Между третьим и вторым

Стук в дверь — гулкий, разносится эхом по подъезду, сотрясает стены. Едва разлепив глаза, Йен поднимается в постели, включает лампу на прикроватной тумбе, смотрит на часы — 4:08. Стук раздаётся снова, и Йен машинально поднимает взгляд к потолку, пытаясь отследить источник звука. Неспешные шаги из гостиной в коридор, сонный голос Мэнди: — Да иду я, иду. — Блядь! — Микки вдруг вскакивает, выпутывается из одеяла, выбирается из постели и, на бегу натягивая штаны, ныряет в темноту коридора. Йен не сразу понимает, в чём дело, но подрывается за ним — Мэнди уже звенит ключами, усмехается: — Ну что, повеселились, голубки? Выскочив в подъезд босиком, Микки бежит по лестнице вверх, кричит, что есть сил: — Запри дверь! Йен едва успевает впрыгнуть в тапки — мчится за ним и почти влетает ему в спину, когда тот вдруг тормозит посреди пролёта. Выглянув из-за его плеча, Йен тоже видит — Кеньятта у двери 3С. Всё такой же высокий и широкий в плечах — прямо-таки парень скала, — он с вызовом смотрит на явившихся защитников. — Хуле ты припёрся? — цедит Микки сквозь стиснутые зубы. — Я пришёл к твоей сестре, — спокойно отвечает тот, не разрывая зрительного контакта, — Нам надо поговорить, — и, словно в подтверждении своих слов, снова стучит в дверь, обращается к девушке, в ужасе следящей за ним через глазок: — Мэнди, открой дверь, мы просто поговорим, — намеренно делает голос мягче. — Не о чем вам разговаривать. Уёбывай, — Микки максимально напряжён и неподвижен — он, кажется, изо всех сил сдерживается, чтобы не кинутся на Кеньятту с кулаками. Тот же вдруг ухмыляется в ответ, слегка приподнимая маску мирного визита: — А то что? Не был бы он таким огромным, давно бы уже пересчитывал костями ступени. И этот урод прекрасно знает о своём преимуществе: плечи уверенно расправлены, подбородок вызывающе вздёрнут, на лице спокойная полуулыбка, — он наверняка думает, что сможет легко сойти за безнадёжного романтика, приехавшего аж из Индианы, чтобы вернуть свою возлюбленную, но его выдают безжалостные неподвижные глаза, в которых одна за другой прокручиваются сцены потенциально возможных убийств. Удивительно уже то, что Микки вообще рассматривает возможность драки с таким парнем, будучи полностью безоружным — поразительна безбашенность, такую увидишь, разве что, на National Geographic. Но Йен бы не хотел, чтобы этот чёртов понедельник начался с того, что ему придётся отскребать Милковича с лестничной клетки — он подаёт голос, выходя из-за спины Микки, кажется, уже размышляющего, куда эффективнее будет нанести первый и единственный возможный удар: — Не свалишь — мы позвоним копам. Уж они разберутся, кто к кому и зачем пришёл. На это заявление Кеньятта ещё более зловеще ухмыляется — глаза-убийцы упираются Йену промеж бровей. Несколько раз припечатать головой о стену, пока не брызнет мозговая жидкость, потом избавиться от тела — вот что в них, в этих глазах. Но Кеньятта понимает, что сейчас в невыгодном положении, и отступает: делает шаг назад от двери, поднимает руки в примирительном жесте. Йен спешит отойти в сторону, освобождая ему проход на лестницу, но тот всё равно толкает его плечом, проходя мимо. Микки так и не двигается с места, вслушивается в звуки его шагов этажами ниже и, кажется, даже не дышит, пока те не стихают с хлопком подъездной двери. Только тогда он срывается с места, подлетает к квартире, стучит: — Мэнди, он ушёл, открой. Мэнди, кажется, так и не отходила от глазка — открывает мгновенно, пропускает внутрь, захлопывает дверь и проворачивает ключ на максимум оборотов. В темноте коридора, едва освещённого синим светом, идущим из гостиной через дверной проём, видно застывшие в глазах девушки слёзы, в её руках сковородка. Окидывая парней беспомощным взглядом и сдерживая дрожь в голосе, она шепчет: — Надо было убить его во сне, — и Микки спешит её обнять, успокоить — сковородка брякает об пол. — Как, чёрт возьми, он нашёл тебя? — Я не знаю. Я не знаю, — шумно выдыхает Мэнди. Йен проверяет глазок — на лестничной клетке, к счастью, всё так же пусто. — Не хочу вас пугать, но мне кажется, он вернётся, — он оборачивается на брата с сестрой — их лица в темноте выглядят бледными и отчаянными. — Хуй там плавал, — шипит Микки. Он и сам, кажется, не представляет, как не позволить этому случится, но злость сейчас — лучшая защита: она притупляет чувство страха и затмевает осознание собственной беспомощности. Мэнди всхлипывает, уткнувшись брату в плечо и тоже бормочет проклятия. Йен же просто не знает, как быть. В глубине дома вдруг звонит телефон. Мэнди поднимает на парней испуганный взгляд — она, кажется, побледнела ещё сильней, — Йен растерянно смотрит на Микки, тот переадресовывает такой же взгляд сестре. Мэнди шумно выдыхает, быстрым движением руки размазывает слёзы по щекам и бежит в гостиную, включает наконец свет, достаёт телефон из-под подушки, пару мгновений сверлит экран тяжёлым взглядом, прежде чем выдавливает: — Это он. — Не отвечай, — Микки делает несколько шагов в её сторону, но Йен окликает его, тихо просит успокоиться и дать ей решить самой — может, если они поговорят, всё обойдётся. Конечно же, Микки начинает с ним спорить, особенно распаляясь из-за раздражающей трели телефона, но оба они замирают, когда мелодия внезапно прекращается — Мэнди поднимает трубку и молча слушает, затаив дыхание. — Мэнди? — едва доносится из трубки. — Мэнди? Ты тут? — Нам не о чем разговаривать, — шипит девушка, неведомо откуда черпая силы, чтобы преодолеть оцепенение ужаса, кажется, ставшее за последние пару лет рядом с этим подонком неотъемлемой частью её личности. — А мне кажется, есть о чём, — голос Кеньятты в трубке, напротив, мягкий, шуршит, как смятая газета. — Нет! — надолго её не хватает — она вновь срывается на слёзы. — Всё кончено, блять! — Мэнди, прости меня, мне правда жаль, — продолжает увещевать Кеньятта, кажется, нисколько не изменившись в голосе, но Мэнди его больше не слушает — под её всхлипы он вскоре замолкает, тяжело вздыхает: — Я буду ждать, пока ты не будешь готова. Она сбрасывает звонок, несколько раз яростно ткнув пальцем в экран, и швыряет мобильник на диван — тот отлетает в подушки, чудом не влетев в стену и не разлетевшись на куски. — Хули ему надо блять? — сдавленно стонет Мэнди, глотая слёзы, обессиленно оседает на диван, утыкается лицом в ладони, и Йен садится рядом, утешительно поглаживает её по спине. Микки быстро проходит к окну, задёргивает шторы, смотрит через щель на улицу: на алкаша, спящего у забора, на припаркованные у обочины в свете фонаря машины жильцов дома. Тишина и спокойствие раннего утра нагоняют тревогу, сгущают тени. Нужно что-то делать. — Раз он под УДО, за всеми его передвижениями ведётся наблюдение, — всё же стоило закончить этот разговор ещё вчера, мелькает в голове Йена. — Раз он так спокойно явился сюда, значит, его инспектор по УДО в курсе. Но один неверный шаг — привет тюрьма. Микки, отходя наконец от окна, одобрительно кивает, кусая большой палец, говорит: — Нужна драка. — Ты не будешь с ним драться. И никто не будет, — твёрдо заявляет Йен. — Это точно плохо кончится. — Может, у тебя есть идея получше? — начинает заводиться тот, подходя ближе. Злость — лучшая и единственная защита от собственного бессилия. — Если он договорился со своим инспектором по УДО, то наверняка должен вернуться домой через отведённое время. В таком случае, нужно просто подождать, и… — Стой, то есть ты предлагаешь ей и дальше прятаться здесь?! И бояться, что эта мразь снова заявится сюда, как только я перешагну порог?! — Микки, кажется, и сам понимает, что перегибает: они на одной стороне, ссориться друг с другом сейчас бессмысленно, тем более в словах Галлагера действительно есть смысл, — поэтому он шумно выдыхает, понижает голос: — И сколько, по-твоему, нужно ждать? — Я не знаю, — признаётся Йен. Разведя руками, мол, именно об этом я и говорю, Микки тоже присаживается рядом с сестрой — та больше не всхлипывает, только изредка мелко вздрагивает, рвано вздыхая. — Мы что-нибудь придумаем, Мэндс, — Микки проводит рукой по её спине, утешая, и отчего-то именно теперь его словам, полным горечи и сомнений, хочется верить. Они правда изо всех сил стараются. Стараются что-нибудь придумать. Сидят на крохотной кухне, перебирают варианты. Стараются, даже когда более-менее дельные мысли заканчиваются, кофе выпит и с трудом движет кровь по усталому организму, а Мэнди, стребовав с брата обещание, что тот никуда не уйдёт без предупреждения, отправляется спать. Предложение Йена присоединиться к ней Микки отвергает: — Я хер усну теперь, пока этот подонок бродит где-то неподалёку, — встаёт из-за стола, подходит к кухонной тумбе, наливает себе ещё кофе. Предлагает и Йену, но тот отрицательно качает головой. На часах 4:48, ему самому скоро вставать на работу — чёрт бы побрал эти понедельники. Так ни к чему и не придя, парни расходятся, но договариваются быть на связи в случае чего. Пометка «в случае чего» теряет актуальность сразу, как только Йен выходит из квартиры — Кеньятта по-хозяйски развалился на вытертых подушках злополучного дивана мистера Гаррисона и смотрит на телефоне какой-то матч. Заслышав звуки на третьем, он поднимает спокойный насмешливый взгляд на парней, застывших в дверном проёме 3С, но, кажется, вставать и как-то действовать не собирается. Йен оборачивается на Микки, чтобы убедиться, что тот не намерен на эмоциях сотворить какую-нибудь глупость, и это оказывается весьма кстати: тот не сводит взгляда с парня на диване, нервно покусывая щёки изнутри. Йен кладёт ему руку на плечо, чтобы привлечь внимание, и, когда Микки наконец поднимает на него глаза, долгим взглядом просит, чтобы тот пока ничего не предпринимал, ободряюще сжимает плечо на прощание. Остаётся только надеяться, что они поняли друг друга. Что Микки вернётся в квартиру и запрёт дверь, как только Йен спустится к себе. Что сегодня никто не пострадает — ну, разве что, кроме Кеньятты. Проходя мимо дивана, парень ловит на себе всё тот же спокойный насмешливый взгляд. Уже свернув на следующий пролёт, запоздало узнаёт в нём настороженный и изучающий: урод, вероятно, заподозрил их сговор и пытается теперь по затылку Йена понять, насколько удачный план им удалось придумать. Что ж, пусть опасается — уже спустившись на второй, Йен бросает на него короткий взгляд сквозь перила, уверенный в том, что тот это заметит. Даже если плана у них нет, ему лучше думать иначе. Тем более, что скоро они обязательно что-нибудь придумают. Уже дома Йен пишет Микки сообщение, на случай, если тот не умеет читать по глазам: «Не вздумай к нему приближаться». И: «Сначала нам нужен план». Даже если угроза у них прямо под дверью, а у Микки в запасе есть ещё несколько жизней, раз он так настаивает на неизбежности драки, нельзя пороть горячку. Нужно всё хорошенько обдумать: не получилось вместе — получится порознь. Главное не действовать опрометчиво. А если ситуация накалится и другого выбора не останется, то нужно хотя бы творить безбашенную хуйню сообща — так они нанесут чуть больше ущерба общему врагу или, при худшем раскладе, заработают на двоих чуть меньше увечий. На третьем снова стоит гробовая тишина — именно сейчас, когда так важно не поддаваться панике. Йен бы сейчас предпочёл что угодно этой гнетущей тишине, этому нервному молчанию. Но весь дом в этот час как будто замер, с недоверием присматриваясь к чужаку в своих стенах. И усталые мысли ходят по кругу, спотыкаясь сами об себя, не продвигая разработку плана ни на миллиметр вперёд. Идёт шестой час, когда Йен ловит себя на том, что почти всерьёз размышляет над тем, что, вероятно, через час соседка с третьего пойдёт выносить мусор и выгуливать свою воображаемую собаку и, глядишь, вызовет копов на незнакомца, так уютно устроившегося посреди лестничной клетки. Уж милую старушку, у которой и так не все дома, полицейские постесняются сразу послать нахер, приедут, и, пока приличия ради будут выпытывать у Кеньятты, что он за хер с горы, может, всплывёт что-то поинтереснее… Это как минимум выиграет им немного времени… Чтобы сотворить-таки безбашенную хуйню? Будильник звонит в 6:00, и Йен, измотанный, но уже полностью одетый, тихо открывает дверь и выходит из квартиры. Оглядывается на пролёт с диваном: Кеньятта всё ещё там и, вроде как, заснул, но, кажется, может проснуться в любую секунду. Йен спускается вниз по лестнице и выходит во двор, где его уже ждёт карета скорой помощи. — Привет, Мэтт, — открывая дверь пассажирского сиденья и забираясь внутрь, приветствует он напарника. — Сорок минут, Галлагер! Сорок драгоценных минуточек я не доспал сегодня из-за тебя! Мэтт мастерски изображает недовольство. Часть этого недовольства, конечно же, искренняя и вполне оправданная, но по блестящему любопытством взгляду напарника и плохо скрываемой кривой ухмылке можно легко понять, что тот, конечно же, не сахарный, не растает — перебесился ещё в первые десять минут после того, как Йен разбудил его звонком и попросил об услуге, и теперь тешит себя тем, какой он надёжный и офигенный друг. К тому же Йен извинился уже раз сто тогда, по телефону, столько же раз поблагодарил и пообещал купить ему обед и всё равно смотрит нашкодившей псиной и виновато улыбается. Так что Мэтт быстро теряет всё своё наигранное недовольство, переходит к делу: — Я наплёл Патрику, что у тебя жесточайший понос. Учти: завтра ты должен выглядеть вымотанным и обезвоженным, — Йен в ответ благодарно улыбается и с готовностью кивает головой. Тогда Мэтт, бегло оглядевшись по сторонам, тянется в карман служебной куртки: — Вот, как ты просил, — протягивает ему кое-что, завёрнутое в тряпку, и, когда тот быстро прячет свёрток в карман, предупреждает: — Ты только аккуратнее с этим. А то нам всем несдобровать. Йен ещё раз кивает и, догадываясь, что друг его точно прибьёт, если услышит двухсот восьмое за сегодня «спасибо», сосредотачивает всю свою благодарность во взгляде. Конечно, Мэтт не мог не догадаться, для чего ему вдруг с утра пораньше понадобилось это — вариантов, в принципе, не много, — но даже так всё равно помог. И Йен не смог бы выразить словами, как сильно это ценит. Благо, тот всё и так знает — возвращает себе привычную самодовольную ухмылку, фыркает: — Иди уже, а то я не вывожу быть таким охуенным, — и, когда Йен закатывает глаза, добавляет мягче и вместе с тем серьёзнее: — Не убей никого, ладно? Мэтт, конечно, не мог не догадаться, но вряд ли имел представление о том, насколько точно бьют его слова. Йен медлит пару мгновений у подъездной двери, шлёт Микки сообщение: «будь наготове». В подъезде по-прежнему тихо. Поднимаясь по лестнице, Йен старается максимально слиться с этой тишиной: ступает медленно, высчитывая каждый шаг, прислушивается, анализирует каждый звук. В пролёте между вторым и третьим Кеньятта спит так спокойно, будто у себя дома, а не на лестничной клетке хлипкого дома в неблагополучном райончике Чикаго, где теперь всего один пролёт отделяет его от неминуемой опасности. Осторожно преодолевая ступеньку за ступенькой, Йен в кармане освобождает своё оружие от ткани, хватается поудобнее и — замирает: Кеньятта, всхрапнув, переворачивается со спины на бок. Пульс стучит в висках, перекрывая судорожные мысли. Но вроде всё обошлось — он слышит вновь выровнившееся тихое дыхание, переводит дух и заносит ногу, чтобы преодолеть последнюю ступень, как вдруг сталкивается с рассеянным взглядом Кеньятты через плечо. — Блядь! — Йен в один прыжок сокращает дистанцию между ними и всаживает верзиле шприц в плечо, наваливается сверху, когда тот дёргается — этого ровно хватает, чтобы быстро ввести в мышцу всё содержимое шприца. С нечеловеческой силой Кеньятта подскакивает на ноги, буквально стряхивая Йена с себя, так что тот валится на пол. — Что ты мне ввёл? — ревёт он, хватая того за грудки и замахиваясь, чтобы с силой приложить кулаком по рыжей башке, но ему самому неожиданно прилетает в голову, так что он пятится назад и валится обратно на диван — Микки шипит, потряхивая отбитой рукой, и хищно улыбается, цедит: — Ты бы прилёг, дружок, — подходит ближе и, когда тот пытается встать снова, вжимает начавшее слабеть тело в диван — поздно рыпаться: сильнейший из транквилизаторов в арсенале скорой помощи уже всасываясь в кровь. Они с Йеном держат Кеньятту, пока тот брыкается и пытается звать на помощь — дом наблюдает за происходящим, не вмешиваясь — немой соучастник преступления. Когда Кеньятта наконец перестаёт двигаться, Йен прощупывает пульс на шее и утвердительно кивает. Парни берут пару секунд передышки: просто молча смотрят на плод трудов своих, сбито дыша — никто не произносит ни слова. Но на этом их дело не закончено — Микки подаёт голос первым: — И что теперь? — У тебя есть тачка? — Йен и сам понимает, что задаёт глупый вопрос. Признаться честно, его хватило только на то, чтобы продумать план и организовать его реализацию ровно до этого самого момента: Кеньятта падает без чувств — над городом простирается радуга, — что делать дальше, он не имеет ни малейшего понятия. Микки вскидывает брови: — Ты прикалываешься? А что ему было делать? Время поджимало, внезапная идея пришла сама собой! А дальше он понадеялся на Микки и его навыки криминальной импровизации. Видимо, зря. Даже если Йен в жизни не видел бандюганов недальновиднее Микки и его братанов: они вряд ли вообще составляли планы детальнее, чем «врываемся и достаём пушки», и действовали в основном по ситуации. Иногда им везло, но часто — нет, — и Йен, к сожалению, слишком поздно догоняет, что тогда дело было именно в удаче, а не в способности Милковича принимать правильные решения в экстренных ситуациях. Хотя забейте — кажется, того больше смутило не отсутствие как такового плана, а то, что Галлагер вообще допустил мысль, что у него может быть тачка. Микки даже не понял, как сильно тот на самом деле облажался, спрашивает, видимо, решив продолжить ряд тупых вопросов: — Твой друган ещё не уехал? — теперь очередь Йена вскидывать брови, на что Микки пожимает плечами, начинает рыться в карманах Кеньятты: — Что? Везти человека в бессознанке на скорой не так палевно. Да и кто вообще останавливает скорые? — достаёт мобильник, ключи, какие-то билеты, швейцарский нож, полупустые блистеры от таблеток, измятую пачку сигарет… и ключи от тачки. И всё-таки криминальная импровизация — это талант. Саутсайд хорош тем, что шансы нарваться на копов, перетаскивая с утра пораньше тело огромного чёрного парня из жилого дома на заднее сиденьем машины, довольно низки. Даже если учесть, что, спуская этого тяжёлого уёбка вниз, они наделали достаточно шума, натужно пыхтя и матерясь сквозь зубы, пересчитали его башкой пару ступеней и оставили вмятину на чьём-то почтовом ящике — на странный шум никто так и не вышел — дом в этом смысле был отличным сообщником. Они уже гнали по пустому пригородному шоссе, когда небо начало наливаться предрассветной серостью, а на горизонте затеплилось бледно-рыжим. Тревога будто осталась вместе с городом далеко позади, и теперь, полные холодной решимости, они мчатся к этой разгорающейся полосе горизонта. Оба молчат. Кажется, один неверный вздох может спугнуть удачу. Эту странную Саутсайдовкую удачу, улыбающуюся своим неполным рядом зубов только таким ублюдкам, как Фрэнк Галлагер, — тем, кто ей в ответ изображает на лице нечто ещё более уродливое. Тем, кто знает, что, загадочно улыбнувшись, Саутсайдовская удача имеет обыкновение приспускать штаны и доставать то, чем потом будет трахать. О да, она любит тех, кто всё понимает и всё равно положа руку на сердце благодарит, поднимает в её честь бутылку дешёвого пива. Иногда, хоть и редко, она благоволит и таким, как Йен, Микки и другие — жертвам обстоятельств, пытающимся хоть как-то выжить. И в такие моменты невольно думаешь, а стоит ли оно того? Потому что, улыбнувшись разок, эта пропитая Мона Лиза трахнет тебя, когда ты будешь готов к этому меньше всего. Но и она бывает милосердна. И отчего-то Йену кажется, что Микки сейчас, ведя машину всё дальше по слабоосвещённому пригородному шоссе, стиснув зубы, просит про себя «Будь, блять, милосердна!». Йен даже просить боится — боится спугнуть. Ди и мысли от тревоги и усталости совсем притихли… Он оборачивается назад, чтобы проверить Кеньятту — у них с собой есть ещё пара шприцов транка на случай, если в этом куске мяса всё слишком быстро рассосётся и он надумает очухаться и размозжить им черепушки о приборную панель. Но его бритая башка безвольно катается по сиденью, веки неподвижны, из приоткрытого рта уже натекла лужица слюны. Тогда Йен украдкой проверяет и Микки: тот совсем ушёл в себя и, видимо, готов вот так ехать до самой Оклахомы. Йен тихо окликает его, ловит его взгляд, кивает решительно — пора. На дороге никого — теперь дело за малым. С небольшого холма открывается невероятный вид на многокилометровые пустыри, скудно покрытые низкими кустарниками и истыканные опорами линий электропередач — надо всем этим безмятежно тянется небо, уже бледно-голубое в малиновых и оранжевых облаках по краю. Микки за руки вытягивает безвольное тело Кеньятты из машины. Когда тот валится задницей на дорогу, Йен подхватывает его под коленками, и они вместе волокут парня к распахнутой водительской двери, не без труда усаживают за руль. Старенькую тачку Кеньятты потряхивает в нетерпении, её заведённый мотор радостно похрюкивает — Йен снимает с ручника и хорошенько ботает дверью, отправляет её свободно катиться по дороге вниз. Первые лучи рассветного солнца показываются из-за горизонта, и парни щурятся, наблюдая, как тачка не спеша пересекает встречку и метров через двести врезается столб — несильно: только бампер немного помялся и водила припечатался носом об руль. Но тачка, видимо, от Кеньятты тоже не в восторге: потарахтев пару мгновений, катится дальше, ощутимо проезжается по столбу мордой, обскабливает бок и плавно скатывается в кювет, где глухо ботается на бок — только тогда мотор глохнет, испустив предсмертный дымок. На мгновение сердце Йена тревожно сжимается — хуила же там не умер? — чёрт бы побрал эту профдеформацию. Но Микки уже тянет его за предплечье — пора уходить, — кивает в сторону перелеска неподалёку. Идя за парнем через пустырь, Йен набирает номер экстренных служб и сообщает об аварии на шоссе 228. Скоро на место прибывают копы и скорая — Мэтт, судя по номерам. Скрываясь среди деревьев, парни, так и не проронив ни слова, наблюдают за тем, как Кеньятту, кажется, начавшего очухиваться, погружают в карету скорой помощи и как копы осматривают машину. Звуки удаляющихся сирен словно выводят их обоих из транса: Йен слышит, как Микки, наконец, выдыхает, и, тоже чувствуя облегчение, подаёт голос: — На случай, если им покажется мало, что этот придурок обдолбанный выехал на шоссе и перевернулся… — звучит глухо, обессилено, совсем не обнадёживающе, и Йен решает не продолжать — вместо этого суёт руку в карман, вытаскивает пластиковую карточку и, когда Микки переводит на него потерянный взгляд, поясняет, улыбаясь: — Я стащил его права. Милкович смотрит ему в глаза полуосознанно, как предрассветное небо смотрит на пустыри, скрывшие преступление, щурится слегка, будто спросонья пытаясь понять, какой сегодня день недели. Потом выдаёт: — А я подкинул ему пакетик кокса, — так же глухо и обессилено. Удивительно. Удивительно, как, оказывается, схожи их мысли и как, по факту, отличаются подходы. Они какое-то время молча смотрят друг на друга — будто впервые видят друг друга по-настоящему. Всего-то нужно было накачать бугая-бывшего лучшей подруги / сестры лошадиным транквилизатором, посадить в тачку и спустить с горы, чтобы понять, кто есть кто. Они оба в чём-то изменились, в чём-то остались прежними, после нескольких лет холодной вражды спелись абсолютно непостижимым образом всего за пару дней и, что важнее, обнаружили одну общую на двоих извилину, Саутсайдовскую — её не продашь и не пропьёшь. Йен не может сдержать улыбки, и Микки улыбается следом, буквально на мгновение смущённо отводит взгляд в сторону, а уже в следующий — оборачивается и демонстрирует смачные факи вслед навсегда укатившему из их жизней Кеньятте: — Так тебе, уёбок! Йен издаёт вопль ликования и тоже поднимает свои средние пальцы вверх: — Пошёл нахуй! Они выходят из перелеска, возбуждённо переговариваясь, и идут вдоль дороги. Минут через десять видят впереди знакомую потрёпанную жизнью тачку — она раньше стояла под окнами. На пассажирском сидении — Мэнди, а за рулём — смутно знакомая девушка, кажется, одна из русских соседок. Завидев парней, русская втапливает газ и, промчавшись мимо них, делает резкий разворот на 180, вздымая клубы дорожной пыли и оставляя на асфальте чёрные следы от шин — едва успевает затормозить, как Мэнди выскакивает из машины и бросается обнимать сначала брата, потом Йена, а потом их вместе. — Я думала, она нас угробит, — лепечет Мэнди и, отстранившись, заглядывая каждому поочерёдно в лицо, спрашивает: — Всё получилось? «Всё получилось.» — вспыхивает радостное осознание в голове под ликующий визг Мэнди. Всё же решив оставить обсуждения на потом, ребята быстро садятся в машину, но надолго их не хватает — и вот парни уже наперебой делятся о подробностями своей маленькой операции. Русская перебивает их требовательным: «Пристегнитесь.» — и втапливает педаль газа. Благо, вопросов она не задаёт.