***
Виолетта бредёт по морозной улице и пытается найти еду. У неё нет ничего, нет денег, телефона… По сути, она сама отказалась от этого, но всё равно продолжает жить. Продолжает бороться за ёбаное несчастное существование, как будто надеется, что впереди есть что-то, кроме непроглядной тьмы. Малышенко судорожно кашляет, прижимая к груди ладонь. Сон в одной толстовке и прогулка по улице в старых осенних кроссовках в минус пятнадцать не могли пройти бесследно. Вилка растерянно шмыгает носом, вытирая сопли рукавом. Она видит булочную, из которой пахнет свежей выпечкой, жмурится. Нельзя, нет. Разве заслужила? После всего, что произошло, Малышенко разве заслуживает еды? Особенно вкусной, свежей? Нет, не заслуживает. И никогда не будет заслуживать. Хлопья снега валятся на растрёпанные грязные волосы. Виолетта думает, что сейчас, наверное, принимает холодный душ с помощью белых снежинок и чуть улыбается. Видит, как на неё смотрят прохожие, видит отвращение и… Это правильно. Так и должно быть, не иначе. Малышенко неловко поскальзывается на ледяной лужице и с тихим вскриком въезжает в какого-то высокого мужчину. На том дорогое пальто и ботинки… Три, два… — О Господи, такие, как ты, должны сдохнуть! Фу, блять, вонища. Мужчина отталкивает Вилку в сторону, и та, не удержавшись на ногах, валится в грязь и в снег. Ногам, ягодицам и спине вмиг становится очень холодно. — Мерзкие наркоманы, бомжи и шлюхи! Фу, когда я отмоюсь от твоего зловония? Вилка думает внезапно, что этот мужчина, скорее всего, отец какой-то девочки или мальчика. Это заставляет её усмехнуться. Так же дома кричит, или молча бьёт? — Ты чё молчишь? Глухая? Таких истреблять надо, стадо. Он хватает Малышенко, будто та тряпичная кукла. Сил сопротивляться нет, Виолетта уже и не помнит, как защищаться, не помнит, как правильно бить. Да и не хочет. Может, так станет легче? — Мужчина, вы что делаете? Рядом оказывается девушка. Лет двадцать пять, скорее всего, грубоватой наружности, с карими глазами и с пирсингом в губе. Она понимает брови и слышит яростное: — Эта стерва толкнула меня! Девушка, вот вы нормальная, как вы считаете, бомжи должны жить? Они же нихуя не делают, просто потребляют отходы! Хмурая блондинка говорит сухо и уверенно: — Отпустите её, иначе я буду вынуждена вас арестовать за нападение. Брови мужчины поднимаются. Он с омерзением на лице убирает руки с кофты Виолетты и отряхивается, будто та — грязь. Хотя… Почему будто? Пока незнакомец удаляется, Малышенко молчит. Она только смотрит в сторону буквально минуту, после чего порывается уйти, брякнув: «спасибо». Но её хватают за руку и осматривают: — Из дома сбежала? Родители не потеряли? Вилка закатывает глаза. Она дёргает рукой и отвечает: — Никто меня не ищет. Мне двадцать два. Блондинка поднимает брови, явно не веря. Виолетта бы сама не поверила, наверное, если бы увидела молодую девушку в толстовке в такой мороз. Малышенко фыркает, когда слышит: — Ага. Как же. Пойдём в участок, налью горячий чай и отдам сменные штаны… А то цистит не за горами. Вилка мотает головой: — Нет. И вообще, вы не представились. Удостоверение покажите, а то вдруг вы вообще людей на органы разбираете. Девушка цокает и достаёт удостоверение. Малышенко щурится, дабы прочитать: — Офицер полиции, Медведева Кира Андреевна… О, круто. Кира Андреевна, давайте я пойду? Мне правда не пятнадцать, я закончила университет и вообще… Кира фыркает: — Так не пойдёт. Сейчас поедем в участок, накормлю… И потом решим, что делать. Вилка не в той форме, чтобы сопротивляться такому аресту, и позволяет усадить себя в машину. Да уж, с мокрыми штанами и трусами очень уж неудобно… Трусы мокрые, причём, от снега, а не от возбуждения, что вообще грустно.***
— Как, говоришь, тебя зовут? Кира смотрит на Виолетту, которая только что натянула тёплые зимние штаны и удобно уселась на кожаный диван. Малышенко улыбается: — А я не говорю. Имею право хранить молчание, если вы меня задержали. Медведева ощущает, что с такой новой знакомой скучно точно не будет. Но вопрос остаётся открытым — как найти её родителей? — Никто тебя не задерживал. Пей чай и ешь булку. Как зовут, сколько лет? Вилка закатывает глаза и решает побыть самой настоящей сукой. Она отвечает, облизнув губы после ягодного чая: — Маша Иванова, двадцать два. Я не малолетка. Кира не особо верит в то, что сказала Малышенко, но кивает. Она глубоко вздыхает и протягивает свою тёплую куртку и шапку: — Держи, Маша. Носи, ладно? И возвращайся домой. Нечего тебе на улице шататься. Давно уже так? Тут Виолетта не врёт, потому что смысла нет. Насильно никто её нигде не оставит: — Второй год пошёл. Всё в порядке, я привыкла. Улица почти как дом, только без отопления. Медведева действительно в шоке. Как такая хрупкая девушка могла выжить в мороз, без одежды и без вещей? У неё и паспорта нет, скорее всего… Кира проглатывает возмущение и достаёт из кошелька десять тысяч. Протягивает Вилке: — Держи. Поешь и… Возвращайся домой, я серьёзно. Нельзя постоянно жить на улице. Наркоманов море, алкоголиков… Не боишься? Виолетта жмёт плечами: — Да мне просто похуй… Оставьте деньги себе, я без них справлюсь. Она поднимается и кутается в тёплую куртку, которая пахнет очень хорошо. Конечно, Малышенко не заслуживает этого, но… Сейчас можно, да? Когда придёт её искупление? — Да забери… Ты тощая, поешь хоть… Вилка непонимающе оглядывает себя, не видя такой уж худобы. Да, стройная, да, чуть истощённая, но… Если бы Кира знала, что она сделала… Она бы пустила Малышенко пулю в лоб. Или плюнула в лицо, тоже неплохо. Виолетта идёт в сторону выхода, всё-таки приняв деньги, хоть ей и стыдно. Она не успевает открыть дверь, потому что её открывают с другой стороны. Сделав шаг назад, Малышенко выдыхает. Она видит другую девушку, тоже со светлыми волосами, но на этот раз с длинными и собранными в тугой хвост. Офицер (Вилка так подумала сразу же) чуть улыбнулась: — Здрасьте… Кир, это та малолетка, о которой ты мне написала? Виолетта закатывает глаза. Да, конечно, теперь все будут думать, что ей лет пятнадцать… А татуировки никого не смущают? Да и на лице… — Да. А теперь я ухожу. Малолетке нужно в подвал на матрас. Спасибо за штаны и куртку с шапкой. Малышенко выходит из участка на привычный мороз, но в новой одежде… в ней очень комфортно и тепло. А ещё немного на душе тепло, потому что о ней позаботились. «Дура. Ты совершила ужасное, а тебе помогают из-за милого личика», — сама себя ругает, сама себя ненавидит, потому что никто так не может. Её никто сильнее не оскорбит, чем она сама. В это время в полицейском участке Кира зевает, делая глоток уже прохладного кофе из автомата: — Интересная, да? Думаю по базам пробить, вдруг родители ищут? Кристина Захарова, которая работает с Медведевой и по выходным пьёт пиво, кивает: — Да… Идея хорошая. Хотя хуй знает, мне кажется, что она совершеннолетняя. Партаки на лице, куча просто… Кира бросает попрыгунчик в стену и с максимально ленивым выражением лица ловит его. Она раздумывает о том, что, возможно, стоило бы найти родителей этой странной беглянки… — Не нравится мне то, что я её отпустила. Сейчас на улице минус двадцать, вообще не ебу, как ночевать вне дома. Захарова поджимает губы: — Это такой способ самовыражения, я думаю. Ну, типа… Молодая она, явно не алкоголичка. Не пропавшая душа. Сама себя толкает в яму и закапывает. Кира не спорит. Она тоже так считает. Но отчего-то легче не становится… Сколько в её жизни было детей из неблагополучных семей, а привыкнуть к этому так и не смогла.***
— Эй, вы здесь? Я продуктов взяла… Виолетта кашляет, проходя в подвал, где уже привычное зловоние встречает. Она вытирает сопли ладонью и осматривается, не понимая, где Марат и Ольга. Они почти всегда в этом помещении, обкуренные или обколотые… Малышенко проходит дальше, к трубам, от которых идёт пар. Слева небольшая протечка и стоит грязное ведро, а прямо рядом лежат матрасы. И… Наверное, это было ожидаемо. Наверное, стоило подготовиться лучше. Да и Виолетта тела видит не в первый раз, но… Отчего-то становится жутко. Возможно, от того, что чужие глаза смотрят лишь в потолок, а возможно, от того, что Марат больше никогда не будет громко смеяться и гладить Барсика, отдавая ему последний кусок мяса, а Оля больше никогда не расскажет про своих детей со слезами. «Интересно, а где их похоронят? Сын Марата его ненавидит, а дети Оли слишком малы… Блять», — Малышенко отплёвывается от рвоты. Она честно не знает, что ей делать. Потому что, блять… Потому что скоро тела начнут разлагаться. Виолетта выходит из подвала, держа булку. Она пытается подойти к прохожим и объяснить, что произошло, но никто не слушает. Вилка сделала всё, чтобы её не слышали. — Позвоните в полицию, пожалуйста. В двадцать четвёртом доме, в подвале, смерть от передозировки, женщина тридцати пяти лет и мужчина сорока четырёх. Всё-таки находит того, кто позвонит, а сама растерянно сжимает в пальцах ключи от своей квартиры. Она может туда вернуться, но… Не будет ли это предательством? Малышенко проиграла один самый важный суд — свой.