – Ты разбиваешь мне сердце! – заныл Шон, закатывая глаза. Артур недовольно мотнул головой: – Нет, Карен. Тут слишком опасно. Ты и другие женщины сидите в лагере и носу наружу не суйте. Чарльз, проконтролируй. Чарльз кивнул. Повозка покатилась в сторону дороги. Кипя от досады, Карен обернулась к Чарльзу и смерила его недовольным взглядом: – Учти: что бы он ни говорил, ты меня не контролируешь. – Я тоже тревожусь за них, – тихо сказал Чарльз. Карен не оценила эту попытку залезть к ней в душу и пошла через лес к палаткам, сердито пиная землю. Только бы всё обошлось сегодня без жертв. Ей вдруг стало тревожно от мысли, что с Шоном может что-то случиться, а она перед расставанием опять над ним смеялась. Она пока не разобралась в своих чувствах к нему. Шон был забавный, но временами его было слишком много. К тому же он никогда не умел вовремя остановиться. Если танцевал, то до упаду, если пил, то до полусмерти, если целовал, то до синяков. Он был отличным парнем, если надо было забыться, а в последние несколько месяцев Карен постоянно нуждалась в том, чтобы забыться. Потому что на трезвую голову её накрывала тревога, мучительная и бесящая, как больной зуб. Становилось до боли очевидно, как далеко они забрались на Восток, как мало шансов вернуться назад и как много у них врагов, и это осознание наполняло душу липким холодным ужасом. И потому, вернувшись в лагерь, она юркнула к повозке Пирсона и стянула бутылку. В конце концов, надо же ей как-то скоротать время до возвращения Шона и Артура. *** Карен вырвала себя из воспоминаний буквально силой, крепко схватив пальцами кожу на запястье и выкрутив её так, что перед глазами засверкали искры. Жгучая боль отвлекла от другой, глубокой и неутихающей: от тоски по Шону, которого она любила гораздо меньше, чем он любил её. Она поднялась на ноги и подошла к двери. Телегу разметало взрывом, грязную дорогу залило самогоном, повсюду горели лужицы синего огня. Карен хмыкнула: – Хороший был самогон. Сквозь шум огня она услышала тяжёлый звон – это Чарльз, покопавшись в карманах Руфуса, нашёл ключи и снял с себя кандалы, уронил их на пол. Затем он с трудом поднялся на ноги, хватаясь за стену. Его ладони оставляли на штукатурке кровавые следы. – Зачем ты это сделала? – пробормотал он. – Сейчас сюда весь город сбежится. – Сейчас отсюда весь город разбежится, добро своё спасать. Рядом пристань, им надо быстро убрать товары, пока пожар туда не добрался. У нас пять минут на то, чтобы свалить. Где Штраус? – Тут, – Чарльз снова загремел ключами и потянул на себя дверь камеры. Карен толкнула его плечом, вошла в камеру – и пол ушёл у неё из-под ног. Она, впрочем, не упала. Сразу же ухватилась за косяк двери и удержалась на ногах, хотя ботинки скользили по полу, будто по льду. Только это не лёд был, а кровь. Сплошной слой липкой, густой, остывающей крови, залившей весь пол и заляпавшей стены. Она всё ещё капала с почерневшего матраса на узкой койке. По сравнению с чёрным матрасом тело, что беспомощно вытянулось на нём, казалось очень бледным. Как грязный, истоптанный снег. Карен медленно подошла поближе. На пути сюда она была уверена, что готова ко всему. Оказалось, к этому она готова не была. Штрауса можно было узнать только по очкам. Сломанным, повисшим на одном ухе очкам. Они были разбиты. В правой глазнице, среди порванного в лоскутки века и желтоватой мешанины глазного яблока, ярко блестел осколок линзы. Кроме очков, на нём больше ничего не было. Карен помнила, каким он был аккуратным. Как брезгливо обходил за милю лагерных лошадей, чтобы запах не пристал к одежде. Как с кислой миной ковырялся в еде. Как нудно требовал от девушек, чтобы они не только стирали, но и крахмалили его белые воротнички. Должно быть, то, что законники его раздели, было для него особым унижением, даже более мучительным, чем холод и побои. В любом случае, сейчас его мучения кончились. Карен поняла это ещё до того, как Чарльз горестно охнул за её спиной. Она повидала достаточно мертвецов, и ей хватило одного взгляда на отвисшую челюсть (от зубов остались обломки, губа разорвана), на неподвижную грудь (нет живого места от синяков), на покоившуюся на этой груди сведённую судорогой правую руку (пальцы все в крови, как будто он окунул их в кровь… так и есть…). – Видишь? – проговорил Чарльз. Карен кивнула. На стене прямо над койкой кто-то из прошлых арестантов нацарапал: «Дом, милый дом». Это точно был не Штраус, сентиментальностью он не отличался. Штраус написал на стене кое-что другое. Прямо над выцарапанными словами «Дом, милый дом» темнело корявое, выведенное свежей кровью, только одно слово: SEE – Вижу, – прочитала Карен, одновременно отвечая Чарльзу. Она вдруг ощутила пустоту и усталость. Не успела. Даже попрощаться не успела. «Вижу». Что видел перед смертью старый скряга? Точно не ангелов. – Надо уходить. У тебя есть лошадь? – Нет. Я рассчитывала увезти его на телеге. Но даже если бы у меня осталась телега, там было бы место только для одного пассажира, – ответила Карен, не удержавшись от шпильки. Чарльз не оценил её остроту – а может, просто не понял, как обычно. Он опустился перед Штраусом на колени: – Сегодня он был ещё жив. Ему оставили очки, чтобы он смог показать на карте, где деньги из Блэкуотера. Но он не знал. Он уже был плох… тогда они начали бить меня, чтобы он заговорил… но он сказал только, что видит меня впервые в жизни. – У старого таракана было сердце, я тронута. Валим. Чарльз попытался поднять Штрауса. – Что ты делаешь? – Нельзя его оставлять. – Он мёртв! Ему не поможешь! – Карен попыталась оттащить Чарльза, но тот лишь взял её за руку: – Нельзя оставлять… надо закопать, как мисс Гримшоу… Рука Карен замерла, но Чарльз почему-то не отпускал её. Так и продолжал держать, удивительно нежно – точнее, как быстро поняла Карен, слабо. Его пальцы были вялыми и холодными. Потому что потерял много крови, мгновенно поняла она, но эту мысль заслонила другая: мисс Гримшоу. Сквозь стук собственного сердца она услышала, как Чарльз говорит тихим, хриплым полушёпотом: – Нашёл её в Бивер-Холлоу. Вороны… глаза склевали, и лицо… Я только по платью и узнал. Карен сжала зубы, сдерживая крик. Сколько всего она натерпелась от старой карги, а уж после убийства Молли и вовсе не хотела смотреть на Сьюзан. Конечно, к Чарльзу Сьюзан всегда была добра, да и вообще мало удовольствия хоронить поеденный труп, неудивительно, что ему так плохо… Мысли о Сьюзан тут же смело волной ярости и горя. Если это Чарльз похоронил Сьюзан, то, значит, больше сделать это было некому… Артур. Не может быть. Такой сильный, такой закалённый, такой отважный. Карен почувствовала себя так, будто падает в бесконечно глубокий колодец, у неё закружилась голова, пол ушёл из-под ног. Единственным, что соединяло её с реальностью, оставались холодные пальцы Чарльза, и она сосредоточилась на них, справилась с головокружением и посмотрела на него. Он с трудом поднял лицо, в уголках рта выступила кровь, и его голос прозвучал невнятно: – Нельзя его бросать. Он выпустил её руку, и Карен снова оттянула пальцами кожу на запястье, на сей раз так сильно, что наверняка оставила синяк, но это привело её в чувство. Чарльз всё ещё пытался поднять Штрауса, хотя было видно, что сейчас ему это не по силам. Зрелище было так себе: будто измождённый, исхлёстанный бичом тяжеловоз пытается вытянуть увязшую в грязи телегу, но сам вот-вот падёт. Карен потрясла его за плечи: – Уходим. Вставай. Вставай! Чарльз не реагировал, всё ещё отчаянно пытался поднять мёртвого старика, и тогда Карен схватила его ладонями за шею, стиснула, повернула его голову к себе и прошипела прямо в лицо: – Хочешь увидеть меня на его месте? В чёрном глазу мелькнуло что-то вроде страха. – Нет. – Что, не нравятся толстушки? Чарльз оторопело уставился на неё: – Ты не толстушка. – Вечно из мужчин приходится комплименты клещами тянуть. Всё, уходим. То ли от жалости к себе, то ли к ней, но Чарльз подчинился. Хватаясь за стены, он вывалился из камеры обратно в офис шерифа. Помещение заволокло серым удушливым дымом – от взрыва стены начали тлеть и уже потихоньку загорались. Чарльз вытащил из шкафа свою куртку и сумку, а Карен прихватила саквояж с лекарствами и консервами, что набрала в доме охотников за головами, и они оба вышли наружу. Жители городка и в самом деле суетились, спасая своё добро, некоторые забрасывали грязью и снегом горящий разлитый самогон, пока огонь не перекинулся на дома – весь городок был деревянный, домишки рабочих стояли на сваях, вбитых в каменистый склон холма. Вслед за Карен Чарльз завернул за угол тюрьмы, подкрался к склону, на который выходили окна камер. Здесь Карен остановилась, прячась в тени и высматривая путь отхода, но спиной она всё равно ощущала чужой взгляд. Не взгляд Чарльза – она знала, что тот сейчас стоит, прижимаясь к стене и зажмурившись от боли. Взгляд тёмного зарешёченного окна, за которым лежит мёртвый Штраус. А что, если Мэри-Бет так же где-то… голая… избитая… хотя, как раз её красоту могли не попортить, а только осквернить, снова и снова, пока не наскучит… Нет. Мэри-Бет умная. Она умеет прятаться, обманывать и убегать. С ней всё будет хорошо. – Где твоя лошадь? – спросила она у Чарльза. Тот, не открывая глаз, помотал головой. Даже сквозь слой крови Карен увидела, как горько сжались его губы. На миг ей стало его жалко. Но сейчас было не до жалости. Будет ещё время погоревать. О Таиме, об Артуре, обо всех. Она покопалась в саквояже и сунула Чарльзу бутылочку: – Лауданум. Пару глотков, не больше, иначе забалдеешь. Чарльз снова подчинился, глотнул раз, другой, закашлялся, утёр кровь ладонью, вытер руку о стену, оставляя тёмный след. Потом оттолкнулся от этой стены и поплёлся следом за Карен под сваи, в темноту переходов под шахтёрскими хижинами. За их спинами послышались крики, кто-то звал шерифа, кто-то требовал тушить огонь. Ноги скользили на мёрзлой земле. Повесив саквояж на плечо, согнувшись в три погибели, одной рукой хватаясь за скользкие холодные сваи, другой сжимая скользкую холодную ладонь Чарльза, Карен продвигалась вперёд. Осторожно, тихо… надо лишь отойти подальше, а там уже городку конец, они затеряются в лесу… Она не сразу услышала шаги. Замерла на месте, и Чарльз налетел на неё всем своим весом, вздохнул, замер, прислонившись к земляной стене. Карен прислушалась. Так и есть: шаги. Где-то сверху, там, где сваи поддерживают мостки, по которым шахтёры идут на работу и домой. Но сейчас все либо сидят по домам, либо убежали на главную улицу тушить огонь. И к тому же шахтёры не носят громыхающих шпор. Карен прижалась к холодной земляной стене рядом с Чарльзом. Хотела шикнуть на него, чтобы не издавал ни звука, но тот и так был очень тих, и присмотревшись, Карен поняла, что глаз у него закрыт, а голова бессильно свесилась на грудь. Похоже, и впрямь забалдел от лауданума. Не успела она разозлиться, как шаги зазвучали громче, и Карен зажала себе рот, чтобы даже дыханием не выдать себя. Шаг. Звенят шпоры. Скрипят доски под подкованным каблуком. Шаг. Снова звон, теперь короткий, будто оборванный. Он носит сапоги для верховой езды. Он хромает. Он ищет их. Он стоит прямо над ними. Карен подняла было глаза, но тут же зажмурила их – если он увидит сквозь щели досок, как блестят её глаза, то всё пропало. А преследователь и не думал уходить. Так и стоял прямо над ней. А потом заговорил: – Эй, малыш. Хватит прятаться. Я всё равно тебя найду. Только злой уже буду. Говорил он очень спокойно. Почти ласково. Но Карен этот голос напугал сильнее, чем голоса Такера и его дружков несколько часов назад. Она закусила губу и задержала дыхание, зажмурилась ещё крепче. И только когда шаги зазвучали вновь, на сей раз удаляясь, она осознала, что всё это время крепко сжимала руку Чарльза. И что он сжимал её руку в ответ. Открыв глаза, она увидела его взгляд. В темноте не разобрать выражение, но когда Чарльз заговорил, она поняла, что ему тоже страшно: – Пойдём скорее. Оставаться здесь под сваями было уже невыносимо – не только от того, что приходилось скользить по грязи, не только от того, что нельзя было выпрямиться, но и просто потому, что теперь Карен не чувствовала себя в безопасности. Кем бы ни был этот хромой сукин сын, он знает, что они ушли именно этим путём. И путь надо было срочно менять. Как только над головой показался просвет, а нога наткнулась на ступеньку, Карен тут же взобралась наверх. Хватаясь за помост, Чарльз взобрался следом. Они оказались в узком закутке между двумя хижинами. Вверх и вниз по склону уходили ряды таких же унылых одинаковых домишек, отличающихся друг от друга только количеством заплат на жестяных ржавых крышах; внизу раскинулась река, а на берегу реки дымил горящий офис шерифа, и тревожно гудела толпа. – Как ты? Карен обернулась, приподняв бровь. Чарльз лежал на мостках, свернувшись в клубок, как раненый зверь, он уже даже не мог приподнять голову, и он спрашивал, как она. Всё-таки мужики невыносимо самоуверенны. – А что, ты уже и для меня место под могилку присмотрел? Чарльз устало закрыл глаз: – Шутишь. Значит, в порядке. И тут раздался звук, от которого Карен подскочила и выхватила из-за пояса револьвер – открылась дверь. Карен направила оружие на человека на пороге раньше, чем успела рассмотреть его – точнее, её. Невысокую хрупкую девушку в кофте поверх ночной рубашки, с растрёпанными русыми кудрями, рассыпанными по плечам. Большие светлые глаза испуганно посмотрели на Карен, потом на Чарльза, и расширились ещё сильнее. – Не бойтесь, – пробормотал Чарльз, приподнимаясь на дрожащих руках. Девушка замерла, глядя на него, и тихо спросила: – Это вы? – Это не он, и вообще мы уже уходим, – быстро сказала Карен. Но Чарльз моментально всё испортил, подняв голову и прохрипев: – Мередит?