Выше домов

      — Катенька, ты когда планируешь вернуться?       Мама тоскует. Катя и сама по ней скучает, но этот вопрос поднимает в душе волну эгоистичного раздражения, и приходится прилагать усилия, чтобы оно не выплеснулось наружу.       — Пока не знаю, мамочка. Как ты?       Протяжный вздох и короткие всхлипы.       — Нормально, — врёт мама. — Вяжу, стряпаю. Потихоньку разбираю Валерины вещи и документы. Ты не думай, я одна не остаюсь. Очень хорошо, что Коля с мамой решили у нас пожить. Он, правда, всё больше в «Зималетто» этом… А вот мама его почти всегда дома, сидит за своими переводами. Как выдаётся у неё свободный часок, выходим на прогулку. А ты чем занята, маленький?       — Ничем, — Катя неодобрительно хмыкает, выставляя оценку своему времяпрепровождению. — Так что, думаю, надолго не задержусь. Не привыкла не работать. Папа уже ругался бы…       Они замолкают и думают о своём и об одном одновременно. Мама первой прерывает тишину.       — Ну ладно, доченька. Ты отдыхай.       Они долго и нежно прощаются. Нажав на «отбой», Катя чувствует облегчение, стыд за которое испытать не успевает — мобильник снова звонит.       — Привет, малая! — Димка, как всегда, полон энергии.       — Вообще-то я младше тебя всего на пару дней.       — Знаю. У меня к тебе предложение, — слышно, как он делает глубокую затяжку.       — Руки и сердца?       — Я себя берегу для большой и чистой любви, ты же знаешь. А с тобой у нас случилась дружба, зато на всю жизнь.       Декабрь 1996 года, одна из бесчисленных палаток легендарной Горбушки. Катя уже протягивала десятитысячную купюру за последнюю на рынке кассету с альбомом «Ворона» загадочной певицы Линды, как вдруг за спиной раздался возглас:       — Блин, я же только за разменом отошёл!       Она обернулась на крик и обомлела от его голубых глаз с густыми ресницами, слишком выразительных на худом лице; но не влюбилась. Просто поняла, что встретила редкого человека, хотя логического объяснения этому выводу не было.       — Хочешь, я тебе её уступлю? — промямлила Катя.       — Да ладно, ты здесь ни при чём, — мгновенно остыл парень. — Просто певица эта нравится девчонке, к которой я ищу подход, сечёшь?       Катя кивнула, оплатила покупку и протянула незнакомцу.       — Держи, тебе нужнее.       — Не суетись ты. Может, это вообще знак?       — Какой знак? — заинтересовалась Катя. Они уже отошли от палатки и сквозь толпу продирались к выходу из этого муравейника.       — Да что она мне на фиг не нужна, девчонка эта. Может, это нам с тобой надо было встретиться, — мудро рассудил он и взглянул на её нелепые шмотки. — А ты сама та ещё ворона, только белая. Ладно. Я Дима.       — А я Катя.       Так началась их дружба. Димка поступил в Щуку и стал настоящим актёром. Катя почему-то гордилась этим гораздо больше, чем своим дипломом с отличием. Теперь он играл в одном из московских театров и зарабатывал так мало, что не хватало даже на нормальную еду. Неудивительно, что Елена Александровна то и дело зазывала его в гости. Димка почти всегда отказывался, потому что был гордым и упрямым — не чета почётному едоку Зорькину.       — Батюшки, ну худой ведь как велосипед! — сокрушалась Елена Александровна во время их редких встреч.       Он включал наигрыш и высокопарно отвечал что-нибудь вроде:       — Главное, чтобы дух не голодал.       Коля, под шумок поглощавший пирожки, всякий раз покупался на его актёрское мастерство и закатывал глаза. Он ревновал к Диме и Катю — как друг, и кулинарные шедевры Елены Александровны — как пищевой конкурент.       — Что за предложение? — спрашивает Катя с некоторой опаской. В Димкину бедовую голову то и дело лезут дурацкие идеи, не иначе как от голода.       — Ты же в Питере, так?       — В нём.       — Короче, позвонил мне один старый приятель, мы ещё в Хабаровске за гаражами лосьон пили…       — Фу!       — Давай без осуждения. В Хабаре девяностых разжиться хоть каким-то алкоголем было проблематично, а попробовать надо было.       — Кому надо-то, Дим?       — Божественной искре любознательности в моей душе. Так вот. Приятель этот, Кирилл, работает программным директором на питерской радиостанции и срочно ищет замену своей звезде эфира — та улетела за границу. Я и предложил ему твою кандидатуру.       Катя не верит своим ушам и принимается сосредоточенно наблюдать за дракой троих алкашей за окном — Большая Московская оказывается богатой на события улицей.       — Ну чего молчишь-то, воронушка?       — А что тут ответить?       — Да ты всё равно там морально разлагаешься! Бродишь по этому болоту, жалеешь себя. А ты приди к нему в эфирку и попробуй записать демку, с тебя не убудет. Подумаешь, маленькое приключение! Ты ж со мной на курсы актёрского мастерства ходила, нам же там и голос ставили. У тебя он приятный, с хрипотцой.       — Ну и что, что приятный? Ты ещё предложи мне в секс по телефону наняться.       Он смеётся.       — Такими знакомыми я ещё не обзавёлся.       — Всё впереди, Дим. Я в тебя верю.       — А я в тебя. Поэтому будь добра, слетай и запишись. Я Кирюхе за тебя поручился, так что не прийти не вариант.       — Вот спасибо! Прям от души!       — Не ершись. Слушай, ты там журналы какие-нибудь почитываешь?       — А что, ты дал интервью?       — Да кому я нужен… Да нет, я просто так спросил.       — Ты не просто так спросил. Выкладывай.       Он вздыхает, и Катя ёрзает на подоконнике, хватается за кружку с остывшим кофе как за спасительную соломинку.       — Короче… Глянцевые журналы все как один трубят, что Жданов женится на Воропаевой.       Из Кати вырывается смех. Сперва нервный и неуверенный, потом всё более неконтролируемый, почти истерический. После смерти отца она успела отказаться от прав на «Никамоду», подписать все необходимые бумаги и закончить отношения с Андреем. Девятины были шесть дней назад. Значит, с их расставания не прошло и двух недель.       — Недолго же он Пьеро изображал.       — Да какой он Пьеро? Самый настоящий Буратино. Уж я на его шнобель со вчерашнего дня насмотрелся, в каждом газетном киоске эта красота.       Мимо Катиного окна пролетает голубой шарик — единственное яркое пятно посреди пасмурной серости. И неожиданно для самой себя она говорит:       — Давай мне номер этого Кирилла.       Москва       — КАКОГО ХРЕНА, Малиновский?!       Андрей сейчас весь — клубящийся сгусток бешеной чёрной энергии. Волосы кажутся совсем тёмными, и даже солнечные зайчики их не берут, скачут мимо. Московский апрель тёплый и ясный, но двоим в кабинете президента «Зималетто» до него дела нет. Малиновский стирает струйку крови в уголке рта и поднимается с пола. Получать по роже от Жданова — так себе вид досуга. Да и просто обидно, что друг не оценил его стараний. Рома пытается оправдаться, заранее понимая тщетность любых усилий.       — Андрюх, я ж как лучше хотел, пойми.       — Всё, сгинь, Роман, — цедит Жданов.       Это официальное обращение — удар похлеще хука справа. «Роман» в устах Андрея всегда означает крайнюю степень раздражения.       — Вот увидишь, она среагирует! И ты мне ещё благодарен будешь!       — ПОШЁЛ ВОН, КРЕТИН!       Уборщица, смахивающая пыль с безвкусных безделушек в приёмной президента, вздрагивает, и вместо пыли смахивает с полки зелёную стеклянную вазу.       — Ох, ядрёна вошь… — ругается она и принимается собирать осколки.       Маша Тропинкина, доставшаяся Андрею в секретари по наследству от Кати, пугается не на шутку. Уборщица здесь новенькая, а Маша не хуже других старожилов знает взрывной характер начальника.       — Давай я тебе помогу!       Они вместе, стараясь не пораниться, избавляются от самых крупных осколков и вовремя отходят подальше от двери: из кабинета вылетает сперва Малиновский, а за ним и Жданов. Оба с хрустом прохаживаются по зелёному стеклу.       — Заявление по собственному написать не забудь! — орёт Андрей.       Малиновский оборачивается с саркастичной ухмылкой на лице.       — Один не боишься остаться?       — Не боюсь. В Москве, если ты не в курсе, до хрена отличных маркетологов! — не сдаёт назад Жданов, хоть и знает, что найти замену Роману будет нелегко. — Тропинкина!       — Я! — испуганно отзывается Маша и поскорее садится за свой стол.       — Через пять минут зайди к Роману Дмитричу за заявлением и принеси его мне на подпись. Мгновенно! Ясно?..       — Ясно, что ж неясного-то…       Жизнь в компании в последнее время стала хуже некуда. Можно сказать, разделилась на два отрезка: до смерти Пушкарёва и после. Он был всего лишь винтиком в системе, бухгалтером, даже не главным, да и то недолго. Но его смерть привела к тектоническим сдвигам — слишком важен он был для Кати.       — Эх, Катя-Катя… — вздыхает Маша.       — Катя? — вскидывается наблюдающий за уборщицей Жданов. — А что Катя?       — А? Да нет, ничего. Просто вспомнила.       — Очень кстати вспомнила, — в интонации его появляется нечто такое, от чего у Маши волоски на руках приподнимаются. — Ты, кстати, не знаешь, куда она ОПЯТЬ уехала из Москвы?       — Нет, Андрей Палыч. Она никому из нас ни слова не сказала, клянусь своим рабочим местом!       — Можно подумать, оно для тебя настолько священно, Мария. Но, так и быть, я тебе верю.       — Спасибо, Андрей Палыч. А это… А вы правда женитесь на Кире Юрьевне?       — Ох, батюшки… — уборщица-новичок и то понимает, что секретарша ходит по тонкому льду.       — НЕПРАВДА! И ЕСЛИ ЕЩЁ ХОТЬ КТО-НИБУДЬ ЗАДАСТ МНЕ ЭТОТ ВОПРОС, Я ПОТЕРЯЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОБЛИК! Заявление Малиновского мне на стол, живо!       Маша с писком убегает, оставляя уборщицу на растерзание. Сил кого-либо терзать, впрочем, у старого-нового президента не остаётся. Он изучает взглядом осколки на полу, видя в них банальную и тупую метафору собственной жизни.       — Уберите это побыстрее, — спокойно просит уборщицу Жданов. — И передайте Тропинкиной, что я уехал и заявление подпишу позже. В конце концов, сегодня пятница. Всем адьёс.       Он долго и бесцельно кружит по Садовому, пока в городе потихоньку смеркается. Витрины дорогих бутиков манят тёплым жёлтым, здания одно за другим озаряются подсветкой, прячутся в темноте бесчисленные ленты рекламных растяжек. Всё до боли родное, но абсолютно пустое и бессмысленное. И даже ужинать негде, хотя не то чтобы хочется — повсюду знакомые и их поздравления с помолвкой, существующей лишь в голове Шестиковой, которой Ромка скормил эту басню «в надежде на реакцию Пушкарёвой»… Андрей вздыхает и паркуется у здания МИДа. Московскую ночь он встречает на одной из арбатских скамеек, купив себе и какому-то тощему пьянчуге средних лет по бигмаку и коле.       — Спасибо, друг, — от души благодарит тот, расправившись с сэндвичем, и протягивает руку для рукопожатия. — Иммануил.       Жданов пожимает его тёмную от грязи ладонь и машинально откладывает оставшуюся половинку своего бигмака.       — Андрей.       — Что-то ты, брат, смурной какой-то, хоть и прикинут неслабо, — с этими словами Иммануил снимает засаленную бейсболку неопределённого цвета, демонстрируя на удивление чистые кучерявые волосы. — А забавная штука жизнь, да, Андрей-воробей? У тебя вот всё есть, но нету счастья. У меня ничего нет, а счастья всё равно в избытке.       — Ты, Иммануил, не иначе как философский факультет заканчивал, — уныло предполагает Андрей и с характерными звуками допивает остатки колы.       — Да нет, я инженер. Правда, меня назвали в честь Канта. Знаешь такого?       — Ага. «Звёздное небо над нами и моральный закон внутри нас».       — Во-во. Я счастливый, потому что ко всем с чистой душой. Кант ведь как советовал? Не обращаться с другими как со средством достижения своих целей. А такие понторезы в брендовых костюмчиках, как ты, всю жизнь только тем и заняты. Оттого и кислят потом по лавкам.       Он сочувственно хлопает Андрея по спине и даже неуклюже приобнимает. Тому лишь остаётся гадать, насколько живописно смотрятся следы чумазой пятерни на серой итальянской ткани. Чем не чёрная метка неудачника? Попрощавшись с Иммануилом, он едет домой — переодеться и собрать дорожную сумку. Заказывает такси до площади трёх вокзалов и по прибытии выбирает Ленинградский. Расплатившись за билет на ночной поезд до Питера, он понимает, что бумажник значительно похудел, и пересчитывает наличку. Иммануил оказался не только блюстителем нравственности, но и неплохим карманником. Андрей не злится — кредитки и дебетовую, например, «Кант» не тронул. Может, это плата высшим силам за удачу в поисках Кати? Он невесело усмехается и бежит на нужную платформу.       Питер       — Что-то у тебя в голосе песочек какой-то. Кофе, что ли, пила?       Кирилл, коренастый энергичный шатен с ранней сединой на висках, озабоченно чешет затылок и явно раздумывает над решением.       — Кофе пила, только он вообще ни при чём, этот песочек со мной по жизни.       Катя снимает наушники. Она только что закончила записывать демки — начитывала анонсы передач и объявления про какие-то дублёнки. Вышло, по её мнению, так себе.       — Давай я сюда на пенсии приду подработать, когда песочек из меня сыпаться начнёт, — предлагает она и тянется к сумке.       — Да погоди ты, резкая. Сразу видно, Москва подъехала. Я так скажу: дадим тебе несколько эфиров. Мы же человека не на постоянку ищем, Маша наша улетела в медовый месяц. Ну как месяц, там неделя, на самом деле. И нам бы продержаться этот срок. Ты как, готова? — Кирилл смотрит выжидающе и с волнением.       Катя как будто не знает. А на самом деле после «Зималетто» и всего, что оно ей принесло, она готова к чему угодно, и быстро себе в этом признаётся.       — Готова.       — Спасибо тебе, ты человек! — с чувством произносит Кирилл и чмокает её в макушку. Потом, прочтя в её лице удивление по поводу такой бурной реакции, садится напротив и объясняет: — Понимаешь, у нас дела совсем плохи. Нас народ любит, а рекламодатели — нет, неформатные мы. И шеф тот ещё мудак… Так и норовит всучить диски с творчеством поющих трусов. Буквально на обаянии и стойкости Машки и держимся… Так, ладно, значит, завтра утречком жду тебя здесь, в девять утра эфир. Не дуй ты только кофе, Катерина. Лучше молока горячего выпей, смажь связки.       — Ага, а ещё лучше — лосьон.       — Ну понятно, Димон явно нарисовал картину маргинального детства, — смеётся Кирилл. — Но он безбожно наврал. Лосьон хлестал я, а он едва ли один глоток при мне сделал. Культуру из него ничем не вышибешь.       — Ну так и тебя, по-моему, бескультурным не назовёшь.       — Я окультурился позже, сперва хлебнул всего и сразу. Потому и седой! — он со смешной гордостью тычет пальцами в свои серебряные виски. — Ладно, иди отдыхай перед стартом.       — Сейчас по дороге маме позвоню, расскажу про новую работу… — Катя привычным движением тянется к шнурку на шее и с ужасом понимает, что телефона там нет. — Кирилл, я мобильник посеяла! А там… там… там!.. — она делает судорожные вдохи и никак не может сказать, что там эсэмэски от папы. Их немного, но все бесценные — он так гордился тем, что освоил новый телефон, который дочь подарила ему в честь начала работы в «Зималетто»…       — Спокойно! — весомо и тихо требует Кирилл, и Катя невольно слушается. Истерические вдохи стихают. — Вот мой телефон, набери свой номер. Наверняка кто-нибудь да нашёл.       Дрожащими пальцами она набирает нужные цифры. Получается не с первого раза. Длинные гудки.       — Наверное, лежит в какой-нибудь луже… — с отчаянием шепчет Катя, снова рассыпаясь на куски.       — Алло, — раздаётся низкий мужской голос.       — Алло! То есть здравствуйте! Извините, я сегодня потеряла телефон, а вы… Вы нашли, да? Если нашли, можно я его заберу? Я вам заплачу! Честно!       — Слушайте, не мельтешите так, — собеседник звучит флегматично и устало. — Я отдам бесплатно. Вас как зовут?       — Катя…       — А я Саша.       Они договариваются встретиться завтра в восемь утра у дома компании Зингер. Позже Катя не может объяснить себе, почему вдруг решила, что добраться туда от Большой Московской быстрее под землёй. Наверное, винить стоит привычку: в столице метро ощутимо экономит время, только Катя не учла, что питерское метро устроено совсем иначе — одни только длиннющие переходы между станциями чего стоят. Да ещё и поезд, в котором она ехала, по неизвестной причине встал в тоннеле на двадцать минут. В итоге на Гостином дворе она оказалась в восемь тридцать пять и поняла, что возможности выползти на поверхность уже нет — нужно срочно добраться до Василеостровской и бежать на перекрёсток Малого проспекта Васьки и четырнадцатой линии, чтобы успеть сесть в эфир и не подвести Кирилла.       — Надо было мне тебя предупредить, что здесь проще всего передвигаться пешком, — сокрушается он.       Кирилл искренне сочувствует Кате и потому даже делает ей кофе, хотя кофе — последнее, чего ей хочется. Свою порцию лютой тахикардии она уже успела получить, пока неслась в эфирку как сумасшедшая.       — На, — он протягивает ей кружку, на которой рыжим по белому написано: «Всё будет хорошо, я узнавала». — Фирменная Машкина фразочка.       Катю эта гарантия неведомой Машки не успокаивает. Она прячется в капюшон серой толстовки и натягивает его до самых глаз. И что она за человек такой? Нести на своих плечах огромную компанию? Пожалуйста. Зато в быту — синоним слова «катастрофа». До такой степени, что всегда кому-нибудь приходится брать её под крыло и опекать. Сначала это были родители, потом Зорькин, Димка, начальник в банке, Юлиана, Андрей… На нём ряд имён обрывается, потому что сердце сжимает тоска. Катя пытается от неё отрешиться. Не получается. Андрей… Она поступила с ним жестоко, во второй раз просто уехав и не сказав ни слова. Снова как школьница, не способная решиться на взрослый разговор. Правда, отомстил он красиво. Кира, наверное, упивается победой…       — Я тут откопал наш служебный мобильник, так что вылезай из укрытия, — тормошит её Кирилл. — Пользуйся, пока не вернёшь свой. Давай звони этому Саше и бей челом. Только быстро, через пять минут тебе включаться с прогнозом погоды.       Катя нехотя снимает капюшон и набирает свой номер, готовясь к обоснованному недовольству.       — Да, Катя, — грозный низкий голос звучит сегодня чуть приветливее, чем вчера, и совершенно точно беззлобно.       — Саша, я очень, очень перед вами виновата…       — Вам эта игрушка важна, значит, не пришли вы по уважительной причине. Где и когда встречаемся?       Катя улыбается. Окажись он сейчас рядом — расцеловала бы за понимание.       — Поскольку я проштрафилась, давайте встретимся там, где удобно вам.       — На Чкаловской у памятника сегодня в восемь вечера. Как я вас узнаю? А то вчера не спросил.       — Я очкарик в лёгком красном пуховике, джинсах и кедах и с дурацкой тканевой сумкой через плечо. А вы?       — А я брюнет во всём тёмном и со зрением как у орла.       — Звучит устрашающе.       — До встречи, Катя.       Закончив разговор, она вскидывает руки в ликующем жесте и почти опрокидывает кружку с кофе. От очередного достижения в копилку спасает какой-то миллиметр, и Катя видит в этом добрый знак. Кирилл закатывает глаза — кажется, начинает догадываться, какую ловкачку нанял.       — По работе приехали или просто так?       Андрей сидит в такси уже полчаса, за которые они едва ли продвинулись на километр — в районе площади Восстания типичные мёртвые заторы и полный хаос. Ответить на вопрос он не может, потому что сам не знает, какого чёрта его сюда понесло; в пробках он и в Москве стоит регулярно. Но молчать невежливо.       — Да так, сменить обстановку.       — Боюсь, пока вы перемены не ощутили, — хохочет таксист и кивает на ряды машин, то и дело переругивающихся клаксонами.       — Это точно.       Водитель вздыхает и прибавляет громкость на потрёпанной магнитоле. «Привет, Питер. Сегодня суббота, пятнадцатое апреля, утро — самое время поговорить о погоде. Порадовать вас ничем не могу: днём плюс четыре, вечером позорные плюс два. Зато ветер южный, а значит, он принесёт нам настоящую весну. Ждать весну вместе с вами в ближайшие дни буду я, диджей Катя, заменяющая всеми любимую Машу Емельянову, которая улетела в свадебное путешествие. Давайте надеяться, что родной город встретит Машу цветением, а не снегом. Хотя какая ей разница? Она счастлива, и это главное…»       Андрей не сразу осознаёт, чей голос только что услышал — слишком огорошен внезапностью «встречи». Таксист, конечно, не замечает его потрясения и болтает без умолку.       — Вы, москвичи, эту станцию и не знаете, она только наша, — с гордостью и теплотой говорит он. — А Машка — любимица всего города. Но эта девочка тоже, кажется, ничего. Голос приятный, да?       — Да…       Каждая эмоция ощущается как всплеск энергии, то созидательной, то разрушительной. Радость — потому что он, оказывается, приехал к ней. Недоумение — что она здесь забыла? Как могла променять кресло президента на эфир региональной радиостанции? Ревность — ко всему сразу. К новой отдельной жизни, к другой работе, к этому городу, который Андрей никогда особенно не любил. Ко всем и всему, что составляет её повседневность, в которой ему больше нет места, в которую она снова сбежала, как тогда в Египет, даже не попрощавшись. Даже не высказав ему, как сильно ненавидит его за смерть отца. Просто раз — и очередная смена декораций. Как же у неё всё ладно устроено… Перед внутренним взором пляшут белые всполохи злости. Злость множится и растёт, пока он ищет её контакт в списке исходящих вызовов.       — Алло, — отвечает определённо мужской голос.       Андрей давит на кнопку отбоя с такой яростью, так концентрированно переживая предательство, что она глубоко западает. Достаёт из бумажника две пятисотки, отдаёт водителю и идёт до отеля пешком.       У Саши настроение сегодня чуть менее хреновое, чем вчера. Может, потому что из-за незнакомой Кати ему пришлось рано встать, чего он не делал уже давно, провалившись в бессмысленный, праздный образ жизни. Выиграл конкурс молодых архитекторов и расслабился: в Германию ещё не переехал, а в Питере дел уже нет. Неопределённая определённость. На встречу, правда, Катя не пришла, но его это не расстроило. Он отправился гулять по городу, надеясь запомнить его в мельчайших деталях, напитаться его духом и сохранить где-то внутри себя. Смотрел на спешащих куда-то людей и наслаждался свободой, самую малость окрашенной чувством одиночества, неизбежно возникающим всегда, когда у других дела есть, а у тебя нет.       Катя звонит и голосом побитой собаки говорит, что виновата. У них назначена новая встреча, и Саша намеревается бродить по Питеру до самого вечера. Домой не хочется. Вчера к нему приходила Марина под явно надуманным предлогом: забрать свои старые фотки. Найти их не получилось, и разговор с бывшей неизбежно пошёл по пути неуместного остаточного флирта. Позже, уже вечером, Саша нашёл фотографии и набрал Марину, сквозь игривое хихиканье заявившую, что они ей уже не нужны. В сердцах Саша немедленно сложил их в стопку и выкинул в ближайший мусорный бак, но через несколько минут вернулся и обнаружил снимки в руках у какого-то бездомного — патлатый старик с интересом их рассматривал.       — Заберёшь? — осведомился он.       Саша прислушался к себе.       — Отдаю вам безвозмездно.       И пошёл в парадную, физически ощущая, как его покидает тяжёлый груз болезненных отношений с Мариной. Два года прошли не то чтобы зря, но обошлись недёшево: он словно разучился радоваться и даже улыбаться. Теперь у него понемногу получается. Он смотрит на дом Капустина и подмигивает ему как старому другу, который пережил с ним все невзгоды и остался таким же добрым и понимающим. В идиллию врывается рингтон Катиного мобильника.       — Алло.       Короткие гудки. В списке входящих некий Андрей Павлович — значит, точно не бойфренд. Саша вспоминает, что вчера не успел ответить какому-то Димке, тоже вряд ли парню — «Димка» скорее про дружбу, чем про романтику. Зачем он гадает, есть у Кати кто-то или нет, Саша не знает. Любопытство — главный человеческий порок.       От Фонтанки холодно, и он спешит в ближайшее кафе. Отогревается по-советски кошмарным кофе и ужасно вкусными пышками и уже не в первый раз понимает, что совершенно не хочет уезжать.