Выше домов

      К наступлению утра Катя простила Саше его дурацкий розыгрыш. Раздражение растворилось в неге и удовлетворённости, возведённой коварным петербуржцем в превосходную степень; но вместе с раздражением ушла и оторопь удивления от встречи с Сашей и его вздорного предложения. Свет раскалённого июльского солнца, уже поселившийся в незнакомой спальне, развеял вчерашнее «Это не значит, что я согласна», означавшее, что Катя позволила завиральной идее закрепиться в мозгу и дать себя рассмотреть. Ничего рассматривать она, конечно, не станет.       Блаженную тишину нарушают лишь звон первых трамваев, стук каблучков и шум поливальных машин. Катя вспоминает, как слушала эту же городскую симфонию весной прошлого года, возвращаясь на Большую Московскую из «Астории» после прощальной ночи с Андреем. Последней, но такой результативной. Внезапно проявленная эффективность — это так в духе Андрея Жданова… Катя скучает по последствию этой эффективности, своей Арише, чья макушка пахнет так умопомрачительно вкусно, а беззубая улыбка озаряет любой, даже самый невыносимый день. Катя любит дочку всё сильнее с каждым днём и радуется, видя в ней продолжение себя и Андрея, но даже для неё, мамы, выносившей и родившей на свет персональное чудо, этот путь не был бесхитростной, положенной природой прямой — скорее, параболой. Саша не ведает, что предлагает, понятия не имеет, что ему предстоит… предстояло бы, если бы Катя поддалась его иррациональному порыву. Он не знает, что такое маленький ребёнок, младенец, подчиняющий себе расписание всех окружающих его людей. И у него никаких нет причин, чтобы полюбить чужую дочь. И вообще…       — Я даже фамилию твою не знаю, — вдруг вырывается у Кати.       Саша, не отрываясь от замечательного занятия — вырисовывания языком замысловатых узоров на Катином животе, — неразборчиво произносит свою фамилию.       — Повтори, — просит она, по-хозяйски схватившись за всё ещё мокрые вихры на затылке и разлучив его с животом.       — Воропаев, — повторяет он. — И да, я помню, что у тебя на эту фамилию аллергия. Но другой у меня для тебя нет.       — То есть ты предлагаешь мне не только выйти замуж, но ещё и стать Воропаевой.       — Выброси это из головы. Я просто нашёл способ тебя спровоцировать и затащить в постель.       — Вот так, значит? — прищуривается Катя.       Он ухмыляется и ползёт выше, за поцелуем, приправленным несколькими обиженными укусами.       — Ты опасный тип, Александр Воропаев.       — Сказала девушка, которая перевернула мою жизнь и не собиралась в неё возвращаться.       — Я… — Катя виновато чмокает его в горбинку носа. — Я собиралась…       — Мы друг другу не врём, помнишь?       Она вздыхает.       — Хорошо… Ладно. Да, я собиралась и дальше жить с мамой и Аришей и тосковать вечерами.       — Почему не с Андреем? Он тебя любит.       — С чего ты это взял? — хмурится Катя.       — Была возможность лично в этом убедиться.       — Как это понимать?..       — Откровенность за откровенность. Ты расскажи мне всё, о чём не стала рассказывать в прошлом году, а я поведаю историю своего знакомства с Андреем. Я не могу на тебе жениться, не зная всей правды.       — Кто здесь на ком женится, молодой человек? Я вас вообще не знаю.       — Это что за музейная старушка в вас проснулась? Напоминаю, что вы, Катерина, молодая и прекрасная женщина, по моим наблюдениям, крайне влюблённая.       — В кого же это?       — В интригующего архитектора, который ошеломляет вас неожиданными предложениями, — отвечает Саша и целует её с обезоруживающей страстью, чтобы пульс у обоих стучал в ушах бешеной морзянкой.       — Какой вы наблюдательный, — выдыхает Катя и нехотя отстраняется. — Так и быть. Я всё тебе расскажу.       Он гонит от себя мысли о том, что сам может рассказать ей далеко не всё. Слушает внимательно, отрешившись от её обнажённого тела в сантиметре, от того, что один взгляд на неё может вызвать прилив болезненного возбуждения. Через полчаса наконец-то получает ответы на все вопросы и задаёт свой:       — Андрей пытался тебя вернуть, когда узнал о твоей беременности?       — Нет. Не пытался.       Саша считывает в её интонации что-то, чему не сразу получается найти определение. Не то чтобы затаённую грусть, но… печальную обескураженность. Андрей её любит — он видел это собственными глазами. И человек он, судя по всему, что Саше известно, довольно эмоциональный. Почему же он себя сдерживает? Боится потерять то немногое, что имеет? Хотя немногим это не назвать — в конце концов, они с Катей связаны на всю жизнь. И Саше придётся это принять. Не так уж много, учитывая, что́ он уже принял, какие условия поставил ему Павел Олегович Жданов. Андрей напрасно считает, что хорошо знает своего отца; похоже, он имеет о нём идеалистические представления…       — Не знаю, когда ты успел сделать вывод о чувствах Андрея, но он точно меня не любит. Жданов, он… Он из тех, кто горы свернёт, чтобы добиться своего. Меня он не добивается. Значит, я ему не нужна. И неудивительно. Наш первый разговор после расставания прошёл ужасно… Я обвиняла его во всех грехах. Это теперь я понимаю, что мы оба… забылись, что я не могу вешать на него ответственность, которую разделяют двое, а тогда… Тогда меня слишком колошматило от эмоций. Мама, конечно, мне и слова плохого не сказала, но зато лезла в душу насчёт того, почему мы с Андреем не сойдёмся…       — А почему вы не сошлись? — невольно спрашивает Саша.       — И ты туда же?.. Потому что у нас и не было никаких отношений. Ты же сам понимаешь из моей исповеди, что отношениями это не назвать. Три ночи, из которых как минимум первая далась ему так непросто, что он скорее отправился бы на эшафот, если бы у него был выбор. Я его простила, конечно, простила, но… Я вспоминаю, как звонил его мобильный, пока он вёз меня в гостиницу или домой к Малиновскому… Он выходил из машины, а я по наивности думала, что это Кира звонит. Только это была не Кира, а Ромка… Ромка, с которым он советовался, которому наверняка жаловался на свою незавидную участь… Да неважно, — Катя успокаивает саму себя и впервые натягивает лёгкое одеяло до самых ключиц, прячась под ним от воспоминаний. — Всё не так уж важно, как поёт Илья Лагутенко… В общем, воссоединяться ради ребёнка никто из нас не хотел. Единственное, чего хотелось Андрею, — это чтобы я вернулась в компанию… И я согласилась, потому что пиар — это всё-таки совсем не моё. И по Кольке я скучала… Он остался финдиректором, а я стала главным аналитиком. Кире, конечно, пришлось нелегко, но она была на высоте. Наверное, потому что сама потеряла родителей и понимала, через что я прохожу, на что наложилась моя незапланированная беременность… А на днях она и вовсе предложила мне дружбу, представляешь? Теперь уже она ждёт ребёнка, и это ещё больше её смягчило…       Саша думает о том, что в животе его незнакомой сестры растёт его племянник или племянница. Он хотел бы поделиться всем этим с Катей, но Жданов-старший не оставил ему выбора. Или он оправдывает себя, и выбор есть всегда?.. Наверное, есть. Только вот он хочет обрести и любимую женщину, и семью. Павел Олегович прямо сказал, что нужно сделать, чтобы это желание сбылось. Просто немного подождать и сообщить правду постфактум, когда все будут к ней готовы…       — Постепенно мы с Андреем остыли. Перестали бросаться взаимными упрёками, снова сблизились, но уже как-то по-родственному, знаешь, как во времена до затеи с соблазнением, до инструкции… Такой Андрей мне милее всего. Надёжный, понятный… Я поспособствовала возвращению Малиновского в «Зималетто». Было дурацкое желание поставить точки везде, где можно, если вдруг… — она ёжится. — Ну, если вдруг что-то случится. Страх перед родами никуда не уходил, хотя Андрей с ног сбился в поисках хороших психологов и подсовывал мне то одного, то другого. Мы с тех пор с Ромой хорошо общаемся. В конце концов, он крёстный Ариши…       — Как же ты прошла через это испытание? — сочувственно интересуется Саша и покрывает поцелуями холодную ладошку. — Я помню, как ты боялась…       — А получилось как с экзаменом. Помнишь это ощущение, когда страшно боишься, трясёшься, гадаешь, какой билет достанется, в каком настроении будет преподаватель… А когда вытягиваешь билет, становится всё равно, даже если нет уверенности в успехе. Просто делаешь, что можешь. Так и с родами… После начала схваток я парадоксально успокоилась. И родила сравнительно легко… И Аришу полюбила с первого взгляда, как положено гормонами. А потом что-то сломалось. Я споткнулась там, где ничего такого не ожидала. Врачи потом объяснили, что это физиологическое нарушение, неполадки с пресловутыми нейромедиаторами. Иначе говоря, послеродовая депрессия. У нас в стране в неё не очень верят, но она есть. Я несколько месяцев прожила с туманом в голове и отсутствием каких-либо тёплых чувств к собственной дочери. Да я вообще не испытывала тогда никаких эмоций… На антидепрессанты тоже не соглашалась — сколько про них страшилок… На меня и Зорькин, и Димка рычали, и даже мама начала что-то понимать и робко уговаривала воспользоваться выписанным рецептом… Андрей вообще с ума сходил… Считай, попробовал себя в роли отца-одиночки… Я не хотела к Арише лишний раз подходить, чтобы в своём тупом состоянии случайно ей не навредить, не сделать что-нибудь не то… Только кормила. Потом молоко пропало, и у меня не осталось отговорок, хотя за рубежом приём антидепрессантов вроде бы разрешён даже при грудном вскармливании… В общем, я решила попробовать. Андрей мне выбора не оставил — орал так, что просто хотелось это прекратить, чтобы голова не разрывалась от его крика. И через пару месяцев я выбралась из этой выгребной ямы… Знаешь, мне как будто насыщенность цветов выкрутили до предела. Я поняла, что в какой-то момент перестала различать цвета и буквально видела мир почти чёрно-белым, лишённым различимых оттенков. Мозг — это, конечно, та ещё загадка природы…       — И сейчас ты чувствуешь себя хорошо?       — Да. Таблетки я больше не принимаю, меня постепенно с них сняли. Только страх остался, что это может повториться. Получается, что моя психика вовсе не такая прочная, как мне казалось…       — По-моему, она у каждого довольно хрупкая. Мы просто об этом не подозреваем…       — Наверное… Ладно, — Катя устраивает голову у него на плече и обнимает его как можно крепче. — Я свою часть сделки выполнила, теперь твоя очередь.       Саша, как и обещал, рассказывает о встрече с обоими Ждановыми.       — Получается, меня сосватали за моей спиной, пока я приходила в себя?       Она злится, и он её не винит.       — Я понимал, что меня к тебе не подпустят, если я не произведу благоприятное впечатление. Догадывался, что ты к тому моменту получила акции компании и так или иначе стала членом семьи. А мне всё это не нужно. Я хотел по-быстрому откреститься от несметных богатств, договориться обо всём с Павлом Олеговичем и получить возможность сделать тебе предложение без всей этой возни.       Катя изумлённо в него вглядывается.       — Ты, похоже, всё-таки всерьёз веришь в свою затею.       — Кать, я с двенадцати лет лишён семьи и вдруг нашёл её в тебе. Я не давлю на жалость, просто говорю как есть. У тебя, конечно, не было возможности об этом подумать, а у меня времени было полно… Я возвращался в пустую квартиру, где мы с тобой жили вместе, и понимал, насколько мне хреново. Я не очень смыслю в любви, но… По-моему, это она.       — Я… — она паникует, отрывается от его плеча, размыкает объятие. — Я не уверена, что готова прямо сейчас ответить тем же.       — И не надо. Просто выходи за меня. Будет здорово.       Катя улыбается.       — Как просто ты об этом говоришь…       — А я вообще считаю, что всё должно быть просто. И, по-моему, тебе этого не хватает. Чувства лёгкости.       — А как же Аришка?       — А что Аришка? Нет никакой сложности в том, чтобы полюбить маленького ребёнка. В нас это вообще заложено, как в любом животном — любовь к детёнышам. Я о ней достаточно наслышан…       — От кого это?       — А ты думаешь, я только со Ждановыми познакомился?       — Так-так… По-моему, я под колпаком какой-то агентурной сети.       — Есть немного. Я эту комбинацию придумал не один, а с Юлианой и Димой.       — Вот черти!       — Они оба сказали, что иначе тебя из твоей скорлупы не выманить.       — Сваливаешь всё на них?       — Ничуть. Главный бузотёр, конечно, я.       — И, похоже, этим гордишься, — дуется Катя.       — Горжусь. Ты же лежишь сейчас рядом, а не прячешься в своей комнате под маминым крылом.       — С моей мамой ты тоже знаком?       — Нет. Не хочу лишать тебя возможности представить меня как полагается.       — Это если я захочу тебя ей представить.       — Конечно, захочешь. Ты девочка приличная…       — Уверен? — с этими словами она одним движением освобождается от одеяла и выгибает бровь.       — По-моему, ты стала намного свободнее, — довольно замечает Саша.       — Просто прошла через роды и смотрю на себя совсем другими глазами.       — Может, моими?       — Может быть… — шепчет Катя и привлекает его к себе.       Ночь с 8 на 9 августа 2007, поезд Москва — Петербург       — Ромио, давай сегодня спать не будем? Совсем.       Малиновский кокетливо вскидывает брови и прикладывает ладонь к губам.       — Андрей Палыч, и не стыдно вам?       — Дурак, — беззлобно говорит Андрей и вытягивается на своей кровати.       Малиновский сидит на своей и внимательно смотрит на друга.       — Чувствую, ночная программа будет насыщенной… — задумчиво заключает он. — Эх, не было свободных люксов, куковать мне с тобой в экономе… А чё делать-то будем? Пить? Резаться в карты? Или… — он округляет глаза в преувеличенном ужасе. — Разговаривать?!       — Пить я не хочу, — тускло отвечает Андрей. — И ты, и я с утра должны быть хотя бы узнаваемыми. Резаться в карты тем паче не хочу. Так что… Да, будем разговаривать.       — Страшная перспектива.       Рома прячет за привычным шутовством свою нервозность. Они здорово отдалились друг от друга с того памятного питерского утра, когда он сорвался и прилетел, чтобы вливать в Андрея парацетамол и спать в кресле рядом с его кроватью. Нормальных людей, думает Рома, такие эпизоды, наоборот, сближают. Но не их… Правда, в мае, после первой встречи с Воропаевым, Жданов первым делом позвонил верному другу, но потом снова ушёл в себя… Может, это знак, что их дружба себя изживает?       Эта мысль пугает до чёртиков. Вот вроде и жил спокойно больше года, пустив важные и долгие отношения на самотёк, а теперь, когда сумрачный Жданов лежит нахохлившийся совсем рядом и никуда в ближайшие девять часов не денется, в солнечном сплетении рождается дикое напряжение.       — Пойду за чаем, — объявляет Рома, чтобы ненадолго покинуть это пространство.       — Малина, ты чего? Это же «Гранд Экспресс». Нам всё и так принесут.       — А мне приспичило сейчас. В зобу, знаешь ли, дыханье спёрло.       Андрей хмыкает и позволяет Роме удалиться без дальнейших расспросов. Чувствует его состояние. Да он и сам будто на иголках. После вчерашней короткой, но доходчивой отповеди Юлианы он много думал. Может, даже больше, чем за всю свою жизнь. И согласился с её словами целиком и полностью — уже по-настоящему, а не взрываясь пассивной агрессией.       Они обсуждали детали предстоящего торжества, и вдруг Юлиана полюбопытствовала:       — Как у тебя дела с Малиновским? Без его поддержки ты всё это не вытянешь.       — Вытяну, — буркнул он. — А дела нормально. Ну, дал я ему тогда по роже, уволил, а он всё равно примчался меня выручать. Потом встал в позу, не захотел возвращаться в компанию, но Катя смогла его уговорить… С тех пор всё ровно.       — Это тебе так кажется, — бросила Юлиана.       Андрею эта ремарка не понравилась.       — Что ты имеешь в виду?       — Знаешь, Андрюш… Я не из тех, кто выбалтывает чужие секреты. Моё умение держать язык за зубами ценит вся Москва. Но тут смолчать не могу.       — Чувствую, ничего хорошего это вступление не предвещает. Выпить есть?       — Есть, но не про твою честь, — елейно сказала Виноградова. — Так вот… Мы с Ромой как-то пересеклись за ужином в прошлом году, когда Катя как раз сообщила тебе о своей беременности. Пожалуй, это был октябрь… Да, точно, октябрь. Я не буду напоминать, каким ты был в тот период… А вот каким был Малиновский, расскажу.       Андрей протяжно вздохнул, но Юлиану это не разжалобило.       — Говоря коротко, Рома тогда был в крайне подавленном эмоциональном состоянии. Ни до, ни после я его таким не помню. В тот вечер мы оба сидели за своими столиками в одиночестве и решили составить друг другу компанию. Обменялись сплетнями и шуточками, а потом я поинтересовалась, почему у него такой усталый вид. Спросила, честно признаюсь, скорее из вежливости и не ожидая, что получу столь подробный ответ. Но… После этого вопроса словно плотину прорвало. Другие посетители на нас косились и шикали — до того Рома буйствовал. И из его сбивчивого монолога я поняла одно… — Юлиана сделала паузу и выразительно посмотрела на Андрея. — Что ты, Андрюша, очень неважный друг.       — То есть как это неважный? — взбеленился Андрей. — Я дал ему всё, что мог. Влияние, деньги, должность, пакет акций. Возвысил над другими такими же приезжими ребятами, сделал частью высшего общества. Отец отправлял его стажироваться в Америку… Я одолжил ему всю сумму на его первую «бэху»… Что ещё-то нужно, чтобы быть хорошим другом?       — Ты сам-то себя слышишь? — с горечью осведомилась Юлиана. — Ты фактически бахвалишься тем, что ты его купил.       — Если я его купил, то он, Юлиана, продался. Если уж мы следуем твоей замечательной логике.       — Отнюдь. В плоскость купли-продажи вашу дружбу переводишь только ты. Ты воспринимаешь взрослого, самостоятельного и умного человека как паяца, тебе принадлежащего. Которым ты волен распоряжаться по своему усмотрению и у которого по сути одна задача — облегчать твою непростую жизнь. А если ты оглянешься на свою жизнь…       — А я ещё не помираю, чтобы на неё оглядываться! — он вскочил с комфортного кресла и принялся вышагивать по кабинету Виноградовой.       — А тогда уже поздно оглядываться, Жданов. Гораздо полезнее заниматься рефлексией, пока ещё жив-здоров. Ты, уж прости, не мальчик. И никогда им уже не будешь, потому что стал отцом. Поэтому я предлагаю тебе всё-таки оглянуться назад и увидеть, как часто Рома фактически принимал решения за тебя. Не потому что он этого хотел и не потому что стремился обладать этой сомнительной привилегией, а потому что иначе было невозможно. Ты сам делегировал ему это право, превращая его в обязанность. И Рома никогда тебе не продавался. Он служил тебе верой и правдой, и нет, меня не коробят эти пафосные слова из старых книжек. Когда дело доходит до тебя, нет человека благороднее, чем Малиновский. Потому что Рома тебя действительно любит и через года проносит благодарность и признательность за всё, что ты сейчас перечислял с видом ушлого торгаша, которому все должны.       Андрей молчал, наконец-то перестав топтаться с места на место и встав у окна. Смотрел на тихий московский дворик и под стать ему тихо кипел от осознания правоты давней подруги. Осознание это, впрочем, не достигало головного мозга, засев где-то в спинном. Андрей его ощущал, но не давал ему пролезть в черепную коробку, потому что совершенно не представлял, что с ним делать. Только оно рвалось и рвалось наверх… Выходит, он и в любви оказался неудачником, и в дружбе не преуспел. И отцом, наверное, будет дерьмовым. Катя выйдет замуж за этого архитектора, мелкая неизбежно будет проводить бо́льшую часть времени с матерью, и воспитает её не он, а некий Саша с набившей оскомину фамилией «Воропаев». Весь грёбаный мир против него. Всегда был, есть и будет. Папа никогда не видел его в президентском кресле: то сетовал, что Кира не имеет таких амбиций, то вздыхал, что Катя не хочет возглавить компанию… В «Зималетто» он вечно второй — сначала был в тени отца, потом добровольно отдал всё в Катины руки… Даже в личной жизни он сам себе не хозяин — то и дело ею управлял Малиновский, и, чёрт возьми, действительно делал это не по своей вине и инициативе…       Рома возвращается минут через пятнадцать — удивительно долго для выдающегося сервиса, который предоставляют в этом поезде.       — Неужели очередь за чаем? — не удерживается от сарказма Андрей.       Малиновский бухает стаканы в роскошных подстаканниках на стол и с необычной для себя ершистостью цедит:       — Давай без этого, мне и так сложно.       — Не вопрос, — пожимает плечами Жданов.       В тишине они старательно делают вид, что пьют чай — крепкий, с лимоном и сахаром, и адски горячий. Ему остывать ещё минут двадцать, не меньше.       — Так, всё, мне это надоело, — выходит из себя Андрей и наконец расстаётся со стаканом. — Выкладывай, что у тебя с Виноградовой. Она вчера за тебя так вписалась, что я сразу догадался.       — Юля-Юля… — закатывает глаза Рома и следует его примеру.       — Редкие птицы удостаиваются права так её называть.       — Моногамный Роман Дмитриевич и есть редкая птица. Можно сказать, штучная. Единственная и, скорее всего, неповторимая. Вряд ли другая женщина будет обладать надо мной той же властью. И слава богу.       — Вы встречаетесь?       — Можно и так сказать.       — И как давно ты завязал с рыбками?       — В феврале. К тому времени мы с Юлей были вместе уже два месяца, и она смотрела на всё сквозь пальцы. Но потом… — Рома нервно смеётся. — Потом чёрт дёрнул меня за язык, и я предложил ей секс втроём — ну, чтоб не изменять за её спиной.       Андрей тоже смеётся.       — Малина, ты неисправим. Страшно представить реакцию Юлианы на такое предложение.       — Да, она пригрозила вставить мне самый большой из своих зонтов «в очень неожиданное место». Короче, с тех пор я дал ей понять, что она у меня единственная, — в голосе Ромы сквозит удивлённая интонация, словно он сам пока не переварил эту данность.       — И как думаешь, надолго это? — интересуется Жданов.       — Зная меня… Нет, конечно. Но почему бы не попробовать? Я сейчас, можно сказать, душой отдыхаю. И телом, между прочим, тоже. Классный секс и уют всегда в наличии, не надо ничего искать каждый вечер.       — Да-а-а, Ромка… Вот так люди и женятся.       — Вот не надо, не надо этих предсказаний! Скорее ты женишься, чем я.       Мрачное молчание Андрея красноречивее любых слов.       — Слушай, ну сколько можно-то… — сокрушается Рома. — Ты же всё понимаешь…       — Понимаю. Но и переделать себя не могу. И плыть по течению на радость всем не собираюсь. Я пробовал по твоему совету начать другие отношения, но ничего не вышло… Я вообще понял, что хочу жить по-новому. Своим умом и исходя из своих интересов, если хочешь, из желаний своей души.       — Своим умом?! Нет, а я-то тогда чем займусь? Столько свободного времени появится.       — Ромыч… — напряжённо начинает Андрей. — Правда, прости меня за всё, через что ты прошёл по моей вине.       — Палыч, не распинайся. Я понимаю, о чём ты. Всё забыто.       — Нет, надо, — упрямо твердит Жданов. — И ничего забыто быть не должно. Наоборот, мне нужно об этом помнить. Я больше не хочу, чтобы ты был шутом при якобы короле. Я если и король, то, как говорится, голый… А ты не шут, а взрослый умный человек. И ещё… Всё, что тебе вроде как дала наша семья, ты получил заслуженно. Это не было подачкой провинциальному пацану. Это было вложение, которое окупилось сторицей. Так считает мой отец и так считаю я.       Малиновский на мгновение замирает.       — Спасибо.       — Не за что, Малина. Вообще не за что. Эти слова опоздали лет на десять, не меньше.       — Так, что-то правда в горле пересохло… — бормочет Рома и принимается хлебать чай. Утолив жажду, он с умилением добавляет: — Мой Андрюша такой большой и умный! И нечего раздражаться, Жданов. Окей, я не шут, но весельчаком не перестану быть никогда. Кто, если не я? Ты у нас рыцарь печального образа, а я всегда играю на контрасте. Не забывай, что мы с тобой холостяки. Наш дуэт ещё будет греметь среди рыбок, как в старые-добрые времена.       — Ты сам-то в это веришь? — вопрошает Андрей. — Если бы ты знал, с какой лёгкостью я бы обменял холостяцкую жизнь на жизнь с Катей, Ромка.       — Андрюх, так нельзя. Ты знаешь, что этому не бывать. Зачем вот это всё? «Жизнь с Катей»… Не надо её представлять, не надо себе врать каждый раз, когда вы проводите время с дочкой. Просто заставь себя перестать усилием воли. Это трудно, но иначе ты не сможешь жить нормально.       — Я всё понимаю, Ром. И надеюсь на то, что сегодняшний день поможет мне как-то вырваться из этой клетки.       — Поможет. Посмотришь на неё с архитектором… Лучше один раз увидеть, так?       Андрей угрюмо кивает.       — Напьёмся вечером?       — Если Юля разрешит… Шутка, Жданов, шутка! Насвинячимся, будь спокоен.