million dollar man

      Это было волнение. Или восторг. Или всё разом?              Нет, всё-таки он волновался. И не хоть бы как, а очень сильно — даже руки подрагивали и леденели. В животе узлом тянула фантомная тошнота, отличная от реальной лишь тем, что не могла перейти в рвоту. Хотя, если бы с ней можно было выплюнуть из себя эти проклятые чувства, Цзян Чэн бы это сделал.              А пока он сидел на коленях перед Цзысюанем и, по ощущениям, медленно умирал. Парень перед ним ни капли не походил на человека — только на страшный непростительный грех, который ни один уважающий себя священник не отпустил бы. Цзян Чэну было невыносимо смотреть на него: на эту чёрную повязку, скрывающую тёмные глаза, на грудь, размеренно вздымающуюся не столько от дыхания, сколько от бурлящей в ней раскалённой лавы. Даже воздух, который Цзян Чэн с силой выдыхал, плавился рядом с ним.              Биение собственного сердца казалось искусственным. Будто электрические заряды, которыми искрило чужое тело, передавались по воздуху, рассекая кожу, проникали прямо в сердце — раскрытое для него, раскрытое едва не нараспашку, — и вспыхивали в нём фейерверком, сгущая и без того тягучую кровь. Цзян Чэн не понимал, что можно было сделать с этой неконтролируемой внутренней дрожью, — никогда прежде он не ощущал столько чувств одновременно и просто не знал, как им противостоять. Он то сжимал кулаки, то разжимал их снова, обжигаясь холодом собственного тела, и напоминал себе лишь о необходимости дышать, совершенно по-детски радуясь, что ему хватило предусмотрительности, чтобы завязать Цзысюаню глаза. Ведь от каждого его взгляда, удушающе плотоядного или брошенного вскользь, Цзян Чэна простреливало беспомощным осознанием — ему не позволят просто уйти. Да и он сам, наверное, уйти уже не сможет.               Всё это было непривычно и слишком сильно, и Цзян Чэн не то что не мог взять над этим контроль — даже свыкнуться толком не получалось. Если бы-таки получилось, он не сидел бы здесь, с пустой головой рассматривая эту белоснежную кожу с россыпью родинок и приоткрытые, блестящие от слюны губы. Зацелованные, между прочим, самим Цзян Чэном, губы. Кажется, он мог бы смотреть на него отсюда целую вечность, если бы не навязчивое и крайне непривычное для Цзян Чэна волнение сердца, зудящее глубоко внутри уже несколько дней.              — Я чувствую необходимость поддержать свой образ благородного проводника в мир разврата, — ещё говорил бы Цзысюань поменьше, цены ему бы не было. Цзян Чэн отвлёкся на внезапные хриплые нотки в некогда плавном голосе и сделал невозмутимое лицо. Не понятно, для чего. Цзысюань-то его всё равно не видел, а в этом доме кроме них уже никого не было. — Отсасывать малознакомому парню на вашу третью встречу вовсе не обязательно.              — А ты можешь хоть раз в жизни не поддерживать ни один из своих блядских образов? — зачем-то спросил Цзян Чэн, чувствуя жар где-то в районе лица. Он сам был в состоянии понять, какие его действия могли бы быть обязательными, а какие — нет. С ним не надо было возиться, как с маленьким.              Цзысюань хмыкнул и на какое-то время замолчал, медленно проводя языком по верхней губе. Цзян Чэн уставился на это, как завороженный, и почти физически ощутил, как вся его защита раскрошилась в порошок. Вдруг он с долей необъяснимого безразличия понял, что злость пропала, не успев появиться, просто растворилась без остатка в этом новом, отвратительно приятном чувстве.              — Если бы я не поддерживал свои образы, ты стонал бы подо мной уже тогда, — Цзысюань откинул голову и, сделав круговое движение, вернулся в прежнее положение, — в первый же день.              Весь его вид буквально-таки кричал, что ситуация была под его полным контролем. И Цзян Чэн — тоже. Это раздражало в большей мере, чем возбуждало, так что у Цзян Чэна промелькнула мысль: а может, ему действительно стоило бы сейчас развязать этого самоуверенного ублюдка и уехать, наконец, домой, а не сидеть здесь с тошнотой и напряжением в каждой клетке тела. Но мысль пропала так же быстро, как и появилась, стоило глазам остановиться на точёном кадыке и ровной линии челюсти. От этого вида, кажется, колени Цзян Чэна намертво пригвоздило к полу.              — Тогда ты сам виноват, что затянул всё это, — всё-таки выдавил он, потянувшись холодными руками к пуговицам на рубашке. За ними было не видно, сколько на груди Цзысюаня родинок, а Цзян Чэну вдруг показалось, что без этого знания он жить не сможет. — Глядишь, сейчас бы проводил ночь с кем-нибудь другим.              Он прижался губами к яремной впадинке, прикрыв глаза. Горячо, как он и предполагал — ожидать от кого-то вроде Цзысюаня холода было бы слишком опрометчиво. Он услышал отголоски дорогих духов, что въелись в кожу, и, ведомый странным наслаждением, провёл носом вдоль шеи, глубоко вдыхая. Хотелось все нутро заполнить этим запахом, слышать его при каждом новом вдохе. По рукам, сжимающим чужие бёдра, между которыми так тесно умещался Цзян Чэн, лавиной хлынуло яркое тепло, согревая не столько пальцы, сколько заледеневшую пару веков назад душу.              — Но я же хочу именно тебя, — возразил Цзысюань, совсем не двигаясь. Хотя, даже если бы он и захотел — не смог бы, руки ведь тоже были связаны за его спиной.              — Если ты до сих пор на что-то надеешься, то зря, — потакая собственным желаниям, Цзян Чэн провёл рукой вверх по бедру, намеренно задевая чужой пах и надавливая на слабо очерченный пресс. Цзысюань, почувствовав прикосновение, тут же напряг мышцы, и под пальцами в то же мгновение появились внушительной твёрдости кубики. Цзян Чэн усмехнулся с этой попытки покрасоваться — она выглядела жалко, почти как капитуляция. — Я не стану с тобой спать. Это мерзко.              — А, то есть, сейчас у нас… встреча кулинарного клуба? — голос Цзысюаня почему-то был непривычно хриплым. Цзян Чэн прислушивался к нему, потому что не мог взглянуть на мимику. Он прикрыл глаза, несильно посасывая нежную кожу и переживая, наверное, очередной личностный кризис. Он чувствовал себя ужасно из-за того, что ему было так хорошо. Хорошо настолько, что нечто подсознательное и тщательно скрываемое всю чёртову жизнь с готовностью открывалось, всплывало на поверхность и брало контроль над телом.              Цзян Чэн устал разговаривать. Он насилу отстранился, сглатывая вязкую слюну, и наконец сделал то, о чём так долго думал — стянул чужую рубашку до локтей, обнажая максимум кожи. На груди у Цзысюаня тянулась цепочка из семи родинок: начиналась она над солнечным сплетением и заканчивалась недалеко от левого соска. Если верить сказкам о том, что родинками на коже отмечаются смертельные раны, то в какой-то из жизней Цзысюаню явно вырвали сердце.              И к этой жизни он новое, кажется, так не нарастил.              — На встречах кулинарного клуба делятся рецептами и дают попробовать новые блюда, — Цзян Чэн провёл пальцами по каждой из родинок. Наверное, их надо было бы сравнить с каким-нибудь созвездием, да только он ни одного не вспомнил. Все мысли сконцентрировались на том, как приятно жгло в местах соприкосновения их тел. — В таком случае, где мои рецепты и блюда?              — Ты сам напросился на дешевую шутку про леденец, — цыкнул Цзысюань, мелко дёрнувшись, когда Цзян Чэн прошёлся языком по его твердеющему соску. Он поёрзал на месте, теснее сжимая бока Цзян Чэна бёдрами, и совсем незначительно поддался грудью вперёд, позволяя оставлять на себе засосы. Потрясающе. Если именно так выглядела взаимность, то Цзян Чэна обманывали всю его жизнь. — А насчёт рецепта… Обычно хорошо получается, когда готовишь с любовью.              — Некоторые хорошо готовят и с опытом, — возразил Цзян Чэн, примечая, как порозовела некогда бледная кожа. Он прислушался к биению чужого сердца, давая себе время на передышку. Собственный пульс уже давно был выше нормы, подталкивая тело двигаться, касаться, зацеловывать, будто ему действительно было, куда торопиться.              — Но у тебя опыта нет, — наверное, Цзысюань хотел усмехнуться, но как-то у него не получилось. Вместо этого до Цзян Чэна донёсся какой-то уж слишком тихий прерывистый выдох — едва ли не скулёж. Наверное, испытывать очарование, когда сжимаешь чей-то член через ткань, как-то странно, но за последние дни Цзян Чэн проявлял поистине невероятное принятие собственных реакций. Всё, что касалось Цзысюаня, казалось ему заманчивым и интригующим — хотя сам Цзысюань никогда ничем его не заманивал и уж точно не интриговал. Целовать его почему-то было очень приятно — словно его тело, без сомнений, самое идеальное, что только могло быть у реальных людей, было пропитано карамелью. Рядом с ним бесконтрольно тряслись руки и волнение узлом крутило желудок. Не хотелось бы подбирать кучу странных метафор о бабочках в животе, но Цзян Чэн отдавал себе отчёт, что, стоило Цзысюаню появиться в непосредственной близости, кровь от леденеющих пальцев устремлялась точно не в мозг.              — Любви у меня нет тоже, — напомнил он, выпрямившись и оставив до смешного невинный поцелуй под нижней губой. Цзысюань отреагировал сразу же: опустил голову и постарался податься вперед, но Цзян Чэн тут же отстранился, лишь выдохнув ему в губы.              — Смотря что понимать под «любовью», — хмыкнул Цзысюань обиженно и откинулся к спинке стула, к которому был привязан. — Ты ведь явно не из высокого чувства справедливости сейчас мне надрачиваешь. Хотя, если это — твоя любовь…              Цзян Чэн расстегнул ширинку на чужих брюках, оттянул резинку трусов и провёл по твёрдому члену прямиком до основания, ухмыляясь чужому судорожному вдоху. С каждой секундой Цзысюань терял своё преимущество, а вместе с ним и контроль — Цзян Чэн видел, что его самообладание едва ли не трещало по швам. И это зрелище было соблазнительней, чем всё созданное человечеством порно.              — И что ты понимаешь под любовью? — выбрав самый медленный темп из всех возможных, Цзян Чэн из собственной прихоти вернулся к чужим губам. Размягчённые недавними поцелуями, они ощущались настоящим блаженством. Цзысюань отвечал медленно, словно вторил ритму руки на своём члене, и даже не пытался перехватить инициативу, изредка звучно выдыхая.              — Легальный наркотик, — с придыханием прошептал Цзысюань, когда Цзян Чэн вновь спустился поцелуями к шее и солнечному сплетению. От его голоса, томного и бесконечно прекрасного, у Цзян Чэна сводило сознание. — Удовольствие, которое само появляется в твоем теле при одной мысли о любимом. Наслаждение, что вы делите на двоих при прикосновении.              — Фу, — отозвался Цзян Чэн, — звучит слащаво.              — Сейчас я наслаждаюсь, А-Чэн, — так же тихо сказал Цзысюань, напрягая пресс под губами Цзян Чэна.              — Ты всё ещё звучишь, как проститутка.              — Кто кого должен в блядстве обвинять, Цзян Ваньинь, — попытался возмутиться Цзысюань, но, не совладав с увеличившимся темпом, резко выдохнул, пропустив тихий стон. Цзян Чэн готов поклясться, что только из-за этого звука его зрачки так резко расширились. — И не ты ли говорил, что твоя ориентация подразумевает приравнивание любви к сексу?              — Заткнись.              — А нет, давай-ка расставим все точки над—              — Цзысюань, ты не можешь возмущаться, когда у тебя на горизонте маячит вероятность того, что тебе откусят член, ясно? — иногда Цзян Чэн не понимал, почему вселенная подсылает ему людей, которые не умеют вовремя закрывать рты.              Но Цзысюань всё же затих, тяжело дыша и кусая губы.              — Знаешь, я всё равно тебе напомню, что ты не обязан это делать, — выдохнул он и полностью расслабился — его бёдра, до этого напряжённо сжимающие талию Цзян Чэна, раздвинулись шире, а дыхание несильно замедлилось.              — Откусывать тебе член? Ну да, — согласился Цзян Чэн, усевшись удобнее и приблизившись к члену, как вдруг поймал себя на мысли, что какой-то он слишком самоуверенный для девственника. Знал бы, что он вообще способен на такой фарс, поступил бы на юридический. — В любом случае, так как я никогда это не делал, ты действительно сильно рискуешь. Сам-то уверен, что хочешь?              — Блять, Ваньинь, — прорычал Цзысюань, дёрнувшись и вновь сжав бёдрами грудную клетку Цзян Чэна.              Это рассмешило, так что Цзян Чэн снова поднялся к его лицу, языком проникая в приоткрытый рот и упиваясь каждым тихим чмокающим звуком — казалось, что сердце замирало каждый раз, когда их губы притягивались друг к другу. Это было успокаивающе — тугой узел в груди развязывался, стоило закрыть глаза и ориентироваться на ощупь, как будто тело на самом деле знало, что делать, покуда сам Цзян Чэн — нет.              Ему казалось, что он влюблён, хотя на деле всего лишь тонул в наслаждении — ещё никогда в своей жизни он не встречал никого, кто мог бы одним своим дыханием заставить кровь в его венах закипать. Этот запах естественного тепла, исходящего от живого тела, был таким необыкновенным, таким манящим — Цзян Чэн до этого мгновения и не знал, что ему так сильно нравится касаться.              Отстранившись от губ и быстро порвав тонкую ниточку слюны, ещё соединяющую их, Цзян Чэн поёрзал на коленях и, не давая себе шанса передумать, опустился на член ртом. Стыдно признаваться (очень, блять, стыдно), но опыта в минете у него было столько же, сколько и в отношениях в целом — абсолютно по нулям. Вообще-то его даже сама идея особо не прельщала — представлять, как он сосёт кому-то или отсасывают ему самому, он не мог, потому что был убеждён в мерзости этого действия уж слишком глубоко. Или так казалось на тот момент, потому что внезапная перспектива отсосать именно Цзинь Цзысюаню оказалась привлекательной с первого же её появления в голове, даже несмотря на все неудобства.              Но неудобств, к которым готовился Цзян Чэн, почему-то не оказалось. Естественная смазка, блестящая на головке, не имела ни запаха, ни вкуса, а размеры члена (нихуёвые, кстати, размеры) оказались достаточно комфортными, чтобы не провоцировать рвотный рефлекс. Цзян Чэна внутренне отпустило — если бы всё оказалось слишком плохо, он не смог бы справиться с отвращением.              Головка члена легко толкалась в мягкое нёбо, не проникая глубже — Цзысюань совсем не двигался, за что его следовало бы позже поблагодарить, и лишь периодически тихо выдыхал и напрягал бёдра, словно насильно удерживая себя в одном положении. Каждый раз, когда Цзян Чэн головой опускался ниже, он чувствовал чужую дрожь и упивался ею — было что-то необыкновенно прекрасное в сбитом дыхании, тихих непроизвольных стонах и красноте оголённой кожи. Судя по реакции, делал он всё верно — наверное, только ради этого момента стоило пересмотреть весь гейский раздел порнхаба. Втянутые щёки, спрятанные за губами зубы — не так сложно, если приноровиться.              Вынув член изо рта, Цзян Чэн широко облизнул головку, обильно смачивая её слюной, и, распределив её по всей длине ладонью, медленно оттянул крайнюю плоть к основанию. Цзысюань протяжно выдохнул и снова напрягся, пробормотав что-то еле разборчивое.              — Тебе что-то не нравится? — издевательски поинтересовался Цзян Чэн, широко облизывая головку ещё раз. И ещё. И ещё пару раз снова, пока не услышал надрывистый всхлип — почему-то лишь от вида того, как Цзысюань жадно глотает воздух и не находит себе места, по коже бежали приятные мурашки, а в груди разгорался огонь. Цзысюань был слишком чувствительным к любым ласкам — и это, видимо, размазывало его окончательно, доводя до какого-то пограничного состояния. Цзян Чэн не мог похвастаться тем же, однако вело его, по ощущениям, абсолютно так же: одного взгляда на чужое удовольствие хватало, чтобы тело реагировало своим — в паху стянуло достаточно сильно, чтобы пожалеть (или возрадоваться) узким брюкам.              — Зайду издалека., — выдохнул Цзысюань, а Цзян Чэн не сдержал смешок — и случайно стукнулся губами о член.              — Ну как всегда, — кивнул он, вновь вобрав головку и стиснув её меж щёк. В нём появилось какое-то странное желание опуститься на член настолько глубоко, насколько ему позволит рефлекс, но он с подозрением взглянул на Цзысюаня — надо, чтоб он не дёргался.              — У меня… преобладает… визуальное восприятие, — прерываясь на «твою мать» и «пожалуйста», процедил Цзысюань.              — А мне нравится формула один, — понимающе отозвался Цзян Чэн после того, как со звонким чмоканьем вынул изо рта член.              — Иди нахуй? — попробовал уже более ровно Цзысюань.              — Я уже? — усмехнулся Цзян Чэн, вкруговую ведя по члену рукой. Он не знал, как конкретно может нравиться Цзысюаню, так что ориентировался на свои предпочтения — и, что удивительно, пока не прогадывал. Цзысюань едва не извивался — кажется, ему тяжело давалось просто сидеть на месте, поэтому он подавался вперёд, ровно на сколько ему позволяли связанные руки, и снова падал на спинку стула, иногда запрокидывая голову с более шумными стонами.              — Ты в порядке? — на всякий случай уточнил Цзян Чэн, проскользив губами вдоль члена и опустившись к поджатой мошонке. Широко мазнув по ней языком, он снова поднялся и взял головку в рот, стараясь расслабить горло и взять глубже. Цзысюань не оценил:              — Я в ахуе, — сказал он резко, и тут же плавно, крайне осторожно двинул тазом вперёд. Член, сдавив мягкое нёбо, протолкнулся дальше — в горло, и Цзян Чэн опустился на него полностью, носом уткнувшись в лобок. Ощущение не из самых приятных, но и не из самых гадких — странно, но Цзян Чэну стало плевать на жжение в горле и слезы в глазах, как только он услышал первый отчётливый стон Цзысюаня.              Он поднялся, вынув член и подавившись слюной (или предсеменем — уже не понять), на все извинения похлопывая Цзысюаня по бедру — всё в порядке, он не сахарный и не растает. Откашлявшись и убрав с глаз мутную пелену, он на какое-то мгновение остановил взгляд на парне перед собой и… Ничего критичного, но ударившее в голову осознание, что он действительно сейчас сидел и отсасывал самому горячему парню на этой тупой планете, было настолько ошеломляющим, что он на мгновение застыл. Просто чтобы свыкнуться со жжением в горле и едва ощутимым солоноватым вкусом естественной смазки. Наверное, эти изменения закономерно вели к тому, что выдержка у Цзысюаня трещала по швам и он скоро кончит, но Цзян Чэн откровенно не хотел загадывать, что они будут делать после всего этого.              — Извини, — снова прошептал Цзысюань, и Цзян Чэн от раздражения закатил глаза.              — Заплачь ещё, — сказал он, ощущая, что горло-таки саднит.              — Ваньинь, я могу попросить тебя? — вдруг спросил Цзысюань, переводя дыхание.              Цзян Чэн вытер тыльной стороной слюну, что размазалась по подбородку, и вновь вернулся к члену, легко мазнув по головке губами. Возможно, он просто неплохо так втянулся — волнение, сковывающее его весь день, незаметно сменилось на азарт. Вид уязвлённого, тихого, бесконечно красивого в своём удовольствии Цзинь Цзысюаня действовал, как тяжёлый наркотик — накрывал с головой, вытесняя все остальные мысли. Хотелось довести его до исступления, стать причиной его сумасшествия, хотя бы на мгновение заполнить собой весь окружающий его мир. Хотелось увидеть, что на самом деле так яростно скрывают его зелёные глаза, узнать его тело до мельчайших подробностей, вылизать его душу дочиста и отравиться её святостью.              Хотелось впустить его в свое сердце и запереть там навек. Чтобы никто и никогда не посмел прикоснуться к нему так же.              — Сними повязку.              Цзян Чэн, взглянув на прекрасное лицо, вдруг осознал, как сильно ждал этой просьбы. Похоже, он действительно хотел ощутить на себе его взгляд — то, что Цзян Чэн принимал за тревожность, вовсе ею не являлось. Это было вожделением. Крайней степенью желания, имя которому — Цзинь Цзысюань.              Потому он последовал просьбе: протянул руки к повязке, аккуратно зацепив мягкую ткань (кажется, это был чей-то шарф), снял её с чужого лица и тут же застыл, встретившись с тёмным пьяным взглядом зелёных глаз. По телу тут же как электрический заряд пронёсся — Цзян Чэн мог только догадываться, как мог выглядеть сейчас, но он отчётливо видел, как резко темнота чужих зрачков заполнила всю зеленоватую радужку. Цзысюань совсем невинно ухмыльнулся и вдруг уткнулся носом в ладонь Цзян Чэна, сцепив зубами указательный палец, чтобы тот не дернулся. Цзян Чэна внутренне покорёжило — рука-то вся в слюне и его, Цзысюаня, предсемени, а он так беспечно слизывал эту странную смесь, будто его это совершенно не волновало. Он широко провел языком от запястья к середине ладони, мокро толкнулся им между пальцев Цзян Чэна и вобрал в себя средний и указательный, едва ощутимо посасывая.              Тут-то Цзян Чэн узнал, как выглядит ебаная смерть. За одну секунду его голова просто перестала соображать, и он бездумно уставился на то, как Цзысюань игрался с его пальцами, поочерёдно облизывая, покусывая и всасывая каждый по очереди, обжигая кожу горячим влажным дыханием. Собственное возбуждение, не так уж и сильно ноющее без отсутствия внимания, вдруг начало приносить ощутимый дискомфорт. Цзян Чэн даже не был уверен, что дышал, переживая всю эту мешанину чувств. На пробу он решил пошевелить пальцами прямо во рту Цзысюаня, и тот, хитро сверкнув резким взглядом, принял вызов, поигравшись с ним языком и губами. Цзян Чэн был готов упасть к его ногам, если бы уже не сидел в них.              Цзысюань, наигравшись и, видимо, получив свою долю славы, обильно смочил ладонь слюной, и Цзян Чэн, принимая это за сигнал, вновь опустился к его члену. Его немного потряхивало от осознания, что Цзысюань смотрел на него этим тяжёлым взглядом, полным лишь одного — желания. Цзян Чэн, наверное, впервые в жизни чувствовал, какого это — знать, что кто-то тебя хочет именно вот так.              Он облизнул головку, пропуская её внутрь, и взял член за щёку, поднимая глаза. Ему просто надо было убедиться, что Цзысюань даже не моргает, смотря на него так, словно он причина вообще всего на этом свете. Его губы были приоткрыты, по подбородку стекала капля слюны, а в глазах бушевало настоящее пламя — безумное настолько, что где-то на затворках сознания становилось страшно. А в штанах — невыносимо тесно.              — Какой же ты красивый, — вдруг прошептал Цзысюань, смотря прямо Цзян Чэну в глаза и заставляя его внутренне умереть который раз подряд.              Он почувствовал себя невероятно хорошо. Цзян Чэн вынул головку из-за щеки и насадился на член полностью — в этот раз получилось легче. Пальцами надавив на мошонку, он поднялся немного выше и вновь опустился, чувствуя, как неприятно внутри прошёлся член. Цзысюань сверху несдержанно застонал, запрокинул голову и тут же её опустил, напрягаясь всем телом.              — Твою ж мать, — выдохнул он с рыком, — в тебе так… горячо.              Его голос смазывался стонами — развязными и свободными, словно он наконец перестал себя сдерживать. Цзян Чэн, прислушиваясь к нему, ловил себя на том же — даже без слов он так сильно понимал это состояние, как будто они действительно делили его на двоих.              — Ты даже не представляешь, насколько ты хорош, — рвано выдохнул Цзысюань. Цзян Чэн уже физически ощущал напряжение в каждой его мышце — он старался удерживать себя на месте и не мешать, чтобы случайно не травмировать. Это показалось очень даже милым, потому Цзян Чэн, вынув член и принявшись языком ласкать головку, одной рукой обхватил Цзысюаня за спиной и, нащупав ремень, расслабил его — чудо, что поддался он с первого же рывка.              А освободив ему руки, Цзян Чэн был готов передать контроль над собой.              — Ты можешь двигаться в своём темпе, — заявил он, пытаясь отдышаться. Наверное, надо было дышать через нос, когда рот занят, но сколько бы Цзян Чэн ни пытался, у него не получалось.              Но Цзысюань, наконец получив полную свободу, вдруг схватил его лицо и поцеловал, всасывая нижнюю губу, и, на мгновение оторвавшись, тут же укусил верхнюю. Цзян Чэн едва успевал отвечать на его поцелуи — голова здорово кружилась, а перед глазами мутнело. Что-то внутри больно трепетало и отчаянно тянулось навстречу — к нему, к теплу, к чёртовой пучине чего-то необъяснимо вязкого, бесконечного.              Цзысюань целовал рвано, решительно проникая языком в рот и до покалывания всасывая губы, а Цзян Чэн плавился, как на солнцепёке, подставляясь и успокаивая — всё и так для тебя, слышишь? Цзысюань облизывал его губы, терзал до металлического привкуса, стонал так тихо, так интимно, не давая отстраниться сильной хваткой.              — Ты такой вкусный, — прошептал он, остановившись в считанных сантиметрах от его лица и тяжело сглотнув. Цзян Чэн видел его румянец, чувствовал сердцебиение — хотя это скорее было собственное — и всё ещё не мог думать ни о чём другом, кроме чужого наслаждения. Цзысюаню было хорошо — Цзысюань тонул в удовольствии, позволяя себе любую вольность — ведь не так давно ему пришлось давать её Ваньиню. И вот он в таком состоянии вдруг стал дороже любой драгоценности мира. — Тебя хочется сожрать.              — Извини, сегодня это моя прерогатива, — усмехнулся Цзян Чэн, не сумев сдержать улыбку — Цзысюань принялся покрывать его лицо мелкими поцелуями.              — Ничего, можем поменяться, — выдохнул он, мазнув языком по мочке уха. От этого всё тело прострелило мелкой дрожью.              — Нет уж, — собрав все те остатки раздражения, что не прогнулись под действием ебейшего коктейля гормонов в крови, выдавил Цзян Чэн. — Не мешайся, — с этими словами он резко укусил язык Цзысюаня, что беспечно проходился по его губам, и усмехнулся его громкому шипению.              — Погоди, — облизнувшись, попросил Цзысюань и, оперев лопатки к спинке стула, приподнял таз, засунув руку в карман брюк. Цзян Чэн сначала залип на движение его бёдер — вот бы он такими же движениями его-              — Это что? — спросил он, насильно вырывая себя из грязных представлений.              — Ты что, настолько девственник? — озорно усмехнулся Цзысюань, резко открыв блестящий пакетик зубами. — Презерватив впервые видишь?              — Сейчас этот презерватив станет последним, что увидишь ты, — нахмурился Цзян Чэн. Вообще-то он понял, что это, сразу, но вот в факте его надобности сильно усомнился. — Ты не думаешь, что немного припозднился с ним?              — Я думаю, что для своего первого раза ты ахуенно много сделал, — раскатывая по члену тонкую плёнку, сказал Цзысюань. — Но глотать сперму — это уже чересчур.              — Ой, да надо же, — наверное его надо было поблагодарить и за такую чуткую заботу, но… — Ни за что не поверю, что это душевный порыв.              — Меня это не возбуждает, — быстро сознался Цзысюань, закончив с презервативом и потянувшись к волосам Цзян Чэна. Высокий хвост, который он сделал ещё дома, уже сильно скатился к затылку, из-за чего короткие передние пряди всё сильнее рассыпались и лезли в глаза. Цзян Чэн старался их не трогать влажными руками и точно был уверен, что начнёт огрызаться на попытки Цзысюаня шутить об этом, но почему-то злости, опять же, он в себе никакой не обнаружил. — Если ты когда-нибудь выяснишь, что тебе пиздец как нравится, когда тебе кончают на лицо, то дай мне знать. А пока доверься мне, оно тебе не нужно.              И Цзян Чэн доверился — правда, закатив при этом глаза. Он приблизился к члену, на пробу облизнув смазку на резинке, удивился приторному вкусу апельсина — появилось ощущение, что этот презерватив прямиком из химозного мармелада сделали, — и, смирившись с тем, что он теперь никогда больше не сможет ассоциировать этот вкус ни с чем другим, опустился на всю длину.              Головка члена протолкнулась в горло, и Цзян Чэн полностью расслабился — Цзысюань, намотав волосы на кулак, направлял его в своём темпе, едва ощутимо толкаясь бёдрами навстречу. Цзян Чэн чувствовал, что Цзысюань довольно сильно сдерживался, осторожничая, потому стал сам двигать головой активнее — у него в уголках рта скапливалась слюна, вытекая на подбородок и основание члена, а глаза с каждым усилившимся толчком норовили закатиться, так что он просто их закрыл. Он слышал чужое рваное дыхание, смешанное с матами и чем-то вроде хныканья, чувствовал бесконечную сладость во рту и твёрдость члена, проскальзывающего по языку в горло. Собственное тело было напряжено до предела, реагируя на каждую мелочь, вплоть до ноющих колен. Волосы, которые Цзысюань, забывшись, стал оттягивать, лёгкие, едва-едва получающие воздух, сердце, стучащее в такт быстрым толчкам — всё внутри сходило с ума, не принимая, не понимая, почему слабость тела внезапно стала ощущаться так хорошо. Эйфория проносилась по венам крепким алкоголем, обжигая самые отдалённые уголки, взрывалась самым красочным фейерверком, словно в этом ощущении чужого удовольствия и было главное наслаждение.              Цзысюань стонал, Цзысюань извивался, Цзысюань трахал его рот — и Цзян Чэн просто отдавался его воле, только ради приличия выдавая рык — ничего другого с полным ртом особо и не получилось бы, — когда он сбивался с ритма. И, кажется, дополнительная вибрация в горле только доводила подступающий оргазм — толчки становились всё сильнее и размашистее, а головка члена всё чаще доставала до горла и ударялась об его стенку. Цзян Чэн жмурился, надеясь продержаться — такое давление уже было слишком, но Цзысюань был на грани, Цзысюань сжимал его волосы и сквозь громкие выдохи звал его по имени — нарывно, слабо и кажется, что любяще.              Спустя несколько сбитых, неровных толчков тело Цзысюаня вдруг прошибла дрожь, и член в последний раз толкнулся в горло, на какое-то время задерживаясь и своей длиной надавливая на корень языка, — и Цзян Чэн впервые применил силу, чтобы ограничить Цзысюаня в его действиях. За одно мгновение схватив и скрутив запястье руки, что держала его волосы, он выпутался из хватки и сжался — переживая рвотный позыв, но каким-то чудом его не вывернуло. Тогда он попытался отдышаться, смаргивая слёзы и привыкая к освещению в комнате — кажется, он даже не замечал, насколько сильно жмурился всё это время.              — Это что, нахуй, было? — прохрипел он ноющим горлом и повернулся к Цзысюаню, чтобы в очередной раз остановиться и словить сердечный приступ.              Цзысюань снова шептал извинения — томно, с чёртовой негой и придыханием — и держал недавно скрученное запястье у сердца, потирая его второй рукой. Его волосы растрепались, кожа на лице, шее и груди порозовела, губы припухли то ли от поцелуев, то ли от того, как яростно он их кусал всё это время. Его лицо выглядело расслабленным, безумно красивым и отрешённым — у Цзян Чэна создалось впечатление, что тот постучался во врата нирваны и вроде бы как даже смог туда попасть. А уже потом мозг выдал критику столь странному ощущению — ну да, самооценку ещё выше не хочешь задрать, Цзян Ваньинь?              — Ты просто бог, — прошептал Цзысюань, медленно моргая и смотря на него так пьяно, словно ему внутривенно вкачали чистый спирт. — Ты вообще представляешь, насколько ты великолепен?              Его голос дрожал. Цзян Чэн попытался сглотнуть всё, что скопилось у него во рту, и горло отдало тупой болью. Что ж, если в этом состояла цена за такого Цзысюаня, то Цзян Чэн был готов счесть это равноценным обменом.              — Ну хотя бы на мужчин вкус у меня хороший, — усмехнулся Цзысюань, самодовольно убрав с лица растрепавшиеся волосы. — Чёрт, как же потрясающе.              Он, кажется, собрал воедино своё сознание и умение управлять телом, подтянулся на стуле и посмотрел на него уже иначе.              — Пожалуйста, скажи, что я ещё могу тебе отсосать, — абсолютно серьёзно спросил он, сняв с члена полный белой жидкости презерватив и завязав его. Он натянул на себя трусы, но брюки застегнуть поленился, падая со стула прямиком на Цзян Чэна.              Ему пришлось откинуться спиной на пол, с наслаждением впитывая его холод. Цзян Чэн будто перегрелся от такой тесной близости — Цзысюань уселся на его бедра, с давлением поелозив по ним задницей, и вновь жарко поцеловал, одной рукой опираясь на пол вблизи головы Цзян Чэна. Его словно магнитом к губам тянуло — Цзян Чэн в который раз примечал, как упоенно Цзысюань игрался с его языком.              — Как тебе нравится? — спросил он, шепча между поцелуями. — Клянусь, я сделаю для тебя всё, — он отстранялся на ничтожные мгновения, с наслаждением закатывая глаза, и слишком нежно проходился языком по шее, словно ластился к телу Цзян Чэна, пытаясь одним целым стать.              И от этого сознание вело. Цзян Чэн притягивал его лицо к своему и так же преданно целовал — по телу скользило удовольствие, перемещаясь с плавными движениями чужих рук. Цзысюань задрал его рубашку, видимо, не желая церемониться с пуговицами, широко облизнул солнечное сплетение, где-то чуть левее, над сердцем, оставляя засосы. Цзян Чэн мутной головой поймал себя на том, что тоже напрягал пресс, когда чувствовал щекотливое скольжение длинных пальцев, и просто сдался — похоже, телу нужно было реагировать вот так: подаваясь навстречу и открываясь каждой своей частичкой, впитывая и выпрашивая больше ласк, чем это было возможно — Цзысюань просто физически не смог бы уделить внимание каждому сантиметру ноющей по прикосновениям коже. Цзян Чэна катастрофично вело — едва ли не до потери контроля над телом. Он задыхался от воздуха, умирал от прикосновений, двигался так, чтобы идеально совпадать с движениями Цзысюаня: прижимал его крепче, когда тот поцелуями проходился по шее, оглаживал его плечи, почти неосознанно сдавливая тугие мышцы, толкался бедрами в его руку, идеально подстраиваясь под темп. Он даже не уловил момент, когда Цзысюань успел залезть к нему в трусы, но это удовольствие, тянущее внизу живота и вспыхивающее с новой силой из-за чужих горячих губ, охватывало уже всё тело целиком.              Цзян Чэну хотелось открыть окна — казавшийся прохладным пол вдруг развернулся адовым пламенем. Было жарко, душно, мокро и настолько хорошо, что становилось плохо. Цзян Чэн чувствовал слёзы на лице, руку на своём члене, беспорядочные глубокие поцелуи, тяжесть чужого тела и, кажется, что любовь. Цзысюань просто не умел быть неидеальным, или это Цзян Чэн действительно долго держался, потому резко нахлынувший оргазм сильной дрожью передался всему телу, и на какое-то мгновение Цзян Чэн просто потерял себя в пространстве. В глазах ярко вспыхнули фейерверки, сердце кольнуло адреналином, а тело охватила крупная дрожь.              Послевкусие у оргазма всегда ощущалось странно — когда Цзян Чэн доводил сам себя, это было простой короткой вспышкой удовольствия, после которой — сплошь да ничего. Но сейчас, ощущая себя в чужих руках, под чужим взглядом, Цзян Чэн никак не мог взять под контроль головокружение — он чувствовал чужое присутствие, чужое дыхание, губы, тело, тепло и отзывался на наслаждение рефлекторно, не отдавая себе отчёта. Цзысюань, кажется, что-то говорил, но охватившая тело слабость просто не позволяла разобрать его слова.              Какое-то время он просто так пролежал, медленно-медленно восстанавливая себя по кусочкам (хотя скорее уж по каплям), плавясь от смешливых поцелуев Цзысюаня — он уже успел возмутиться, что ему не дали отсосать и вообще «Ваньинь, ты чёртов обломщик», и сейчас просто щекотал своими длинными ресницами кожу в самых странных местах.              — Отъебись от моих рёбер, — сухо попросил Цзян Чэн, с усилием воли поднимая голову.              Цзысюань встретил его взгляд крайне обаятельной гримасой возмущения.              — Вот ещё, — закатил глаза он, но тут же подтянулся вверх и прижался к его губам своими. — Как горло? Не болит? Может, тебе леденец?              — Ты заебал меня этими своими леденцами и буквально, и фигурально, — закатил глаза Цзян Чэн, припоминая не такую уж и давнюю шутку. Цзысюань нависал над ним такой красивой живой статуей, что не засмотреться на него было бы настоящим преступлением. Цзян Чэна, наверное, сильно разморило от оргазма, потому что то, что он почувствовал, взглянув в зелёные глаза, было слишком… интимно. И очень неправильно.              — А ещё у тебя теперь есть опыт, чтобы готовить хорошо, — улыбнулся Цзысюань, хотя в его глазах, окрасившихся какой-то странной эмоцией, не было ни намёка на улыбку.              Цзян Чэн согласился бы с ним ещё полчаса назад, но сейчас, когда сознание ещё пребывало в восторге от яркого оргазма и близости к невероятно красивому существу, он понимал, что всё изменилось. Опыт — ничто, когда рядом стоит любовь.              А во взволнованном биении собственного сердца Цзян Чэн угадывал именно её.              И почему-то совсем не боялся.