Масло гиацинта

      Массажный центр с облупившейся доисторической вывеской не вселял никакой уверенности в качестве предоставляемых услуг — лестница, ведущая в подвал жилого дома, была завалена строительным мусором и зловонными пакетами сомнительного содержания, но пути назад уже не было, и, пробираясь сквозь это дебри, Олег лишь мог надеяться на то, что уйдет отсюда живым и сравнительно целым.       Мастера с золотыми руками рекомендовали едва ли не все врачи в клинике: они хвалили этого «молодого, но одаренного самим Богом» специалиста так, словно им капал неплохой процент с его продаж, и Шепс изначально принципиально не хотел идти именно к нему, но Саша ласково намекнул, что если его маленький несмышленый братец хочет вернуться в профессиональный спорт, то никакой другой массажист ему не подойдет. И теперь Олег здесь — на настоящей помойке где-то в самой жопе Москвы, собирается отдать баснословную сумму человеку, который даже не может позволить себе презентабельную вывеску. Чудно.       В прочем, если руки у этого молодого специалиста действительно золотые, то внешний вид его места работы Шепса мало волнует — за билетом в высшую лигу хоть на помойку, хоть на кладбище. Спорт важнее мнимого удобства и количества нулей на банковском счете.       Пробравшись, на удивление, к крепкой на вид металлической двери, Шепс на панели крохотной код набирает, стараясь сердце в груди успокоить: то в предчувствии плохом бьется так, что в глазах темнеет. Домофон затихает, никаких признаков жизни не подавая, а в соседней куче мусора слышится подозрительное шебуршание недовольных новым посетителем крыс, и Олег едва сдерживается, чтобы не послать все это куда подальше, когда дверь перед ним распахивается, едва не прилетая ему по лицу.       Милая девушка лет двадцати в медицинской форме из проема показывается, глазки темные щуря, она улыбается дружелюбно, шире проход открывая:       — Прошу прощения, у нас домофон сломался. Проходите, пожалуйста. — Олег кивает рассеяно и в помещение заходит, все молитвы вспоминая, что бабушка в детстве в голову вбивала. Почему-то ни одна на ум не приходит.       Все это изначально выглядело, как начало какого-нибудь триллера про маньяка-врача, а кучи мусора и воняющие гнилью пакеты с крысами поблизости явно намекали на трупы, которые милый мальчик-массажист по этим полиэтиленовым мешкам фасует. По классике жанра, за подвальной дверью его сейчас встретит не оборудованный кабинет, а обшарпанное место преступления с засушенными головами, облезлыми обоями и скрипящим полом, а где-нибудь у стены обязательно будут стоять холодильники с кровью девственниц.       Олег вместе с крохотной девочкой-сопровождающей проходит по темному коридору, воняющему сырой плесенью, и в своих догадках постепенно только укрепляется, мысленно надеясь, что он будет тем самым главным героем, успешно сбежавшим из лап убийцы. Должно же ему хоть где-то в жизни повезти, да?       — Вы уж простите за этот беспорядок, мы только недавно сюда переехали, вот ремонт никак не закончим. — Девушка в нишу незаметную ныряет, ключами звеня, и дверь деревянную отпирает ловко, улыбки легкой не теряя.       Вопреки всем опасениям, внутри помещение ничем от обычных массажных салонов не отличается: никакой свалки с грызунами, облезлых обоев, вздутых полов и дешевых мерцающих ламп — только приглушенный мягкий свет, светлая мебель и деревянная стойка регистрации с кучей каких-то мелких декоративных горшков и благовоний. Никаких холодильников с кровью и сушеных голов поблизости — какая жалость.       — Если Вы не против, можем оформить договор сразу. Дмитрий Алексеевич всё равно ещё не освободился. — Споро проверив что-то в смартфоне, девушка на кресло за стойкой опускается, компьютер включая и бумагой шурша.       Она какие-то папки разноцветные достает, печати и кучу пестрых ручек, на Олега из-под челки поглядывая заинтересованно, а тот лишь плечами пожимает безразлично.       — Без проблем.       — Тогда раздевайтесь и подходите ко мне. — Вешалка на стене у двери находится вместе с подставкой для обуви и одноразовыми тапочками, там же зеркало небольшое висит и картины — несколько штук разного размера по всей стене разбросаны, единую композицию составляя — безумно красивую, но абсолютно непонятную. Там абстрактная графика с реалистичными змеями сочетается, с пейзажами и косоватыми портретами. Разного цвета и текстуры материалы удивительно хорошо рядом смотрятся, друг друга дополняют, взгляд приковывая, но ощущение от них внутри всё равно мерзкое до мурашек на коже.       Девушка за стойкой договор печатает, паспортные данные вбивая, ксерокопии делает и печати везде ставит со скоростью впечатляющей, успевая при этом анкеты со стандартными вопросами о самочувствии и болезнях под нос подсовывать и настроением Олега интересоваться. Она улыбается, глазами сверкая восторженно, когда о массажисте рассказывает, о таланте его и опыте впечатляющем, о случаях интересных, что здесь сама встречала, и столько благоговения в ней при этом, столько уважения к гению чужому, что Шепс сам проникается невольно и, рассказами увлеченный, не замечает, как бумаги все в двух экземплярах перед носом оказываются, подписей ожидая.       — Один для Вас, другой для Дмитрия Алексеевича, он все подпишет перед сеансом, ознакомится с вашим диагнозом и предложит варианты терапии. Если Вас всё устроит, то уже после мы заключим договор на оказание комплекса услуг, подберем для Вас удобное время и решим вопрос об оплате, хорошо?       — Как Вам угодно. — Олег ставит размашистую подпись в нужных графах, даже не вчитываясь: если они потребуют с него душу на выходе, обещанный результат того стоит.       Устраиваясь на удивительно мягком, но слишком низком для его роста диване, Шепс в телефон бездумно залипает, соцсети обновляя: там аккаунт команды фото с ним выложил с подписью дурацкой о надежде на реабилитацию и скорое возвращение, и фанаты теперь с ума сходят, личные сообщения везде, где можно, штурмуя.       Разгребая весь этот шлак, Олег совершенно упускает момент появления в крохотной комнате ещё нескольких человек. Тихий разговор не в силах отвлечь его от очередного письма с признанием в вечной любви с кучей стикеров и восклицательных знаков, и внимание на реальность он обращает только когда в комфортной тишине зала раздается чересчур громкий хлопок входной двери. Ощутимо вздрагивая, Шепс помещение оглядывает и, ох вау, ему никто не говорил, что молодой и талантливый специалист выглядит не хуже античного божества: парень невысокого роста стоит прямо рядом с диваном, вчитываясь в какие-то документы, узловатые пальцы, покрытые темными пятнами татуировок, крепко удерживают бумаги, и Олег на секунду даже завидует этим кускам целлюлозы.       — Вы на восемь, да? — На лице скульптурном улыбка вежливая чужеродной кажется, она с глазами пустыми, незаинтересованными, не сочетается совсем. — Заходите минут через пятнадцать, я как раз все подготовлю, хорошо?       Шепс кивает заторможено, шею чужую разглядывая жадно, он слова чужие мимо ушей пропускает, кадык под кожей дергающийся разглядывая, и с трудом стон разочарованный сдерживает, когда мужчина за дверью скрывается. Это должно быть незаконно — так хорошо выглядеть.       В штанах становится неожиданно тесно, и Олег судорожно что-нибудь мерзкое вспомнить пытается, чтобы возбуждение неуместное отогнать, а перед глазами только руки чужие стоят. Боже, как красиво смотрелись бы эти пальцы на члене, они бы темным пятном на фоне кожи выделялись и наверняка сжимали бы именно так, как нужно, — чтобы глаза от удовольствия закатывались и в голове ничего, кроме желания жгучего не оставалось.       Со стояком справиться подобные мысли совершенно не помогают.       — Прошу прощения, я могу выйти покурить? — Легкий мороз и вонь гниющего мусора должны помочь привести себя в порядок: Олег безусловно уверен в собственной неотразимости и знает, что красавчик-массажист не откажет ему хотя бы в свидании, но заявиться к нему в кабинет со столь прямым доказательством своей заинтересованности было бы, как минимум, не культурно.       Как максимум, парень с волшебными руками может счесть это оскорбительным и выставить его из своего кабинета, лишив последнего шанса вернуться в профессиональный спорт, и вот это уже точно того не стоит.       — Конечно, только ключи возьмите и не задерживайтесь, пожалуйста.       Холод под куртку расстегнутую пробирается, кожу колет недружелюбно, но вместе с дымом табачным он облегчение приносит, образы навязчивые из головы выгоняя. Крысы все еще копошатся в ближайшей куче, недовольно пофыркивая, они пару раз носы любопытные показывают, но быстро интерес к человеку теряют — не мешает и ладно. Теперь, зная, что всё это лишь последствия ремонта, а не халатная запущенность, Олег может разглядеть в кучах сломанные стулья и пару рулонов желтых от влаги обоев, у самой двери остатки какого-то каркаса стоят, а по лестнице разбросаны куски поролона. Выбрасывая окурок в ржавую банку из-под кофе, с кучей таких же бычков, он вывеску обшарпанную вспоминает: теперь понятно, почему они ее не меняют — ремонт, превративший это убежище бомжов в презентабельный массажный салон, наверняка сожрал весь бюджет, который у хозяев заведения только был.       — Вам нужен тридцать шестой кабинет, пройдете прямо до упора, потом направо и по стрелкам к аварийному выходу, кабинет Дмитрия Алексеевича ближайший к нему.       Девушка за стойкой Шепсу стопку документов вручает и едва ли не карту на стикере рисует, объясняя, как до массажиста добраться, открывая магнитной картой дверь, за которой, вместо ожидаемого кабинета, настоящий лабиринт все это время скрывался, с развилками, лестницами, кучей проходов в никуда и очень странной нумерацией дверей.       Блуждая по бесконечному коридору в поисках заветных зеленых наклеек со стрелками, Олег пару таких же потерянных людей встречает, они выход ищут от стены к стене шарахаясь и в кабинеты запертые стучат тревожно, надеясь помощь отыскать. В голове невольно вновь мысли о фильме ужасов зарождаются, мурашки по спине пуская, но Шепс их гонит, как только может, наконец находя нужный проход в этом проклятом месте. Если собственник центра хотел воссоздать лабиринт Фавна, то он явно преуспел в этой затее настолько, насколько это вообще возможно.       Нужная дверь и правда ближайшей к аварийному выходу оказывается, в отдалении от других, она расположилась в крохотном закоулке в окружении технических помещений так, что без подсказки найти ее вряд ли представлялось возможным.       — Можно? — Олег, приличия ради, костяшками по приоткрытой двери стучит, голову в проем просовывая, и едва язык не прикусывает, слюной давясь.       Посреди кабинета, сверкая голым торсом, его личное божество обрабатывает кушетку, абсолютно не заботясь о том, что кто-то может захлебнуться от восторга, просто взглянув на него.       — Проходите, я почти закончил. — Массажист плечом дергает, головы не поворачивая, и стол одноразовой простыней застилать принимается, а Шепс просто замертво в коридоре упасть готов, на лопатки выпирающие смотря не моргая: те под кожей тонкой на каждое движение отзываются, и Олег не может не думать о том, как это ощущалось бы под рукой. Так же, как не может не думать о штанах, преступно хорошо сидящих на чужих ягодицах. В какой момент медицинская форма стала столь привлекательной?       Просторный кабинет удивительно тревожным кажется: в нем чисто до ужаса, ковер мягкий на полу лежит, а на рабочем столе бумаги в разнобой валяются, но в приглушенном свете теплых ламп это всё тени зловещие отбрасывает, а с картинами на стенах, что инсталляцию из зоны ожидания продолжают, помещение, что уютным должно быть, в логово серийного убийцы превращается. И хотя его привлекательный массажист совершенно не похож на маньяка, это вовсе не значит, что он им не является.       — Вы кажетесь напряженным. — Чужая улыбка все такой же искусственной и неуместной кажется, она на лице красивом росчерком кривым лежит, в глаза бросаясь. — Первый раз на подобной процедуре?       Массажист рубаху медицинскую движением легким натягивает, спину фактурную скрывая, и Олег едва не стонет от разочарования. Парень волосы руками зачесывает небрежно, с глаз их убирая, он к столу подходит медленно, почти подплывает, бумаги по ящикам распихивая небрежно, и на стул опускается, всё своё внимание на Шепса обращая.       — Нет, я спортсмен, для нас массаж — привычное дело. — Олег под взглядом изучающим тушуется, смущение колкое ощущая. На него, как на лягушку распятую, смотрят: с интересом исследовательским и абсолютно безжалостным, массажист словно решить не может, что первым отрубить.       — Тогда расслабьтесь, я вас не съем. — Сомнительное утверждение Шепс смешком истерическим встречает, в кресло у стола опускаясь после немого приглашения. Он в руки чужие документы вкладывает, и от касания мимолетного его током прошибает так, что сердце в груди едва не останавливается, специалист на это только хмыкает снисходительно, улыбку свою кошмарную вновь на лицо натягивая. — Давайте знакомится. Меня зовут Дмитрий Алексеевич, можно просто Дмитрий. Я мануальный терапевт и массажист-реабилитолог, моя основная задача — разработать для вас индивидуальный курс лечения, соответствующий запросу и добиться оптимального результата в кратчайшие сроки.       Узловатые пальцы бумаги перебирают, массажист в блокнот карандашом что-то выписывает быстро, всё время волосы мешающие за уши заправляя, и на Олега взгляды странные время от времени кидает, а тот только и может дышать через раз и слюну вязкую сглатывать. Если этот парень действительно маньяк, Шепс не так уж и против стать его новой жертвой — смерть от таких рук наверняка будет чертовски приятной.       — Да, хорошо, это звучит как то, что мне нужно. — Мысли в голове в одну кучу собираться упорно отказываются, разбегаясь, как тараканы, стоит взгляд темный на себе почувствовать. Голос на октаву выше обычного поднимается, речь, и без того прерывистую, совершенно неразборчивой делая, но массажист никаких признаков недовольства не выказывает, лишь головой из стороны в сторону покачивает лениво, губы тонкие поджимая. — Я Олег, но вы это и так наверное знаете. Мне рекомендовали вас, как кого-то, кто умеет творить чудеса.       — В пределах разумного. Что вас беспокоит, Олег?       О, у Шепса масса поводов для беспокойства: риск разрыва контракта с клубом, постоянные боли в мышцах, отвыкающих от нагрузок, курицы-наседки в лице друзей и семьи, выедающие ему мозги чайной ложкой, и слишком красивый реабилитолог с повадками маньяка-насильника. Последнее сейчас беспокоит особенно остро, заставляя думать не тем местом и постоянно на стуле вертеться, стараясь нарастающую эрекцию швом джинс пережать так, что он его без яиц бы не оставил. В прочем, врач наверняка интересовался последствиями травмы, а не тем, что Олег нуждается в его нежной руке где-то чуть ниже пупка.       — Около полугода назад я получил травму на матче, мне пришлось делать операцию и я долго восстанавливался после нее. В начале месяца мне разрешили вернуться к тренировкам, и все было хорошо, но в какой-то момент нога просто потеряла чувствительность, а потом вернулись боли и судороги. Все нормально, пока я не увеличиваю нагрузку, но стоит чуть больше пройти или пробежаться где-нибудь, и бедро снова ныть начинает так, что на стену лезть хочется.       О том, что от боли не получается ни сидеть, ни лежать говорить откровенно стыдно: когда тебя простреливает от колена до копчика, всё, что ты можешь себе позволить, — прыгать по квартире на одной ноге со слезами на глазах, боясь пошевелить поврежденной конечностью. Первые два месяца он не мог ходить без костыля, и это было нормально, именно этого ты и ожидаешь после тяжелой операции по сращиванию сухожилий и мышечных волокон. С задетым нервом у него почти не было шансов на полное восстановление подвижности, но она вернулась, Олег снова мог бегать и прыгать, он мог тренироваться и играть.       Кто же знал, что вместе с подвижностью объявятся невралгические боли, от которых повеситься захочется. Шепс никогда об этом никому не расскажет, но в первый раз, когда ногу прострелило посреди ночи, он кричал так, что к нему прискакала обеспокоенная соседка, испугавшись, что его убивают.       — У вас был только разрыв сухожилия? — Карандаш противно скребется о бумагу и от звука тихого, но противного до ужаса, по коже мурашки бегут, от мыслей дурных отвлекая. Дмитрий Алексеевич фигуры абстрактные вычерчивает любовно, никакого интереса к пациенту не проявляя, и лицо его сейчас куда живее и натуральнее кажется, на нем интерес искренний и теплый проглядывается и улыбка едва заметная, нежная и легкая, совсем на кособокий оскал не похожая. — Болевой синдром чаще всего возвращается при повреждении связок, если было растяжение или неполный разрыв и вам не накладывали шину, то вполне возможно, что они не полностью восстановились, и проблема в колене, а не в бедре. В прочем, если это действительно так, то я вам не помощник, нужна будет ещё одна операция.       — Тогда я надеюсь, что проблема в чем-то другом. Вряд ли целая бригада хирургов и реабилитологов проглядела что-то настолько серьезное, так? — Олег усмехается, стараясь скрыть захватывающую его нервозность.       Еще одна операция его не пугает — их и так было столько, что он со счета сбился. Он знает, что хорошо переносит наркоз и быстро восстанавливается, врачи всегда от него в восторге, но как бы быстро он не возвращался в форму, в этот раз его никто ждать не будет.       Клубу не выгодно содержать больного спортсмена. Каким бы именитым и талантливым Олег не был, пока он не участвует в соревнованиях — он не окупается, а боевой дух, мечты и сработанный состав мало волнуют владельцев команды, если не приносят доход. Еще одна операция — это почти полгода сверху на реабилитацию и возвращение формы, постоянная физиотерапия, массаж и никаких игр — у него нет этого времени. Менеджер, навестивший его в прошлом месяце, дал понять, что если он не вернется в строй к новому году, то может не возвращаться уже никогда, а через неделю клуб заморозил его контракт, пожелав ему скорейшего выздоровления и сняв его с позиции основного игрока.       Вот поэтому Олегу нужно настоящее чудо: у него полтора месяца и немеющая нога, висящая дамокловым мечом над его мечтами и карьерой — обычный врач тут уже ничем не поможет. По словам брата этот человек единственный во всей необъятной на таланты Москве, кто на подобное способен, и, если его навыки хотя бы в половину так же хороши, как его внешность и хвалебные оды, что ему воспевают, — он Олега устраивает. Иначе он бы ни за что не появился в столь сомнительном месте.       — Да, скорее всего проблема в нерве или в неполном восстановлении мышечных волокон. Со всем этим можно справиться. — Оставляя едва заметные пометки на тестовых бланках, массажист улыбается мечтательно, взглядом восторженным по снимкам бродя. — Раздевайтесь и вставайте у стены, я Вас посмотрю и мы решим, как Вам помочь.       Этот массажный центр даже на картах не отмечен, в интернете про него разве что отзывы найти можно, да и те по пальцам пересчитать выйдет. Саша уверял, что всё с заведением в порядке, просто методы лечения своеобразные, да цены не для среднего заработка, но все это отговорками казалось, прикрытием для чего-то ужасного. Логова серийника, например.       — А можно нескромный вопрос?       — Если не боитесь услышать ответ. — Массажист из ящиков схемы тела человеческого вытаскивает, на них цветами разными системы обозначены: нервная и сосудистая, а поверх росчерками кривыми связки отмечены, сухожилия и мышцы. Он карандашом поверх рисунка черкает легко, ногу левую выделяя, и пишет что-то неразборчиво.       — У вас есть профильное образование? — Олег шею вытягивает, словно жираф, в подчерк неровный всматриваясь заинтересованно, и едва по носу папкой увесистой не получает, когда та на стол перед ним опускается. Дмитрий на него смотрит, глаза щуря недовольно, и фыркает едва слышно, пальцем по ней постукивая требовательно.       — Прошу. — Он с видом скучающим к схеме возвращается, бедро обводя небрежно, но Олег кожей чужую обиду ощущает и негодование. На секунду даже мысль извиниться и папку подальше отодвинуть появляется, но Шепс лишь головой трясет, в бумаги поданные вчитываясь внимательно: среднее медицинское, высшее, курсы переподготовки и куча сертификатов с краткосрочных обучающих программ, пара бумаг с иероглифами и благодарственные письма — у его врача не просто есть профильное образование, оно не одно. Невольно возникает вопрос: а сколько Дмитрию вообще лет, но задать его Олег не успевает. — Вы должны знать, что для нашего центра это скорее исключение из правил. Мы не придерживаемся традиционных способов лечения и работаем со всем, что может помочь. Даже если это не соответствует стандартам медицины.       — И помогает? — Шепс едва язык не откусывает от страха, когда карандаш в чужих руках хрустит печально: у массажиста в глазах столько гнева ядовитого, что впору бежать подальше и прятаться, молитвы вспоминая, но Олег почему-то только слюной давится, румянцем заливаясь. Тихая ярость оказывается ужасно возбуждающей.       — Если бы не помогало, Вас здесь бы не было. — Врач со стула поднимается, потягиваясь лениво, и на Олега смотрит внимательно, губы в недовольстве поджимая, а у того кровь от мозга отливает стремительно, словарный запас сокращая. Он бы извинился, честно. Если бы мог. — Раздевайтесь и вставайте у стены.       В голосе тихом ни следа от мягкости учтивой не остаётся, каждое слово словно отвращением пропитано, угрозой, и Олег теряется, команду послушно выполняя. Он одежду скидывает аккуратно, с ноги на ногу переступая неуклюже, и едва на пол не валится в штанинах путаясь. Бедро больное на движение ломотой колючей отзывается, до паха простреливая, и это всё неуместное возбуждение сбивает, жмуриться заставляя до звезд в глазах.       Дима взгляда внимательного от Шепса не отводит: линии мышц напряженных прослеживает, шрамы неровные старые и новые на коже загорелой рассматривает, муку за веками закрытыми спрятанную ловит и думает, что прекрасно толпу поклонниц юного дарования понимает. Хорошая форма, правильные черты лица и убойная харизма — не будь мальчик гетеронормативным до мозга костей, Дима бы его сожрал с потрохами.       О похождениях тяжёлого форварда Динамо известно если не всей России, то всей Москве уж точно: чрезмерная любвеобильность Шепса обсасывается каждые пару недель, стоит только очередной фигуристой блондинке выложить фото с ним в открытый доступ. Матвеева это не особо волнует, он за баскетболом следит только чтобы о травмах Череватого узнавать до того, как он к нему с ними заявится, и болеет, предсказуемо за ЦСКА, но почитать слезливые истории очередной барышни, надеявшейся прибрать к рукам титулованного спортсмена — хороший способ развеяться после трудового дня.       Сложив одежду на стуле, Олег на место указанное встаёт и ёжится зябко, к стене холодной спиной прислоняясь. Массажист его оглядывает придирчиво, схему в блокнот вклеивая, и вплотную встаёт, ладонями кости тазовые ощупывая с нажимом. Шепс под взглядом пустым себя манекеном учебным ощущает, приказаниям сухим повинуясь и рукам мягким: поворачивается, мышцы напрягает, приседает и наклоняется, шипя едва слышно, когда пальцы чужие на мышцы давят до красных пятен на коже.       Дмитрий всей ладонью по бедру травмированному проводит, шрам прослеживая, и Олег от прикосновение этого дергается, от боли дикой едва не воя, а врач только цыкает недовольно, по икре шлепая беспощадно.       — Терпите. — Он рукой двуглавую мышцу прощупывает, колено чужое себе на плечо опустив, и мимолетом прелесть чужих ягодиц отмечает, что даже ткань сокрыть не в силах. В прочем, наваждение спадает моментально, стоит судорогу под пальцами ощутить. — Это место немеет?       — Ага. — Давление на ноге неощутимым становится, словно ладонь чужая пропала вовсе, и Олег едва на пол не валится, на миг ориентацию в пространстве теряя.       Массажист стопу на пол ставит аккуратно, придерживая, пока Шепс к стене не приваливается, вставая ровно, и сам движением плавным поднимается, блокнот со стола стягивая, чтобы очередные пометки для себя сделать.       — Можно сесть?       — Нет. — Горе на красивом лице чувством триумфа внутри отзывается, довольством по венам растекается, и Дима усмешку легкую себе позволяет в глаза чужие заглядывая. — Снимайте трусы.       Смятение и ступор очень быстро смущение вытесняет, заставляя Шепса пятнами красными до самой груди покрыться. Интересно, его смущает сам факт необходимости раздеться догола или конкретная необходимость сделать это при Диме? Он последние полгода должен был задом перед каждым своим врачом светить, мог бы и привыкнуть уже.       — Мне нужно посмотреть ягодичные мышцы или я могу поработать с вами так, и вы снова сможете бегать и прыгать. Только не удивляйтесь, когда не сможете сесть.       — Ладно. — Если у него встанет, это будет фиаско, с которым его совесть смириться не сможет, но выбора у него, на самом деле, нет. Олегу нужно, чтобы Дмитрий ему помог: пара минут позора в случае проигрыша собственному члену — малая плата за успешную карьеру.       Откладывая трусы к общей куче своей одежды, Олег вновь к стене встает, упорно пытаясь врача перед глазами маячившего игнорировать и дышать. Он пытается самые мерзкие вещи вспомнить: самые страшные травмы, противные насекомые и ужасающие картины в зоне ожидания — всё идет в ход, и ощущение безысходности отступает под натиском тошнотворного отвращения. А потом массажист открывает рот, и Олег едва не давится собственным вдохом:       — Вид неплохой, но мне все еще нужны ваши ягодицы. — К стене Шепс разворачивается со скоростью света и, утыкаясь взглядом в висящую поблизости картину с упитанным питоном, благодарит бога и того, кто этот ужас нарисовал. Это хладнокровное явно кого-то съело, но по смутным очертаниям было невозможно опознать его жертву.       — Звучит двусмысленно. — Теплая ладонь на крестец опускается, давит, и Олег стонет сдавленно, едва пополам от боли острой не складываясь. Он головой о стену бьется со всей дури, едва лоб не расшибая, шипит недовольно, ругательства в себе давя, а врач над ним смеется немилосердно, поясницу дыханием обжигая.       — Подтекст находят только те, кто его ищет. — Ладонь теплая на ягодицу ложится, мышцы крепкие сжимает мягко, едва ощутимо, и Шепс в ужасе к разглядыванию картины возвращается, воздухом давясь то и дело.       Шкура у пресмыкающегося от росчерков косых объемной кажется, почти настоящей, чешуйки мелкие грязными пятнами на тушке смотрятся, раны гниющие напоминая, они тут и там сеткой очертания жертвы внутри питона выделяют, и Олег, ликуя, ощущает, как к горлу желчь из желудка поднимается, горечью на язык оседая — чешуйчатое отродье с неуместным возбуждением справилось на ура.       Массажист внутренних метаний Шепса не разделяет совершенно, он наслаждается, восторга своего не скрывая. Любоваться задницей пациента не очень этично, но кто вообще может Диму за это осудить? С таким искушением не совладал бы даже самый гетеросексуальный мужчина на планете: правильная форма, мягкая кожа и крепкие, отзывчивые мышцы под ней — кто вообще смог бы от подобного отказаться? Человек с высокими моральными ориентирами и повышенным чувством ответственности, очевидно. Кто-то, кто абсолютно точно не Дима, у которого это чудо генетики прямо под носом находится, от напряжения подрагивая. Жаль, что не сексуального, этим этическим пунктом Матвее бы тоже с удовольствием пренебрег.       — Лежать, сидеть не больно? Не бывает прострелов или ломоты? — Массажист выпрямляется, с пола поднимаясь, и морщится недовольно, колено растирая: людям помочь это всегда пожалуйста, они же платят, а за самолечение даже премию на работе не выпишут. Как можно самому себе премию выписать? Он даже отпуск себе не берет уже года два. Шепс головой качает в отрицании, от стены отлипая, и Дима с трудом смешок сдерживает. Не болит у него, как же. — Может, просто неприятные ощущения?       — Нет.       — Уверены? Чтобы действительно Вам помочь, мне нужно наверняка знать насколько проблема запущена. — Дима в глаза светлые заглядывает проникновенно, чужое смущение смакуя, он улыбается бесцветно, указательным пальцем на крестец надавливая, и лицом перекошенным наслаждается. — Вот так не больно?       — Нет. — Олег шепчет, щеку до крови закусывая, и к стене отворачивается резво, позвонками шейными похрустывая. Питон на картине внезапно кажется ему до ужаса живым и даже сочувствующим, а вот врач за спиной откровенно жутким. Может, он все-таки разбирает людей на суповые наборы? Просто хранит не в кабинете, а где-нибудь в служебной помещении или кладовке, их около его рабочего места подозрительно много.       — А так? — Голос нежный медом на слуху кажется, отвлекая, и Олег невольно назад поддается, от паники отвлекаясь, и массажист секундной заминкой нагло пользуется, улыбаясь гадко.       Ладонь на ягодицу ложится обманчиво мягко, и у Шепса мурашки по коже бегут, и дыхание спирает, и сердце его в груди встать готово от восторга и ужаса. А потом Матвеев ладонь сжимает, и Олег от боли орёт так, что у самого уши закладывает. У него под кожей настоящее пламя разрастается, по нервам лавой течёт, из равновесия шаткого выбивая, и он на стену едва не падает, руками за нее изо всех сил цепляясь.       Перед глазами пятна кислотные пляшут, мешая в пространстве ориентироваться, но на плечи ладони мягкие опускаются, поддерживая, врач встать нормально помогает, смешков довольных не скрывая:       — Что? Совсем не больно? — Грусть в голосе наигранная раздражает до ужаса, но сил ни на ответ достойный, ни на возмущение не находится совсем.       — Издеваетесь? — Шепс кряхтит недовольно, с помощью чужой руки разворачиваясь аккуратно, и в глаза темные заглядывает, веселья злорадного абсолютно не разделяя, но врача его смурной вид не задевает совершенно и настроение не портит.       — Врать тому, кто хочет Вам помочь, очень плохая идея, Олег. — Улыбка на лице красивом до оскорбительного снисходительной выглядит, но взгляд шальной, довольный до ужаса и живой такой, такой настоящий, что у Олега язык не поворачивается оскорбление колючее из себя выдавить. В прочем, бесстрастную маску массажист натягивает с удивительной скоростью, к столу отходя уже собранным и спокойным. — Можете сесть, только не одевайтесь.       Врач бумаги перебирает лениво, в блокноте что-то черкая, листы какие-то подклеивает, интерес к пациенту потеряв абсолютно — всё, что Дима от него узнать мог, он уже узнал, осталось только придумать, что с этим делать, а насмотреться на красивую задницу он еще успеет и потрогать ее тоже.       Олега чужая безучастность задевает: он значит тут страдает, светя голым задом, дышит через раз, стараясь массажиста неожиданной эрекцией не оскорбить, а тот над ним издевается бессовестно, в остроумии упражняясь. Ну, ничего, Олег тоже может, Олег ему покажет.       — А что, посмотреть подольше хотите? — Шепс улыбается нагло, к стулу хромая, но массажиста не пробирает совсем, он только взгляд снисходительный на спортсмена кидает, фыркая себе под нос едва слышно, и продолжает бумаги перебирать неспешно. — Или потрогать?       — Хочу, чтобы Вы не вспотели, упражняясь в скоростном переодевании. Руки по потной коже проскальзывать будут. — Массажист из ящика какого-то плед выуживает, едва ли не в лицо Олегу его швыряя, от записей своих не отвлекаясь, только улыбается как-то подозрительно довольно.       В тишине кабинета шуршание карандаша поразительно громким кажется, раздражающим, грифель о бумагу трется, схемы сложные выводя, цифры какие-то, формулы. В голове невольно мысль возникает, что врач Шепса не лечить собирается, а по запчастям продавать — вон, цены уже прикидывает. Почерк на листах на каракули детские похож, он неразборчивый и кривой, местами совсем мелкий. Олег глаза щурит, буквы разобрать силясь, но ничего не выходит, а сам массажист ничего озвучивать словно и не собирается, сидит, в блокнот свой уткнувшись, да лыбу давит такую, что любой маньяк позавидует.       — Так, что со мной? — Дима на шепот неуверенный реагирует не сразу, он голову вскидывает, потерявшись на мгновение, а Шепс со стула валится с диким писком, за сердце хватаясь в испуге. Спортсмен в пледе путается, на полу растягиваясь, ругается недовольно, вырваться пытается, но, кажется, только хуже делает.       Сдерживаться становится физически невыносимо, когда от напряжения не выходит нормально вздохнуть, и Дима смеётся, ладонями лицо краснеющее прикрывая. Он-то думал, к нему серьезный спортсмен пришел, покоритель женских и мужских сердец, человек с большой буквы, в конце концов, а, по факту, клоун ничем не лучше Череватого. Интересно, все баскетболисты дети-переростки или только эти двое отличились?       — Мы знакомы всего-ничего, а Вы уже у моих ног. — Массажист головой качает, глаза прикрыв, и дыхание задерживает на пару секунд, успокоится пытаясь, но улыбка с лица так и не сходит. Он помогает Шепсу на стул вернуться и блокнот в руки берет, стараясь на покрывшегося красными пятнами от стыда пациента лишний раз не смотреть, чтобы самому на полу с истерическим припадком не оказаться. — Я подозреваю, что Вам неграмотно составили план восстановления. У Вас не тонуса в двуглавой мышце бедра, а большая ягодичная наоборот в гипертонусе, это дает болевой синдром из-за неправильного распределения веса при нагрузках. Обычно с этим проблем не возникает, так что врачи могли просто забыть о профилактике, и получилось то, что получилось.       Олег этот позор запомнит на всю жизнь, честное слово.       — И Вы можете это быстро поправить? — Он в плед злосчастный прячется едва не с головой, края в руках сминая нервно, и с печалью, ему совершенно не свойственной, об испорченном окончательно впечатлении думает и свидании, на которое массажиста теперь не позовет даже под страхом смертной казни.       — Если нет механических повреждений, которые мешают работе мышц, да, я приведу Вас в порядок за пару сеансов. — Олег вскидывается, неверяще в глаза чужие заглядывая, и едва с места вновь не падает, от воодушевления на ноги подскакивая. Он бедром об угол стола бьется, плед на пол роняет, но восторга щенячьего в нем меньше от этого не становится ни на каплю.       — Круто, давайте! — Шепс головой трясет так, что наверняка черепно-мозговую травму себе заработает, согласие свое выражая. Он в нетерпении руками трясет, улыбаясь радостно, и все страхи свои и сомнения отбрасывает, готовый саму душу в уплату за помощь предоставить, если врач потребует.       — Ложитесь на стол, и начнем.

***

      Это была пытка. Сладкая, изощренная и до ужаса мучительная.       Теплые ладони с силой на мышцы усталые давят, красные пятна на коже за собой оставляют, принося боль и облегчение дикое, давно забытое. Нога под касаниями чужими словно оживает, она ноет, напряжение с трудом отпуская, расслабляется и впервые с момента травмы целиком и полностью чувствуется, своей, настоящей и живой, а не косым обрубком с палками вместо костей. Руки крепкие точно по нервным узлам проходятся, спазмы снимая, и Олег себя легким-легким чувствует без привычного тонуса, почти невесомым.       Ровно до того момента, пока пальцы тонкие на ягодице не оказываются. Прикосновения чужие, точные и выверенные, в них ни подтекста нет, ни намеков — они мышцы больные к жизни возвращают, только и всего, но воздух от них тяжелым становится и горячим, и кожа мурашками покрывается не от холода или страха, нет, от предвкушения.       Будь это очередная Нина Васильевна со стажем работы в пол века или какой-нибудь Василий Викторович с рукой размером с книжную полку, у Олега бы не возникло никаких проблем — такие массажисты вместе с болезнями из человека дух вытягивают, и ни о чём, кроме желания выжить на их сеансах, думать не получается. Но за его спиной сейчас до ужаса красивый молодой мужчина с аккуратными, нежными руками, и он трогает его зад, поэтому проблемы закономерно возникают.       Олег дышит под счет, кожу на кистях ногтями царапает в попытке отвлечься хоть на мгновение, но внутренности всё равно узлом тугим от возбуждения скручивает постепенно. Лежать неудобно становится: одноразовая простыня к телу вспотевшему липнет, а массажный стол внезапно неудобным становится, слишком твердым и удивительно маленьким — Шепс ерзает аккуратно и едва на пол не скатывается, пытаясь удобнее устроиться. Врач его придерживает осторожно, на место возвращая, помогает руки вдоль тела вытянуть, пальцами по предплечьям пробегаясь, давая спортсмену выдохнуть свободно, успокоиться. Олег голову поворачивает, в надежде питона увидеть омерзительного и уже родного, но на стене перед ним только скелет в каких-то зарослях. Детальный до ужаса, он наверняка тем же художником написан, но не вызывает и половины того отвращения, в котором парень так нуждается — только тревогу в затылке свербящую.       Руки чужие по внутренней стороне бедра проводят, кожу тонкую царапая, и вновь на зад возвращаются. Олег ягодицы поджимает, невольно от прикосновений приятных уходя, и массажист цыкает недовольно, но ни слова не говорит, только одной рукой ногу прижимает до боли и продолжает мышцы разминать. А Шепс в этот момент умирает: у него сердце в груди с ума сходит, разогретую кровь по телу разнося, у него в ушах звенит, перед глазами пятна цветные пляшут и член вставший о стол трется так, что выть хочется.       Это стыдно, чертовски стыдно и неудобно. Хорошо, что освещение в кабинете приглушенное — при ярком свете Олег бы удавился от позора. Он чувствует, как уши печет и шею, наверняка кожу пятнами красными раскрашивая, и ежится инстинктивно, надеясь от врача смущение скрыть. Ладони худые аккуратно на внутреннюю поверхность бедер перебираются, и касания их едва ощутимые, легкие и щекотные, томительное напряжение лишь усиливают.       — Не зажимайтесь, пожалуйста. Это мешает. — Дима вздыхает тяжело, глаза прикрывая, и с желанием придушить спортсмена упорно борется.       Шепс же не специально, да? Он не виноват, что только промятые и расслабленные мышцы снова приходят в напряжение, возвращая снятые зажимы на прежние места.       — Простите. — Спортсмен шепчет, еще больше напруживаясь, и врач едва не стонет, в разочаровании кожу сильнее необходимого зажимая до шипения недовольного и нервного спазма.       В такие моменты Дима свою работу ненавидит: каким бы красивым тело на столе не было, как бы оно ему не нравилось, эта тушка обесценивает весь его труд, и заставить ее этого не делать не смог бы даже сам господь Бог. Он понимает, что мышцы застоявшиеся к положению неправильному привыкли и к нагрузке чрезмерной, правда понимает, но всё внутри против этого восстает и требует расправы.       Еще один тяжелый выдох с губ срывается, но Дима себя в руки берет, надеясь наконец закончить со всем этим и отправиться домой, выпить пару банок пива, включить четыре свадьбы, и весь вечер залипать на уродливые платья и, может быть, подрочить на ночь, вспоминая крепкие ягодицы и алеющие щеки.       — Ладно, переворачивайтесь.       О нет, нет, Олег этого не сделает, даже если врач будет угрожать ему убийством и пытками. Он мычит отрицательно, головой качает, насколько положение позволяет, и от массажиста отворачивается, воздухом давясь на каждом вдохе. Такой позор его бедная психика не вынесет.       Не то чтобы Шепсу было чего стесняться — он гордится своим телом и с удовольствием выставляет его на показ при малейшей на то возможности, но настолько нагло демонстрировать свою сексуальную заинтересованность в другом мужчине не просто некультурно — это аморально и попахивает вполне реальным шансом получить по ебалу. И вот этого хотелось бы избежать не меньше осуждающих взглядов и отвращения.       — Олег, перевернитесь, мне нужно закончить массаж, чтобы Вам стало легче. — Дима губы поджимает, стараясь голос спокойным сохранить.       Раздражение медленно злостью сменяется, которая, усталостью подпитываемая, крови требует и насилия. Матвеев отпахал тут целый день, людям помогая и нескончаемые жалобы выслушивая, а Шепс вместо того, чтобы смиренно команды выполнять и выздоравливать, ему на нервы действует. Дима до десяти считает, но решение спортсмену счет тысяч на десять больше положенного выставить успокаивает его куда быстрее.       — Нет.       Ладно, на двадцать.       — Тебе сколько? Пять лет? — Матвеев рычит злобно, чувствуя, как веко дергаться начинает, но тираду свою прерывает так и не начав. Это непрофессионально. — Нет значит нет. Мы закончили, одевайтесь.       Врач от стола массажного отходит, у мойки в самом углу скрываясь, и едва не кричит от разочарования и злости ядовитой, что вместе с кровью по венам течет. Пусть Шепс хоть на коленях ползать будет — Дима его больше не примет, он не нянька, чтобы здорового лба лечиться уговаривать.       — Вас рассчитают на рецепции. — У врача голос спокойный и учтивый, но совершенно неживой, у Шепса от него мурашки по спине бегут, но он только плотнее шею в плечи вжимает, чужое недовольство ощущая. — В следующий раз записывайтесь, пожалуйста, к другому специалисту.       — Погодите. Мне нужна Ваша помощь. — Олег едва не скулит со своего места, глаз не открывая. Он умрет со стыда, точно умрет, но он не может уйти отсюда ни с чем.       Массажист фырчит недовольно, к кушетке возвращаясь, и думает, что потребует Шепса себе в вечное рабство за гребаные качели в конце рабочего дня. Он руки бумажным полотенцем на ходу вытирает, прикидывая, как в договоре цену в человеческую душу прописать так, чтобы налоговая потом не прикопалась. Спортсмен на столе лежит неподвижно, и Дима с трудом сдерживает желание по голове ему дать — лишь выдыхает терпеливо и повторяет, попугаем себя ощущая:       — Тогда переворачивайтесь. — Чужой голос холодом могильным отдает, он требовательный и совсем не дружелюбный, но оттого ничуть не хуже. Ему подчиняться хочется, и Олег не находит причин этого не делать.       Он на узком столе переворачивается осторожно, едва на пол не валится пару раз, но красавчик-врач не приходит ему на помощь в этот раз — стоит, руки на груди скрестив, и явно страданиями чужими наслаждается. Кожу потную холодом обдает неприятно, а спина к влажноватой простыне липнет, но ничто из этого не волнует так, как взгляд чужой — изучающий и недовольный. Возбуждение всё ещё под кожей зудит, в районе паха концентрируясь, но оно ослабло заметно, и Шепс малодушно надеется, что этого хватит, чтобы остаться незамеченным.       Ладони на бедро влажное опускаются, мышцы прощупывая грубовато, а Олег потолок гипнотизирует, боясь вздохнуть лишний раз. Пальцы горячие на коже словно следы за собой оставляют, отпечатки, к паху пробираясь, и в голове у Шепса молитвы с проклятиями чередуются в ожидании позора, а потом рука чужая на лобок опускается, и мыслей внятных не остается вовсе.       — А я думал, Вам только девушки нравятся. — Улыбка в голосе тихом почти осязаема, она на сознание тревожное триггером ложится, и Олег краской заливается, воздухом давясь.       — Мне все нравятся, но Вы сегодня — особенно.       Природной наглости лишь на фразу хватает. Он в глаза чужие из последних сил заглядывает и ничего, кроме довольства непонятного в них не находя, отворачивается, за веками закрытыми прячась. Кажется, последний раз ему был настолько стыдно лет в четырнадцать, когда брат его за дрочкой в ванной застукал.       Шепс готовится из кабинета со скандалом вылетать и одеваться на ходу. Даже не надеясь на нормальную реакцию, он все возможные извинения в голове перебирает, глаз не открывая, и ухмылку чужую, на оскал смахивающую, мимо себя оттого пропускает.       — Тогда, полагаю, я могу этим воспользоваться, да? — Дима ликует, пальцем осторожно на низ живота давя, он ладонью до пупка поднимается, кожу поглаживая едва ощутимо, и в лицо чужое всматривается, каждый вздох судорожный с упоением ловит, улыбаясь сыто. — Не подавай на меня в суд за домогательства, ладно?       Олег глаза распахивает в шоке, но так ничего вслух и не произносит, не спрашивает, собственным писком позорным давясь, когда пальцы узловатые плотным кольцом вокруг члена оборачиваются. Массажист глазами темными кажется в самую душу заглядывает, улыбки своей сумасшедшей не теряя, и Шепс сам от него взгляда отвести не решается, на кадык, татуировками обрамленный, посматривая жадно, на руки, что темной вязью покрыты.       Этот врач — ебаное произведение искусства, он трепет внушает и ужас, как те картины, что на стенах в его кабинете висят. На него смотреть хочется, хочется трогать, но Олег в себе никаких сил пошевелится не находит — только смотреть и наслаждаться.       А Дима от чувства вседозволенности едва не урчит, слюной вязкой давясь, он ногтем коротким на уздечку давит почти до боли, изломом бровей густых любуясь, ладонью по всей длине проводит, головку между пальцами зажимая, и глазами сверкает радостно, когда Шепс стоном захлебывается. Матвеев каждую реакцию ловит внимательно, каждый отголосок чувств, что на лице чужом отражается, и наслаждается-наслаждается-наслаждается, взгляды жадные на себе ощущая.       — Дай мне сесть. — Олег хрипит нездорово, за запястье чужое хватаясь.       Оно тонкое-тонкое, и кожа на нем удивительно нежная, мягкая. Он ее пальцем большим гладит завороженно, вены под ней прослеживает и думает, что даже у девушек рук таких красивых и ухоженных не видел никогда. Татуировки на предплечьях в полутьме кабинета живыми кажутся, они на каждое движение откликаются, за ним следуя, и Шепс от них оторваться не может, силясь рисунки разобрать: они плотным холстом на коже лежат, и часть из них штрихами частыми и объемом питона с картины смутно напоминают.       Массажист от стола отходит, пространство для маневра нехитрого давая, и Олег от огорчения едва не стонет, запястье чужое отпуская. Он привстает осторожно, ноги вниз опуская, и бедро больное ныть протестующе начинает, но Шепс только колени разводит приглашающе и улыбается. В конце концов, если судьба дает такой шанс, им стоит воспользоваться, а не притворяться смущенным бревном, верно?       — Это приглашение? — Дима улыбается лукаво, голову к плечу склоняя, у него внутри всё в упоении диком сжимается: Шепс на него, как на восьмое чудо света смотрит, в нем желания столько, столько восхищения и восторга, что захлебнуться можно — это льстит, по шерсти самомнение гладит и гордость, удовольствия доставляя едва ли не большее, чем собственное возбуждение.       — Если оно тебе нужно. — Вызов в чужом голосе сомнительный, но такой приятный, что Дима вперед шагает, не думая ни секунды.       Он меж бедер крепких устраивается удобно, ладонями кожу холодную оглаживая ласково, в глаза светлые смотрит, не моргая, и каждый рваный выдох ловит, каждый судорожный вдох — они лучше любой музыки звучат, лучше всего на свете.       Шепс удивительно отзывчивым оказывается, он воздухом давится и стонами, брови свои густые на переносице сводя, он на каждое прикосновение реагирует, на каждый взгляд и улыбку отвечает.       Он руками за форму цепляется, к себе Матвеева подтягивая, и бесстыже шею темную облизывает, к кадыку открытому губами припадая, зубами в кожу нежную впиваясь до боли пряной, опьяняющей.       Боже, Олег об этом мечтал с того момента, как массажиста на рецепции увидел. Он с упоением поцелуями мокрыми ключицы из выреза торчащие покрывает, рубаху слюной пачкая, и всем телом во врача вжимается, руками под форму забираясь. Шепс мышцы крепкие с нажимом гладит, лопаток выпирающих касается трепетно и умирает-умирает-умирает, стоит стон глухой услышать.       Мало. Олегу мало. Он в шею чужую вгрызается жадно, ключицы тонкие вместе с тканью прихватывает, дыханием сбитым наслаждаясь, бедра гладит, живот, едва под резинку штанов свободных забираясь, и сам под прикосновениями чужими плавится, наслаждением захлебываясь — одним на двоих.       Ладонь чужая за подбородок хватает неожиданно, от шеи отрывая, и Олег щурится недовольно, на массажиста поглядывая, а тот словно из реальности выпадает, зависает на мгновение, пальцем большим контур губ очерчивая бездумно.       — Что-то случилось? — Шепс его за подушечку прикусывает играючи, в ладонь щекой вжимаясь трогательно, и ждет, внимательно в лицо безучастное всматриваясь.       — Можно и так сказать. — Дима за ухом спортсмена чешет, куда-то сквозь него глядя, по щекам гладит, по шее, задумавшись. — Мы здесь не трахнемся, времени не хватит и места.       — А это проблема? — Олег вверх рубаху форменную тянет, пресс одним взглядом облизывая, и Дима поддается, лицо чужое из рук выпуская, сам одежду стягивает, на пол скидывая, под ладони жадные подставляясь. Шепс кожу дыханием щекочет, ребра выпирающие целуя ласково, и мазком широким живот лижет, чувствуя, как мышцы под языком сокращаются рефлекторно, а врач воздухом давится, на стон срываясь.       — А для тебя? — Олег мычит отрицательно, кожу на боку прикусывая нежно, и под руку подставляется, что волосы густые треплет ласково, собаку трогательную Матвееву напоминает. Массажист огромного ньюфаундленда представляет и хихикает истерично, под касания несдержанные подставляясь. — Тогда нет.       Олега ладонями под резинку штанов ныряет, чужие ягодицы сжимая с удовольствием, и на губах его улыбка играет шальная, довольная и совершенно сумасшедшая:       — Отлично.       Шепс трогает-трогает-трогает всё, до чего дотянутся может, и никак не насытится — ему больше нужно: больше кожи голой, больше следов, его губами оставленных, больше удовольствия, на двоих разделенного, ему всего этого до ужаса мало, до слез обиженных и рычания звериного. Он штаны чужие вниз тянет, к открывшемуся лобку губами прижимается мимолетно и шипит восторженно, чужую руку на свое члене ощущая. Пальцы мягкие по всей длине ведут едва ощутимо, они прикосновениями дразнящими по головке проходятся, вены вздутые ласково прослеживают, до мошонки опускаясь, и Олег стонет, в недовольстве тазовую кость прикусывая до вскрика визгливого. Ему мало. Он по голове получает предупреждающе, но ни о чем не жалеет, улыбку в чужом теле пряча.       Дима на ладонь плюет, морщась едва заметно, и вокруг члена крупного ее оборачивает плотно, по всей длине проводя пару раз, а Олег во вспышках ярких тонет, что от удовольствия перед глазами фейерверками растекаются, он стонет довольно, в ощущениях на мгновение теряясь, и руки на бедрах чужих сжимает до красных пятен, как за единственный ориентир, за них цепляясь.       Дима наслаждается, он властью безмерной упивается, беспомощностью перед удовольствием, от которого мышцы сводит не хуже, чем от судорог. Он за плечо Шепса поплывшего придерживает, в стоны задушенные вслушиваясь довольно, и на себя опереться позволяет, продолжая рукой двигать неспешно. Массажист уздечку ногтем дразнит лениво, головку между пальцев зажимая так, что Олега в его руках дугой кривой гнет, он стонет, кожу тонкую обжигая, но Матвеев только улыбается, по голове его поглаживая ласково, и пытки своей не прекращает. Дима рукой по шее сильной проходится, по затылку, волосы длинные вороша, мышцы усталые разминает неторопливо, под один ритм движение подстраивая, и спортсмен в его руках скулит пораженно, слюной давясь.       Олегу мало, так мало, что на глаза слезы наворачиваются и пальцы на ногах поджимаются, ему почти больно, и медлительность чужая раздражает до одури, заставляет мозги шевелиться, в попытках участь свою облегчить, решение найти, уговорить врача, заставить — что угодно. Он глаза прикрывает, стараясь в ритм с движениями дышать, и внезапно из него смех вырывается недобрый, сардонический. Он придумал.       Губы мягкие в поцелуе легком к лобку прикладываются, с темпа сбивая, и Дима на Шепса взгляд недовольный кидает, пальцы у основания члена сжимая до боли ощутимой — тот шипит, зубы скаля, в ответ глазами потемневшими сверкает торжествующе и щекой о член чужой трется ласково, улыбаясь сыто. Олег мазком широким от самого основания до головки языком проходится, выдох судорожный встречая с азартом, и единым движением до половины насаживается, щеки втягивая. Шепс с вдохом глубоким до конца член принимает, сглатывает, в горло пропуская свободно, и в стон тягучий вслушивается ликующе. Он тоже может на чужих нервах поиграть.       Член на языке приятной тяжестью ощущается, от нее челюсть тянет знакомо, и слюна в уголках рта собирается, по подбородку на пол стекая, губы плотным кольцом ствол обхватывают, скользя мягко, и массажист едва пополам не складывается, в плечи Олеговы упираясь. Он не стонет — хрипит, воздухом давясь, и едва на месте себя удерживает, желая в рот горячий толкнуться, но ладони большие за бедра крепко держат, уверенно, и Дима вырваться не пытается, во власть чужую сдаваясь.       Шепс головой двигает уверенно, головку по небу прокатывает, вены вздутые языком ласкает, слюной давясь, и, дрожь предоргазменную ощущая явно, отстраняется, у основания член чужой пережимая так же, как его собственный минуты полторы назад. Матвеев едва не плачет, в ухмылку злорадную всматриваясь, желая по зубам ровным кулаком съездить для профилактики, но только дыхание сбившееся восстановить пытается, понимая, что заслужил.       — Понял, больше так не буду.       — То-то и оно. — Олег усмехается, слюну с лица рукой стирая, и под губы чужие подставляется с удовольствием, когда массажист к нему за поцелуем тянется — первым с момента знакомства. — На чём ты там закончил?       Врач улыбается, фыркая едва слышно, и ладонь собственную облизывает медленно, языком по пальцам узловатым проходясь, и в самую душу Шепсу заглядывает, глазами темными сверкая:       — С того и продолжу.       Рука чужая вновь вокруг члена оборачивается, головку прижимая на грани с болью, и двигается в этот раз как положено — быстро, с нажимом сильным, саднящим. Пальцы по венам пробегаются, по мошонке, надавливая ощутимо, и Олег глаза прикрывает, в живот чужой лбом упираясь, он ладонью по внутренней стороне бедра ведет, кожу нежную до следов заметных сжимает, и на стоны глухие срывается, чувствуя, как узел тугой внизу живота завязывается.       Пары быстрых движений хватает, чтобы Олега дрожью крупной пробило, он со стоном громким кончает, к массажисту всем телом прижимаясь, и на мгновение ничего, кроме пятен бензиновых перед собой не видит, не слышит ничего — только гул крови в ушах набатом стучит, от реальности его отдаляя непозволительно.       В себя Шепс приходит медленно, всё ещё прикосновения чужие на себе ощущая, и не сразу соображает, что в Матвеева вцепился всем, чем мог, отстраниться не позволяя ни на миллиметр.       — Да ты пиявка. — Дима смеется, рукой чистой волосы густые перебирая, и Олег к прикосновению теплому льнет, улыбаясь довольно.       Он ладони на ягодицы чужие опускает, сжимая крепко, и пресс вновь прикусывает, очередное пятно за собой оставляя. Он массажиста всего раскрасил: под узорами черными на шее засосы алые виднеются, на ключицах следы от зубов огнями горят, живот весь в красных точках, словно в шрамах от ветрянки, и на тазовых косточках полумесяцы уже синеют — он словно съесть врача хотел.       — Не то слово. — Вот уж действительно пиявка. Или пиранья. Олег глазами сверкает довольно, губы облизывая, и поцелуем кусачим к бедру припадает, чувствуя, как ногти короткие в голову впиваются, пытаясь его от кожи оторвать. Он взгляд чужой ловит, подмигивая игриво, и носом к паху прижимается трепетно. — Так, на чем я там закончил?       Губы плотно член твердый обхватывают, до самого основания одним движением плавным опускаясь, Олег сглатывает, головой двигая активно. Он головку зубами задевает игриво, в стоны мягкие вслушиваясь, и в горло пропускает свободно, когда дрожь чужую под руками ощущает. Диму на пару чужих движений хватает, он в оргазм проваливается, собственными стонами давясь, а Олег сперму сглатывает спокойно, бедра чужие пальцами поглаживая ласково.       Шепс член изо рта выпускает осторожно, слюну вязкую утирая, и на врача расслабленного поглядывает довольно, работой своей гордясь.       — Итак, что дальше? — Он себя по бедрам руками хлопает, пытаясь хоть чем-то ладони, что к телу чужому тянутся постоянно, занять. В кабинете в момент невыносимо душно стало, но Олег только и делает, что на массажиста смотрит, стараясь каждое его движение запомнить, каждый взгляд. Если его сейчас выставят и скажут больше на глаза не показываться, ему хотя бы будет на что подрочить при возможности.       Внезапно стало как-то тоскливо: его ведь сейчас и вправду домой выгонят, а он даже фамилии чужой не знает, не говоря уже о номере. И ему всё ещё нужен первоклассный массажист, чтобы в прямом смысле встать на ноги — сейчас бедро ноет едва ощутимо, но что будет через пару дней, если эффект не подкрепить? Кажется, их маленькая шалость всё сильно усложнила.       Олег вздыхает тяжело, готовясь на коленях перед врачом ползать и прощение вымаливать непонятно за что, когда тот рядом с ним к столу бедром прислоняется, улыбаясь плутовски. Дмитрий волосы с глаз откидывает, руки на груди скрещивая, и беззастенчиво ему, Олегу подмигивает, голову к плечу склоняя:       — Как насчет пригласить меня на свидание?