***
Несмотря на утренние «приключения», в аудиторию юноша вошел ровно в девять, не без раздражения подмечая, что такой пунктуальный он далеко не единственный: большая часть парт была занята переговаривающимися студентами. Минуя несколько рядов, он сел в свободный угол и устало зевнул. День явно обещал быть долгим. — Доброго утра, дорогие студенты, — с легкой улыбкой на губах произнес вошедший в аудиторию мужчина лет тридцати в белоснежном, идеально выглаженном костюме и с серебристым кейсом в руках. Обведя присутствующих взглядом, он вдруг замер, и вежливая, намертво приклеенная улыбка стала еще шире. — Каэдэхара Кадзуха, какой приятный сюрприз. Не ожидал, что вы почтите меня и мой предмет своим присутствием второй год подряд. Скарамучча без особого интереса перевел взгляд на этот самый «сюрприз» и тут же досадливо закусил губу. «Серьезно? Опять ты?» — Я просто не мог иначе, господин Камисато. Философия в вашем исполнении — незаменяемая дисциплина, — откликнулся на обращение к себе блондин, (да-да, именно тот самый, с чертовой красной прядью) склонив голову в знак почтения. «Ну конечно, мало того, что ты с моего курса, так и пары у нас смежные, просто потрясающе» — Скарамучча закатил глаза, замечая очертания улыбки на чужом профиле. Да, насчет этого. После не такого уж очевидного, но все же проигрыша на вчерашних спонтанных литературных дебатах брюнет четко знал, кого будет считать врагом номер один весь последующий учебный год. Отлично, имя есть. Осталось достать фотографию этого всезнайки, купить дартс с дротиками, и ежедневный вечерний досуг обеспечен. Честно говоря, Скарамучча и сам не совсем понимал, откуда в нем взялось столько внутренней злобы к человеку, с которым он провел от силы пять минут времени. Этот Кадзуха даже дал ему воспользоваться своей зажигалкой, к тому же не болтал лишнего… Вообще-то, если уж совсем начистоту, тогда брюнет сам начал тот злополучный диалог. Возможно, дело было в том, что для человека, которому всю жизнь вдалбливали в голову мысль: «Если кто-то так же умен, как и ты, то ты глуп», интересный переброс фразами из книг означал буквально следующее: «Смотри-ка, а ведь ты не такой уж и особенный». И с этим стоило считаться. Возвращаясь к паре, она… проходила довольно скучно. Скарамучча уже на пятнадцатой минуте понял, что по изучаемой теме читал материалы еще в школьные годы, все же философская антропология — некий базис, на котором строился весь этот кирпичный домик из сущности человеческого бытия. А потому последующий час он планировал просто смотреть в окно, будучи погруженным в свои мысли. Периодически возвращаясь в реальность, парень невольно бросал косые взгляды в сторону обладателя белоснежных волос. Тот явно был окружен со всех сторон друзьями — к этому выводу Скарамучча пришел довольно быстро, замечая, как те то и дело поворачиваются, перегибаются через парту или в, конце концов, просто наклоняются к парню, шепча тому что-то, очевидно, очень забавное, потому что тихие «хи-хи» то и дело разбивали серьезный настрой лекции. Особенно среди них выделялась шумная русоволосая девушка, очередная фанатка красного — это что, какой-то опознавательный знак? Может, у них тут целая секта любителей вырвиглазных оттенков? Она сидела по левое плечо от Кадзухи, не прекращая ему что-то говорить, активно жестикулируя при этом перебинтованными по последней моде Инадзумы руками. — Я охотно верю, что вы рассказываете поистине интересные истории, Еимия, — вдруг прервал свою лекцию преподаватель и, сощурив глаза, хитро улыбнулся. — Но не лучше бы это делать вне аудитории? К тому же, раз уж вы обратили мое внимание на себя, не расскажете ли нам об основных принципах философской антропологии? Скарамучча почувствовал, как его собственная злорадная улыбка безжалостно растянула губы. Эта девчонка точно не сможет ответить, он готов сделать на это ставку в размере тысячи моры. Даже не так — двух тысяч моры. Еимия (а это и впрямь была та самая любительница красного) тут же растерянно замолкла, и Каэдэхара осторожно наклонился к ней, видимо, пытаясь дать подсказку на столь «сложный вопрос». — Ч-человеческое бытие есть бытие… бытие сознания? — скорее спросила, нежели ответила она и глупо захихикала. Святые архонты, если этот Кадзуха общается с такими особами, может, не такой уж он и умный? Что за детский сад… Скарамучча цокнул настолько громко, что на него обернулась половина аудитории. — Осознанное, — мягко поправил студентку Камисато и тут же перевел заинтересованный взгляд на последние парты. — Прошу прощения, судя по вашей реакции, вы можете рассказать об остальных принципах? Если бы у парня был подготовлен на такой случай фирменный злодейский смех, он бы обязательно им сейчас воспользовался. Но увы, приходится работать с тем, что есть. — Человеческое сознание есть самосознание, — четко и с расстановкой начал брюнет, упиваясь удивленными перешептываниями зевак с первых парт. — Человеческий опыт есть опыт практической активности. Скарамучча остановился, делая нарочито долгую паузу, и перевел надменный взгляд на парочку в красном. — Модусом человеческого существования является возможность. Чужие алые глаза встретились с его холодными синими и буквально заискрились теплом. Скарамучча опешил, вглядываясь в них сильнее, глубже. Кадзуха будто… был доволен? Рад, что брюнет смог ответить на поставленный вопрос, да еще так играючи, ведь его не смогли подловить неожиданным обращением... Да какого черта? Неужели эту маленькую борьбу желает вести только он сам? — Отлично, просто превосходно. Не подскажете ваше имя? — возвращает юношу к реальности голос преподавателя. — Скарамучча. Мое имя — Скарамучча. Парень был готов поклясться, что на мгновение, всего на одно чертово мгновение, но он увидел… В чужих глазах все же загорелся азарт.***
Спустя пару часов, сидя на скамейке в небольшом сквере при университете, Скарамучча наблюдал за снующими туда и обратно студентами. В голове пустота. В руках, к сожалению, тоже, ведь сигареты закончились еще вчера, а новую пачку парень так и не успел купить. Под ноги, закручиваясь в своем последнем вихре, упал кленовый лист с уже пробивающимися золотистыми прожилками. Ему явно рано было срываться с ветви, черешок еще совсем плотный и зеленый, несмотря на небольшое потемнение у краев. Но он все равно сорвался. Почему? Брюнет на несколько мгновений замер, засматриваясь на результат цикличности природы, и не заметил, как больное воображение утянуло его в свои мрачные глубины. «— Что с ней такое? Совсем еще маленький мальчик печально смотрит то на мужчину рядом, то на бездыханное тельце фиолетового ибиса. Прекрасная некогда птица с изумрудными крыльями теперь лежит на тротуаре с неестественно выгнутой шеей и стеклянными глазами, уже подернутыми мутной пленкой. — Умерла, — звучит откуда-то сверху сухая констатация факта. — Надо сказать садовнику, чтобы это унесли отсюда. Грустно. И почему-то очень холодно где-то в области грудной клетки. Значит, птица больше никогда не взлетит? «Умерла» — это навсегда? А если бы она не умирала… никогда. Такое возможно? Мальчик нервно теребит край собственной рубашки и настороженно смотрит наверх в поисках ответов на неозвученные вопросы, но так и не находит их на чужом беспристрастном лице. Высокий мужчина в тяжелом черном пальто больше не удостаивает взглядом ни ребенка, ни мертвую птицу. Его тусклые алые глаза неподвижно смотрят куда-то вдаль, за линию горизонта. — Ты тоже однажды умрешь, отец? Тишину разрезает хрипловатый, но внезапно искренний смех. Его обладатель медленно опускается на колени, чтобы сравняться в росте с вопрошающим, и вглядывается в полные тоски синие глаза. Такие светлые, кристально-чистые, подобные воде из растаявшего айсберга… Разве капля крови может сделать их грязнее? Тяжелая рука опускается на хрупкое, точно кукольное плечо и сжимает его почти заботливо. — Скорее всего, — губы растягиваются в загадочной улыбке. — Смерть — это неизбежное действо, необратимый процесс, постигающий каждое живое высокоорганизованное существо. Если ты дышишь, растешь, развиваешься, движешься… Если ты живой, значит однажды обязательно перестанешь таковым быть. Мальчик поспешно мотает головой, хмурится и с вызовом заглядывает в мерцающие лукавством глаза. — Тогда я не хочу быть живым. — Ха-ха, любопытное желание. Обещаю, я подумаю над тем, как правильно его воплотить…» — Привет. Скарамуччу резко выдернул из самых дальних уголков сознания чей-то мягкий и уже знакомый голос. Юноша быстро заморгал, желая поскорее избавиться от мрачных картин, вереницей проносящихся перед глазами, и наконец повернулся к источнику звука. Блять. Окруженный золотой листвой, будто в потоке невидимого ветра, Кадзуха сидел в паре десятков сантиметров от него, расслабленно откинув голову на спинку скамьи. Открытая поза и безмятежная улыбка так ярко контрастировали с ссутулившимся под давлением мыслей хмурым брюнетом, что это почти комично. Будто кто-то намеренно посадил этих двоих рядом, чтобы продемонстрировать человека познающего, мыслящего, чувствующего и существа, пытающегося этому всему научиться… Скарамучча отчего-то зацепился взглядом за чужой кадык, едва заметно натягивающий белоснежную кожу. Интересно, продолжил ли тот улыбаться, если бы брюнет резко сжал его тонкую шею? — Ну здравствуй, — все же решил ответить он, недоверчиво сощурив глаза. — Ты не находишь странным тот факт, что для такого огромного и многолюдного места мы слишком часто друг друга встречаем? Блондин тихо рассмеялся, отрицательно покачав головой. — Не нахожу. Я думаю, если два человека все время встречают друг друга, то это судьба. Судьба. Какое отвратительное слово. Жестокое, всеобъемлюще патовое, разбивающее любые надежды на вариативность исхода. Предрешенность событий пугала до белеющих костяшек на сжатых в кулак пальцев. Если «судьба» существует на самом деле, то юноша не прочь выбить ей пару зубов на досуге. В любом случае, так откровенно и просто разбрасываться подобными понятиями может только глупец, и Скарамучча плотно сжал губы, резко отворачиваясь, словно от пощечины. — Расслабься, я просто шучу, — поспешил успокоить собеседника Кадзуха, замечая почти болезненный расцветший румянец на чужом бледном лице, и в примирительном жесте поднял руки. — Я искал тебя намеренно, чтобы предложить вместе поработать над проектом по философии. Господин Камисато уже вывесил учебный план на семестр, и меня заинтересовала одна тема. Брюнет несдержанно закатил глаза и вновь перевел взгляд на чужое довольное, до жути дружелюбное выражение лица. — Рад за тебя, но я-то тут причем? — Он резко наклонился к парню и, будто что-то для себя решив, театрально вздохнул: — А-а… Кажется, я догадываюсь. Тебе просто надоело заниматься благотворительностью, вытягивая свою шумную подружку с уровня начальной школы на средний? Или, может быть, ты так утомил своих друзей навязчивостью, что они и сами отказались заниматься с тобой? — Или мне просто интересно попробовать поработать именно с тобой. Скарамучча впал в самый настоящий ступор. Вглядываясь в безмятежное, почти блаженно спокойное выражение лица, он просто не верил своим ушам. Мало того, что его издевательства и остроумные колкости игнорировали уже в который раз, так еще и продолжали гнуть свою линию с дурацкими предложениями. «Ох, значит, хочешь со мной поработать? Ха. Да я с тобой так поработаю, что ты будешь умолять весь ректорат перевести тебя в другую группу. Обещаю, я сотру твою миленькую улыбочку и заставлю сожалеть о своей несгораемой доброте, или что это у тебя такое, блять…» Мыслительный процесс внезапно прерывался, потому что Кадзуха вдруг низко наклонился к ногам брюнета, минуя минимум двадцать барьеров личного пространства и вызывая у того самое настоящее алое безумие на лице. Не замечая чужого смущения, парень взял в руки тот самый кленовый лист с золотыми прожилками и, легко перебирая заостренные края пальцами, принялся складывать из него что-то небольшое и замысловатое. Закончив, блондин протянул свое творение Скарамучче. А у того вырвался совсем тихий удивленный вздох. В чужих руках лежала маленькая птица с расправленными, точно в полете крыльями. Невозможно. Каковы шансы… Юноша вмиг забыл о любом раздражении и бережно, с несвойственной ему осторожностью и настоящим благоговением прикоснулся к оригами, все еще сомневаясь в реальности происходящего. Он принялся сосредоточенно разглядывать такую простую, но в то же время необычную конструкцию, будто проверял, не иллюзия ли это его разыгравшегося больного воображения. И все никак не решался взять «подарок» в руки. Заметив это, Кадзуха едва слышно усмехнулся, словно не понимал, как такое простое действие с его стороны могло вызвать столь яркую реакцию. Слегка наклонившись, он мягко развернул чужую прохладную ладонь и все же поместил в нее кленовую птицу. — Я буду завтра в библиотеке после пар. Надеюсь, до скорой встречи, Скарамучча. Юноша ненавидел чувство дежавю. Но сейчас, смотря вслед удаляющемуся блондину и ощущая россыпь разрядов тока от чужих прикосновений на руках, он думал лишь о том, что с такими повторами в жизни вполне готов мириться.