Реверсия

      Ледяные капли обжигают бледную как полотно кожу. Сколько он уже стоит под дождем? Почему он вообще под ним стоит?… Скарамучча медленно, точно в бреду, окидывает взглядом свои руки, заостряя внимание на каждой костяшке, каждой черточке на ладони. Все кажется таким странным и… не совсем реальным?       В ушах раздается звон колоколов. Рядом церковь?… Юноша растерянно оглядывается. Вокруг стоит плотный, напоминающий тенету воронкового паука, непроглядный туман. Кажется, если сделаешь шаг, то неминуемо провалишься в пропасть.       — Ты ничтожество. — Опасливый взгляд неожиданно сталкивается с гнетущим безразличием в до боли знакомых кроваво-красных глазах.       Скарамучча сглатывает вязкую слюну, пытается отступить в тень, но той и в помине нет — все пространство вокруг него открыто как на ладони. Туман — иллюзия? Он все равно продолжает пятиться на негнущихся ногах. Куда угодно, к кому угодно, зачем угодно, лишь бы подальше от этого человека.       — Леность, трусость, чувствительность — вот и все, из чего ты состоишь. Твоя мать была права в своей жизни лишь раз, лишь в одном: ты слаб. Безбожно слаб. — Продолжает тянуть бесстрастный, почти механический мужской голос.       — Какого черта ты здесь делаешь?… — Шепчет юноша одними губами, и тут же, спотыкаясь о воздух, падает на колени и затравленно смотрит на приближающуюся опасность подобно загнанному в вольер животному. На это мужчина только криво усмехается, качая головой.       — Скажи, разве тебе не хочется исчезнуть? Я пытался сделать из тебя человека, но ты оказался просто… неисправным механизмом. Каково это — быть таким не-спо-соб-ным? — Отчеканивает последнее слово он, а затем наклоняется, грубо хватая Скарамуччу за подбородок и буквально вынуждая того смотреть в стекленеющие от злобы глаза.       — Хватит! Замолчи! — крик срывается с обветренных губ и тут же тонет в пространстве, точно в вакууме.       — Имея столь многообещающие гены в своем кариотипе, ты умудрился развить самые бесполезные из них. Для меня, как, прежде всего, ученого, это весьма прискорбно осознавать.       Скарамуччу трясет. Так сильно трясет, что зубы стучат друг об друга, вызывая противный скрежет. Холодно... Почему так, черт возьми, холодно? Парень изо всех сил пытается пошевелиться, но жесткая хватка практически не позволяет этого сделать. От безысходности он скашивает глаза вниз и с ужасом замечает, как грудь и плечи начинают оплетать знакомые до боли тяжелые цепи, плотно стягивая худое юношеское тело.       — Пожалуйста… — Скарамучча не просит — умоляет.       Дождь усиливается, принося болезненные ощущения от каждой чертовой капли, ударяющейся о кожу. Он не может вырваться из этого порочного круга, просто, блять, не в силах. Он и правда слаб. Цепи до кровоподтеков впиваются в напряженные от разрастающегося страха мышцы, передавливают вены, мешают кровотоку. Скарамуччу вдруг посещает шальная мысль, вызывая почти истерический смех, — это вовсе не дождь, потому что он не на улице.       — Ты разочаровал меня, сын.       Звон колоколов нарастает, разрывая к чертям барабанные перепонки. Туман… рассеивается, и замутненный взгляд улавливает уже знакомые очертания отцовской лаборатории. Губы предательски дрожат, расплываясь в нервной, почти сумасшедшей улыбке. Ничего не кончено. Он снова здесь. Снова в чем-то провинился.       Его снова нужно исправлять.       Но чужие ледяные пальцы исчезают с подбородка так же резко, как и появились до этого. Вместе с ними исчезает и их обладатель, оставляя за собой лишь хриплый голос, разбивающийся эхом о призрачные стены.       — Ничего, у нас с тобой еще все впереди. Я просто подожду тебя на той стороне. У меня о-очень много времени…       Ха… Ха-ха…Ха-ха-ха!…       Юноша с криком сел на кровати, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам.       Это уже одиннадцатый по счету раз за неполный месяц, когда Скарамучча просыпался, срывая голос, потому что во снах всегда был он. Он, разрушивший личность собственного ребенка до основания, сломавший каждую косточку его бренного тела, сжегший саму душу и построивший на этом пепелище нечто, лишь напоминающее человека. Отличное описание было бы для вселенского антагониста, не будь это описанием его отца — доктора медицинских наук Иль Дотторе. «Упокой Господь его душу» — обязательно добавила бы сейчас их горничная, по совместительству его гувернантка, и перекрестилась, но та, слава этому же самому Господу, осталась в Снежной вместе с их ныне пустующим особняком.       В общем-то, да. Папаша окочурился уже полгода как, (авария на производственном участке в химическом отсеке, или что-то вроде того) и Скарамучча был бы самым счастливым человеком на свете, если бы у него осталась потрясающая возможность испытывать это самое счастье. Воистину, иронично. Дотторе настолько морально искалечил своего сына, что тот даже его смерти порадоваться не может.       Юноша устало поморщился. В голове все еще звенели безумный смех и колокола, что б их...       Погодите-ка, колокола? В Инадзуме? Мысли понемногу прояснялись, и Скарамучча, напряженно прислушался к звукам за окном. Ну конечно.       Разумеется, блять.       Он в который раз за этот месяц проклинал себя за то, что не проверил, в каком именно районе ему собирались покупать квартиру.       После торжественных похорон «любимого» папочки, Скарамучча все же закончил первый курс исторического факультета в Снежной. Он ненавидел эту страну, ненавидел дом, в котором вырос, и улицы, по которым никогда не имел возможности нормально прогуляться, но при жизни Дотторе никакого права выбраться оттуда не имел. Смерть последнего подарила юноше потрясающую возможность распрощаться с этой ледяной пустыней и попытать счастье в Инадзуме — месте, где Скарамучча родился, и откуда при разводе с женой быстро забрал его отец. Собственно, жена-то и купила квартиру.       В смысле, мать.       В смысле, Райдэн Эи.       Женщина, которой было настолько наплевать на собственного сына, что за девятнадцать лет она даже ни разу не написала и не позвонила Скарамучче, чтобы узнать: а как он там вообще поживает? Ну да ладно, на это парню было плевать. У него не было и не могло быть никакой привязанности к человеку, чью внешность он знал только по одной потертой фотографии из «семейного» альбома.       Когда огромное поместье Дотторе было выставлено на продажу, а университетские дела — разрешены, юноше неожиданно позвонили и сообщили, что мать (ух ты, она, оказывается, жива) присмотрела ему квартиру поближе к университету, в который тот уже подал документы. Скарамучча не утруждал себя мыслями о том, как эта женщина вообще узнала о его намерениях переехать в Инадзуму. Если ей внезапно захотелось откупиться недвижимостью за почти двадцать лет отсутствия в жизни сына, то почему бы этим не воспользоваться.       Так что парень, недолго думая, собрал пару сумок из своих немногочисленных вещей, распрощался с ненавистной горничной, что все это время «помогала» с его воспитанием, сел на самолет и был таков.       Теперь же, обустроившись на новом месте, Скарамучча познал все прелести передачи кому-либо ответственности за важные решения. Квартира была хоть и просторной, обставленной дорогой мебелью, снабженной всем необходимым и даже больше, находилась в самом центре города со всеми из этого вытекающими последствиями: шум машин, непрекращающийся гомон толпы и прочие звуки «жизни» были теперь вечными спутниками юноши. Но что уж тут теперь поделаешь?       Проведя подрагивающей после ночных кошмаров рукой по волосам, парень все же встал с кровати и приблизился к окну. Резко раздвинув шторы, он взял сигарету из лежащей на подоконнике пачки, поджег ее и с раздражением вперился взглядом в невысокое здание прямо напротив.        «Музыкальный центр. Обучаем игре на фортепиано, лире, цитре, барабанах…».       Ебаные барабаны. Ебаные барабанщики с их ебаным желанием играть на ебаных барабанах.       То-то звон даже во сне казался таким странным. Неудивительно, что воспаленный мозг переврал восприятие мерзкой какофонии из лир, цитр и прочего на что-то более мелодичное вроде знакомых колоколов. День только начался, а Скарамучча уже мечтал кого-нибудь убить.

***

      Спустя несколько часов, стоя в одном из кабинетов главного университетского кампуса, брюнет понял, что ежедневные ночные кошмары — просто самое настоящее развлекалово по сравнению с тем, чем он занимался прямо сейчас.       — …Помимо вышеперечисленного вам так же необходимо предоставить любой документ из предыдущего учебного заведения, подтверждающий тот факт, что вы успешно сдали все нужные дисциплины первого курса, после чего вы можете…       — Послушайте, — перебил Скрамучча, изо всех сил стараясь расслабить лицевые мышцы, но дергающийся глаз все же выдавал его нарастающее с каждой новой репликой раздражение. — Госпожа Сангономия Кокоми, верно? — уточнил он, смутно припоминая имя ректора, указанное на сайте университета.       — …Продолжить обучение здесь… Кхм. Да, все верно.       Было видно, что девушка (женщиной ее назвать у парня бы язык не повернулся, слишком уж молодо она выглядела) слегка удивилась этой неприкрытой наглости, но все же сохранила спокойное выражение лица, за что Скарамучча на самом деле был очень благодарен.       Парень, вопреки своему весьма скверному характеру, выработанному со временем высокомерию и повышенной раздражимости, не был мудаком.       Общение с людьми давалось ему сложно, потому что большую часть жизни Скарамучча провел в четырех стенах своей комнаты, изучая всевозможные учебные и неучебные дисциплины, которые ежедневно подсовывал ему отец. В погоне за желанием сделать из своего сына чертово совершенство «подстать себе», Дотторе ограничивал ребенка в социализации и успешно внушал, что люди — хуй на блюде, так что не стоит даже растрачиваться на такие глупости, вроде общения и выстраивания любого рода отношений с ними.       — Я уже отдал все необходимые документы приемной комиссии. Вам же нужно просто подписать мое заявление. Давайте не будем попусту тратить время и опустим формальности. — Юноша улыбнулся, но вышло как-то уж совсем криво. Н-да. Отличное знакомство с новым ректором, лучше просто не придумаешь.       Получив все-таки заветную подпись, Скарамучча практически вылетел из кабинета под чужим растерянным взглядом. Найдя местную «курилку», он тут же ворвался туда, вытащил из кармана брюк помятую пачку сигарет и почти радостно выдохнул.       Наконец-то.       Наконец-то со всей этой бюрократией покончено, ему больше не нужно таскаться по бесконечным коридорам в поисках тети, которая должна позвать еще одну тетю, чтобы та передала что-то дяде, который найдет тетю, занимающуюся вопросом, который, сука, и интересовал Скарамуччу. Дурдом каков он есть.       Открыв пачку, брюнет достал последнюю сигарету и уже собирался ее прикурить, как вдруг вспомнил, что зажигалка-то осталась дома у окна.        «Блять. Блять, блять, блять»        Он почти застонал от отчаяния, понимая, что ближайший магазин видел почти в километре отсюда.       — Не это ищешь?       Скарамучча вздрогнул и резко поднял голову. Первое, что бросилось в глаза, это спасительная зажигалка — огонек, спрятанный за тонким слоем пластика и металла, результат первого костра неандертальцев, подарок Прометея человечеству, в конце концов. Второе — тонкие белоснежные пальцы, невесомо держащие предмет. Третье… Ох, вот же блять.       Алые глаза с задорным прищуром глядели прямо в душу. Это что, шутка такая? В памяти засверкали знакомые образы из сегодняшнего сна, да что уж там, из большей части жизни, и внутри юноши все похолодело.       — Надеюсь, я угадал? Иначе это довольно неловкая ситуация.       Скарамучча быстро заморгал, беря под контроль остатки здравого смысла. Перед ним, все еще держа зажигалку в руках, стоял светловолосый незнакомец примерно его возраста и улыбался одними уголками губ. Преобладающий красный оттенок в одежде был подчеркнут такой же красной прядью чуть выше челки и… да, глаза все же были красными, хоть и более теплого оттенка, ему не померещилось.       Наверняка, любимый цвет — зеленый.       Брюнет ухмыльнулся своим мыслям, мотнув головой и окончательно придя в себя.       — Да, ты угадал. Спасибо.       Быстро прикурив сигарету, он вернул вещь незнакомцу и с наслаждением затянулся. Лучшая секунда за последние несколько часов с примесью эмоциональных качелей, потрясающе. Коротко кивнув, блондин отошел в сторону и прислонился спиной к стене, вглядываясь в еще по-летнему чистое безоблачное небо. Тонкие пальцы, что так привлекли внимание Скарамуччи, покоились на уголках карманов брюк, явно не пробираясь внутрь за сигаретами/папиросами/трубкой, что там вообще нынче курит инадзумская молодежь?       — Это, конечно, не мое дело, но ты что, пришел в курилку, чтобы видами местными любоваться? — немного погодя, все же решил спросить Скарамучча, намекая на то, что они, вообще-то, во «дворе-колодце», и из видов здесь только окна и двери в подсобные помещения да небо над головой.       — Да, — легко и без подробностей отозвался блондин, прикрыв глаза и явно наслаждаясь прямыми лучами полуденного солнца. — Мне просто нравится это место. Я не курю сигареты.       — А зажигалка тебе для чего — сварить ужин или сжечь город? — Скарамучча недоверчиво выгнул бровь.       — Может, и для того и для другого, — вторил ему незнакомец, тихо усмехнувшись. — В конце концов, «все волшебство начинается с огня». Так почему бы не иметь его при себе?       Скарамучча недовольно поджал губы. Книжки, значит, умеем цитировать. Умные сильно значит. Он снова посмотрел на юношу, стараясь придраться зацепиться за различные детали внешнего облика его внезапного словесного оппонента (все же внимательность — его конек, с подобным детством и не такие внутренние качества разовьешь).       Тот, как уже было замечено ранее, имел совсем светлые волосы, и все же их оттенок был теплее пресловутого бумажного листа, на солнце даже отливал золотистым. Кожа достаточно бледная, хоть и не обделенная здоровым румянцем на щеках… И никаких синяков под глазами — в отличие от Скарамуччи, парень явно высыпался. Острый взгляд скользнул ниже, подмечая, что незнакомец явно любил свободный стиль одежды. Легкие на вид брюки бордового оттенка, незаправленная светлая рубашка с кленовыми листьями, будто вручную вышитыми ярко-красными нитями, и перчатки без пальцев. Вроде ничего необычного или стоящего особого внимания, хотя… Перчатки?       Парень прищурился, активно пользуясь тем, что блондин в данную секунду времени не смотрел на него, и вполне открыто принялся разглядывать чужие запястья. Нет, все-таки не перчатки, под рубашкой явно была тонкая обтягивающая кофта с рукавами, просто закрывающими часть ладоней. Какой же этот «цитатор» странный: одежда на манер «оверсайз», но такая закрытая, да даже так — если в одной рубашке холодно, почему бы не надеть сверху плащ или куртку? Что это за стиль такой вообще? Все же осень в Инадзуме достаточно холодная даже в начале сентября…       — Тебе никогда не говорили, что пялиться на других людей — неэтично?       Скарамучча чуть не подпрыгнул на месте. Как этот самодовольный тип с явно приклеенной к лицу улыбкой мог заметить, что брюнет смотрел на него, если тот стоял вот уже несколько минут, зажмурившись от слепящего солнца?       — Кхм, «волшебство»… Знаешь ли, «не всякий огонь есть свет, ибо свет — истина, а огонь может быть вероломным», — решив проигнорировать последний вопрос, юноша парировал предыдущий и самоуверенно сложил руки на груди, уже из принципа продолжая «пялиться».       — Неплохо, — неожиданно похвалил блондин, наконец открыв глаза, и с улыбкой повернулся к своему собеседнику. — Вот только…       Скарамучча незаметно напрягся. Значение этого словесного поединка резко возросло в своих масштабах для привыкшего во всем побеждать юноши. Внезапный дух соперничества, взращенный с раннего детства, вспыхнул, щекоча нервы и заставляя думать с удвоенной силой. Где он просчитался? Ошибся в порядке слов? Нет, точно нет, он даже помнит, на какой по счету странице была эта цитата в романе. Тогда что «вот только», черт бы тебя побрал?!       Блондин будто прочитал мысли юноши, потому что образовавшаяся тишина вдруг прервалась мелодичным смехом. Слегка наклонившись к нахмурившемуся брюнету, он почти шепотом произнес:       — Вот только и «волшебство» — не всегда «свет».       Скарамучча так и остался стоять на месте с дотлевающей между пальцев сигаретой, смотря в сторону, где еще несколько секунд назад был незнакомец.       «Я что… Кому-то проиграл?»