Выше домов

      Когда швейцар испаряется, получив щедрые чаевые, океан эмоций накрывает Андрея с новой силой. Он сдерживает себя, чтобы не начать крушить светлый номер с налётом надменного классицизма. Денег на такие развлечения по-прежнему нет, компания ещё только выходит из кризиса, и экономить приходится даже личные средства. Разум мечется между сценариями, по которым может пойти этот день. Позвонить Кате в эфир кажется самым простым… и самым низким. Для неё их история давно закончилась, но внезапный звонок бывшего всё равно может выбить из колеи. Андрей не может с ней так поступить.       Приехать туда, откуда они вещают — вот самый надёжный способ застать врасплох. Приехать и надеяться, что её не будет встречать мужик, который ему ответил. А может, он номер неправильно набрал? Нет, в списке входящих всё правильно. Может, это глюки со стороны оператора, и его случайно соединили не с тем абонентом? Андрей знает, что теория эта ничего не стоит — две тысячи шестой на дворе, технологии не те, чтобы случались вот такие глюки. И поэтому звонит снова…       Немец, ответственный за перемещение Саши в Берлин, в который раз настойчиво напоминает: надо получить трудовую книжку. Саша вздыхает и нехотя плетётся в жилконтору, по пути заглянув в алкогольный магазин за бутылкой пристойного вина. Приходится подключать всё своё обаяние, чтобы тётка предпенсионного возраста пошла ему навстречу.       — Ну вы, Александр, даёте! — она возмущённо пыхтит и смотрит на него как на главное разочарование в жизни. — А кто работать-то будет? Вы же у меня почти единственный дворник!       — Пришло время поработать не только руками, но и мозгами, — терпеливо объясняет Саша. — Меня очень ждут в Берлине. Я ведь по образованию архитектор.       — Ну надо же, Берлин! Нашёл для кого дома строить — для немчуры!       — Так уж вышло, — Саша решается на флирт, — и только вы можете мне сейчас помочь. Буквально распорядиться моей судьбой, понимаете…       И стреляет хитрыми глазами-маслинами. Тётка сдаётся, хихикает и игриво поправляет букли. Приходится беседовать с ней ещё добрых полчаса, рассыпаться в комплиментах и уверять, что он не забудет счастливые деньки, когда приходилось вставать в полпятого и орудовать метлой.       — Давайте с вами бутылочку-то вашу разопьём, — предлагает Жилконтора, не на шутку раздухарившись.       Он отнекивается ещё минут пятнадцать, и когда наконец-то выходит в тихий дворик с заветной книжкой, понимает, что энергия упала до нуля — вся ушла на расшаркивание перед не в меру кокетливой особой. Настроения нет — в душе в последние дни полный раздрай, а теперь ещё и трудовая в кармане куртки свидетельствует о неотвратимости переезда в Германию… Из тяжёлых дум его вырывает пиликанье Катиного мобильного. Снова Андрей Павлович.       — Алло.       — Подскажите, — набрасывается на него тот со злобной любезностью, — я могу поговорить с Катей?       — К сожалению, нет. Ей что-нибудь передать?       — Что-нибудь не нужно. Можете передать ей, что звонил Андрей, если она, конечно, вообще меня помнит. А вы, собственно, кто?       Сашу этот вспыльчивый мужик раздражает, но не более, чем надоедливая муха.       — Я перед вами отчитываться не обязан.       — Интересно. И давно это у вас с ней?       — Ничего нового я вам не скажу, — сухо отвечает Саша. — Всего доброго.       Финал рабочего дня Катя встречает в одиночестве — Кирилл надолго ушёл в кабинет начальника. Невольно услышав разговор на повышенных тонах, она сбегает, чтобы не вовлекаться в чужие разборки, но на улице замедляется — до встречи с Сашей ещё полтора часа. Она точно успеет добраться до Чкаловской вовремя, и поэтому бредёт не спеша, погружённая в свои мысли. На улице те самые плюс два, обещанные ею питерцам, но, уходя так глубоко в себя, Катя всегда забывает об окружающем мире.       Подумать есть о чём. Например, о том, что она совершенно не знает, что делать дальше. В пиаре ей не место, на радио — тоже. В работе диджея есть неоспоримая романтика, но Катя — экономист, и без обожаемых цифр чахнет. Любовь к ним не удалось убить даже Андрею…       Андрей… Ей вдруг становится тревожно. Возникает липкое ощущение, что он где-то рядом. Она на мгновение останавливается, поплотнее кутается в пуховик и прибавляет шаг.       А он чувствует себя самым настоящим маньяком, осторожно идя вслед за Катей. Сейчас бы подойти к ней и прижать к себе… Он не может вспомнить, как пахнут её волосы, и на мгновение эта простая мысль выбивает почву из-под ног. Катя останавливается, как всегда, внезапно и неуклюже, и ему едва удаётся затормозить вовремя. Несколько мгновений спустя она как будто собирается с силами и срывается с места. Андрей спешит за ней, раздражаясь на всех прохожих, что плетутся впереди и отделяют его от Кати. Правда, на Тучковом мосту малолюдно — в такой холод немного находится смельчаков, готовых переходить через реку. Андрей с сожалением наблюдает за тем, как развеваются Катины кудрявые волосы на пробирающем до костей ветру. Она почти бежит, видимо, пытаясь согреться, а ему кажется, что она убегает от него.       — Катя!       Она слышит его сквозь шум от несущихся по мосту машин и оборачивается. Андрей видит это словно в замедленной съёмке и сам зависает как перегревшийся компьютер, но потом приходит в себя и приближается к ней твёрдой и уверенной походкой. Катин взгляд холоднее питерского ветра. Она качает головой и не говорит ни слова — смотрит и пригвождает, и от этого ему кажется, что ноги превратились в желе.       — Я чувствовала, что ты где-то здесь.       — Почему? — он с нежностью изучает родное лицо.       — Просто ты никогда не умел оставлять меня в покое.       Она разворачивается и идёт дальше, к Большому проспекту Петроградки. Андрею приходится играть по её правилам. Они безмолвно заходят в первое попавшееся кафе под названием «Пьер», где им предлагают столик у окна, главной фишки заведения: по стеклу в любую погоду льётся вода, создавая иллюзию вечного дождя.       — Что будете пить?       — Не знаю, — ему хочется, чтобы официантка поскорее ушла, и он смотрит на Катю вопросительно-нервно. Она лишь пожимает плечами. — Что угодно. Белое полусухое.       Катя не любитель алкоголя, но сейчас он её союзник. На наручных часах двадцать минут восьмого, и нужно успеть закрыть целую главу своей жизни за полчаса.       — Ты куда-то торопишься?       — Неважно. В компании всё в порядке?       — Потихоньку восстанавливаемся. По большей части благодаря тебе.       — Я правда рада, — она улыбается почти без горечи, почти светло. — А как с Ки…       — Катя, никакой свадьбы не будет. Это всё Малиновский. Наплёл Шестиковой с три короба, а она уже растрепала всему свету…       Катя внимательно рассматривает Андрея. Он не меняется в лице, открыт и спокоен. Никаких признаков лжи. И она ему верит.       — Если честно, я не читала эти статьи. Друг рассказал.       — Тот, что трудится у тебя секретарём?       — Что?.. А… Нет. Дима. Помнишь, я тебе о нём рассказывала…       — Ваше вино, — прерывает её официантка и разливает напиток по бокалам. — Может, всё-таки принести вам закуски? У нас есть морепродукты, сырные тарелки, гриссини…       — Спасибо, нет. — Андрей молчит, пока официантка не отходит в глубину зала. — Кать, я всё помню. Каждую мелочь, связанную с тобой.       Она задумчиво крутит бокал в руках.       — За что выпьем?       Он сглатывает, давится наивным «За нас».       — За то, чтобы у тебя всё было так, как ты хочешь.       — Спасибо… Я желаю тебе того же.       Кате пронзительно грустно, как не было уже давно. Это не та скорбь, что накрыла её после смерти отца и так и не отпустила. Это разрастающаяся боль потери. Потери себя прежней и будущего, которое когда-то представлялось в ярких красках, и казалось, что иначе просто не может быть. Но это «иначе» происходит прямо сейчас.       — Кать… — тихо зовёт Андрей, и она поднимает на него предательски блестящие глаза. — Я знаю, что такое простить нельзя, но всё-таки… Прости меня за то, что я тогда ворвался в твой дом и наговорил… всё это. Я уже извинялся, но мне кажется, ты меня даже не слышала. Я понимаю, что ответственность за мою роль в том, что произошло, будет со мной всегда. Я… — он привычным движением снимает очки и трёт глаза. — Я сам не могу осознать, сколько боли и горя тебе принёс. И почему именно я, почему я был настолько глуп. Я же тебя ужасно люблю, понимаешь, и это страшнее всего. Что любящий человек может вот так ломать жизнь того, кого любит. Я, знаешь… Я теперь знаю цену слова. Каждого слова, что мы произносим и пишем. И знаю, сколько раз нужно подумать и выдохнуть, прежде чем открыть рот. Мне очень жаль, Катя, мне так жаль, что я всё это понял такой ценой…       Кате больно от его боли, и она переводит взгляд на водяную завесу за стеклом. Убегать бесконечно невозможно, как невозможно испепелять и ненавидеть, когда серый от раскаяния человек сидит прямо перед тобой. Она не может не видеть, что жизнь Андрея будто поставлена на паузу и не продолжается с тех самых пор, как они все вместе похоронили её отца.       — Мне нужно позвонить, — Катя осторожно дотрагивается до его горячей ладони и поднимается из-за стола, понимая, что только что приняла единственно возможное сегодня решение.       Саша подходит к памятнику Чкалову с букетом незабудок в руках, когда в очередной раз звонит Катин мобильник.       — Алло.       — Саша… — упавшим голосом начинает Катя.       — Вы не придёте, — мгновенно догадывается он.       — Простите, — она всхлипывает. — Не думайте, что мне не нужен этот телефон или что я неблагодарная… Просто… Навалилось тут… Не знаю, как сказать…       — Наверное, вас нашёл Андрей.       — Как вы?.. А… Ну да…       — Знаете… Вы меня наберите, как со всем разберётесь, ладно? Хоть в четыре утра. Мне кажется, вам сейчас не нужно оставаться одной.       — Х-хорошо, — удивлённо и пристыженно соглашается Катя. — Я позвоню, и договоримся о встрече, о настоящей, ладно? Спасибо вам за понимание и терпение, правда.       — Пока, Катя. Звоните.       Вручив незабудки продавщице газет, Саша уходит. День скитаний подошёл к концу, и можно с чистой совестью валиться спать. Он не замечает, что идёт привычным путём, по которому не раз ходил с Мариной, и понимает это только когда натыкается взглядом на заливаемое водой окно «Пьера» — их места. Правда, теперь за их любимым столиком сидит какой-то поникший брюнет и ещё более печальная шатенка с короткими вьющимися волосами. Несчастливый какой-то столик, думает Саша и зависает на несколько минут, пока девушка не обращает на него внимание. Встретившись с ней взглядом, он спешит ретироваться.       Катя чувствует, как хмелеет, но сегодня нет ни веселья, ни лёгкости, ни даже тумана в голове. Наоборот, всё видится предельно ясным, и единственный эффект алкоголя — анестезия эмоций, да и то слабая. Она уже сказала Андрею, что прощает его, и не соврала. Она сделала это с лёгким сердцем, потому что виноваты были все. И Андрей, и Катя, и работа, на которую папе нельзя было выходить так рано; и сам папа, и, наконец, врачи. Гораздо сложнее простить себя, и Кате ещё предстоит это сделать.       — И почему мне кажется, что твоё прощение ничего не меняет… — Андрей смотрит на неё, и мир опрокидывается от всего, что намешано в его взгляде.       — Потому что я давно не та, кем была осенью прошлого года. Ничего уже не будет прежним. И не стоит возвращать то, что ещё можно запомнить как что-то светлое и важное для нас обоих, — она смаргивает слёзы. — Я тоже перед тобой виновата. Прости, что сбегала. До недавнего времени я так и не выросла толком. Может, как раз до сегодняшнего дня…       — То есть это конец?       У Кати нет опыта настоящих расставаний, и она впервые узнаёт, как тяжело рвать живую, связующую двух людей нить, разрушать то, во что двое так верили, и причинять боль — каждым словом. Поэтому она молча кивает, не глядя на Андрея.       — А что, посмотреть мне в глаза слабо? — запальчиво интересуется Андрей. — Ну посмотри, Кать. Не будь такой трусливой. Я ж не Медуза Горгона.       Она повинуется и каменеет, несмотря на слова Андрея. Глаза у него больные, малярийные почти; он кусает губы и играет желваками — человеческое воплощение пружины, готовой лопнуть.       — Не проняло? Жаль, но я переживу.       Он резко встаёт, едва не роняя стул, бросает на стол несколько тысячных купюр и выбегает на улицу. Катя, проклиная себя на чём свет стоит, хватает пуховик и сумку и устремляется вслед за ним.       Андрей идёт не разбирая дороги. Он сам себя не узнаёт. Не понимает, почему так быстро признал поражение и свалил. Наверное, сам себя испугался. Никогда в жизни он не переживал эмоциональный накал такой силы — ни когда терял компанию, ни когда Катя размазала его на совете директоров, ни когда искал её по всей Москве и не находил, ни когда расставался с Кирой. Страшно терять себя, контроль над своим телом, почти слышать щелчок, с которым за долю секунды отключается всё рациональное и включается что-то дикое, чтобы выть и крушить всё вокруг.       — Андрей!       Он тормозит резко и разворачивается мгновенно. Огромная, испепеляющая всё надежда восстаёт со дна души, отравляет его всего, и он знает, что она совершенно напрасна, но совладать с ней не может. Она гаснет сама, стоит ему встретиться взглядом с Катей. Он не целует Катю, а нападает, поглощает, берёт в заложники. Она не сопротивляется, даже отвечает; в ушах у Андрея шумит, сердце, кажется, вот-вот лопнет. Где-то в глубине сознания рождается понимание: сегодня всё перегорит, надо просто пережить этот пик, просто пережить, потому что нельзя чувствовать вот так дольше нескольких часов, это несовместимо с жизнью. Острая горячка не бывает долгой — либо выживешь, либо кранты. Андрей не помнит, как они ловят такси и что именно делают на заднем сиденье, не помнит, как расплачивается за поездку; лишь у дверей своего люкса соображает, что надо бы достать карточку и открыть номер, и у него почему-то получается.       Катя тихая, но полная какой-то неведомой силы. Берёт инициативу на себя, не говорит ни слова, и он сдаётся. Перестаёт бороться за возможность её удержать, принимает финал истории. Не закрывает глаза и одержимо запоминает каждое её движение, каждый взмах ресниц, каждый вздох. Им никогда ещё не было так больно и так хорошо, как сегодня.       — Я тебя не отпущу, слышишь?..       Это первые слова, которые он произносит утром, когда испепеляющий огонь внутри затихает и оставляет после себя бездну страха. Катя всё ещё в его руках, они всё ещё пропитаны запахами и энергией друг друга, они вместе, вместе, вместе, и нет, чёрт возьми, в этом мире ничего более правильного. Это не должно закончиться, он не даст ей уйти, она не вырвется из его объятий. Он сильнее, и его любовь сильнее, и его это ничуть не волнует, его любви хватит им двоим с головою — главная певица страны не врёт, так правда бывает.       — Я люблю тебя… Я ужасно тебя люблю, я горю этим, я подыхаю каждую секунду, я за тебя умру хоть сейчас, убью кого угодно, я… — Андрей осекается, в висках стучит мысль о том, что как минимум одного человека он… не убил, нет, но… — Ты никогда не простишь меня по-настоящему, — говорит он совсем другим голосом, глухим и мёртвым. — Не на словах, а душой.       Катя пользуется этим моментом, выбирается из кольца рук, что немного ослабили хватку, и твёрдо произносит:       — Андрей, я тебя простила. Правда. Душой. Я себя простить не могу… И ты — лишнее об этом напоминание.       — Я — лишнее напоминание? — тупо повторяет он.       Катя прикусывает губу; с формулировкой она, конечно, ошиблась.       — Прости, я… Извини. Я не очень понимаю, что ещё могу тебе сказать. Мы всё обсудили, и…       — Всё обсудили? Всё обсудили, да?!       Андрей одним резким движением разворачивает её так, чтобы они оказались лицом к лицу.       — Ты действительно представляешь себе жизнь без меня? Вот в это мгновение, Катя, посмотри правде в глаза. Посмотри мне в глаза. Да, я подонок, я причинял тебе боль, я вёл себя как идиот, я навредил здоровью твоего отца, я… Да неважно, что я… Ты, Кать, ты… Ты либо та девочка из каморки, за которую я тоже перед тобой виноват, либо вот эта холодная статуя, сидящая сейчас передо мной. Ты не можешь быть и тем, и другим. Я знаю, что ты меня тоже любишь, я только что это чувствовал, Катя… — он целует её отчаянно, почти агрессивно. — Катя, не совершай эту ошибку, пожалуйста, умоляю, не делай этого с нами… Мы себя никогда не простим, вот за это точно никогда, Кать…       — Ты меня сейчас душишь, ты это понимаешь?       Его руки, сжимающие острые плечи, падают на одеяло с кажущимся оглушительным звуком.       — Я понимаю.       Катя одевается и больше ни разу не смотрит на Андрея, чтобы не передумать, не поддаться жалости и слабости. Жалость — это унизительно. Она сама однажды просила Андрея её не жалеть.       — Жизнь закончится, как только ты выйдешь из этого номера.       Она всё-таки оборачивается и благодарит себя за то, что не стала надевать очки.       — Ты это переживёшь. Обещаю.       Город укрывают предрассветные сумерки. Мосты, наверное, ещё не свели, но это и неважно — до съёмной квартиры полчаса пешком, не больше. Она пересекает росчерки питерских речек: Мойка — Грибоедов — Фонтанка. Думает ни о чём и обо всём одновременно, но главным образом о том, что совсем скоро эта ночь, это утро со всем его ветром, одиночеством и сырым запахом стылой воды станут далёким воспоминанием, и им обоим будет легче.       Придя домой, Катя раздевается, закутывается в плед и садится на полюбившийся широкий подоконник у открытого окна. Посветлевшее небо полностью затянуто тучами и всем своим видом обещает дождь. Катя звонит Саше, потому что больше совершенно некому, и знает наверняка, что он ответит.       — Да, Катя.       — Вы просили позвонить, — беспомощно шепчет она и начинает плакать.       — Расстались?       Слышно, как на том конце щёлкает зажигалка и вдыхается дым; Катя тянется за заныканной пачкой «Данхилла» и спичками. Она выкурила свою первую сигарету вечером после похорон отца. Это вторая.       — Да, — она делает затяжку. Голова кружится, но зато слёзы останавливаются. — Мои первые отношения… После такого кажется, что последние.       — Всё было так плохо?       — Да нет… По-разному было. Просто продолжаться так не могло. Андрей, он… Слишком сложный человек. Как бурная горная река. Меня когда-то именно это и привлекло, а теперь… Не знаю. Просто не хочу в этом водовороте утонуть. Хочу спокойствия и тепла. Не огня, понимаете? А он… Он меня очень любит. И я сейчас чувствую себя так, будто его убила…       — Не жалейте его. Меня вот тоже девушка бросила, и ничего — живу. Даже благодарен ей теперь. И вы Андрея тоже освободили. Он потом поймёт.       — Наверное… А вы где? — Катя изо всех сил старается сосредоточиться на чём-то другом. — Звучите так, как будто где-то на улице.       — Точно. Ушёл с собственной вечеринки. Отвальная у меня. Друг взбесил… Полез в душу насчёт бывшей, я и вышел из себя. У нас такое бывает.       — Вы легко заводитесь?       — Да нет, просто закрыл для себя эту тему, а Фил полез. Да ничего, помиримся. Знаете, как он наш дуэт называет? Полбригады. Саша и Фил. Не хватает Космоса и Пчёлы.       — А почему отвальная? Уезжаете?       — Должен, но всё время передумываю. В Берлин зовут.       — В Берлине хорошо, я там была.       — Мне и здесь неплохо. В любом случае, пока вам телефон не отдам — не уеду.       — Это может затянуться, — хихикает Катя. — Давайте назначим новую встречу. Только чтобы обязательно встретиться.       — У меня в последнее время хобби такое — встречи вам назначать.       Они решают пересечься вечером у «Авроры» и, может быть, сходить в кино.       — Саша…       — Да?       — А вы можете во входящих сообщениях найти эсэмэски от абонента «Папочка» и почитать мне? Там можно на громкую связь переключиться…       — Так, секунду… Переключился, нашёл. А мне точно можно их читать?       — Конечно, — Катин голос разносится по всему Александровскому парку.       — Ну хорошо… «Дочка, спасибо тебе за подарок, это моя первая смс, справился я?» «Тебя когда домой ждать, Катерина? Мама тут пирог испекла». «Катюшка, ты у меня такая красавица и умница! Я старый дурак, что на показ не пошёл». «Катюшка, я купил эскимо как в твоём детстве. Ждёт тебя дома». Так… А больше ничего нет, — Саша чувствует недоброе. — С ним что-то случилось, да?       Катя всхлипывает.       — Я вам сочувствую, Катя. Очень. У меня тоже… мама умерла. Правда, давно. Мне двенадцать было…       — Простите, я, наверное, разбередила что-то…       — Всё в порядке.       — Спасибо, что почитали…       — Не за что. Я, пожалуй, пойду домой.       — А я попробую уснуть… Спокойного утра, Саша.       — Спокойного утра.       Катя остаётся одна. Сперва тишина после разговора с Сашей кажется ей оглушительной, а потом она замечает все звуки постепенно просыпающегося города: шорох шин, грохот мусоровозов, смех редких прохожих, стук чьих-то каблучков. Жизнь продолжается, что бы ни говорил Андрей.