Реверсия

      — Тише, тише… Тебе нужно проснуться, Скарамучча…       Юноша резко открыл глаза, хватаясь за горло и заходясь в приступе кашля. Ощущение было такое, будто его очень старательно душили на протяжение нескольких часов. Хотя, учитывая то, в какой ужасно скрюченной позе брюнет заснул, нетрудно догадаться, что дело было именно в положении шеи. Ее просто-напросто передавило.       Обрывки снов вспышками возникали в полусонном сознании, но на этот раз единой картинки собрать не получалось. Это опять было что-то из прошлого, что-то из тех психологических пыток, которыми баловался Дотторе. Запертая комната без окон, подавляющая любой шум, истошные крики, леденящий душу холод… Юноша не хотел вновь погружаться в мир грез за выяснением обстоятельств и дополнения этих самых образов. Все еще тяжело дыша, Скарамучча коснулся подрагивающими пальцами переносицы и мысленно отогнал остатки кошмаров куда подальше.       Интересно, вроде прежде чем вернуться в реальность, он услышал чей-то взволнованный голос, хотя…       Юноша осторожно запрокинул голову назад, чтобы хоть немного размять затекшие мышцы. И тут же вздрогнул, сталкиваясь лицом к лицу с нависающим четко над ним блондином. Все еще расфокусированные после тяжелого сна синие глаза с удивлением смотрели на обладателя алой радужки. Тот был настолько близко, что до чувствительного обоняния Скарамуччи доходил аромат свежего парфюма с нотками озона.       «Словно воздух после грозы» — пространно подумал юноша и, сам того не замечая, повел носом, вдыхая еще немного этого приятного аромата.       Голова после тревожных сновидений была тяжелой, но это состояние все равно намного лучше того, что было… А что вообще было?       Воспоминания по кусочкам складывались в общую картину. Бездумное употребление алкоголя, бессонная ночь, пары, библиотека, философия любви, крепкий чай… Архонты, вот это набор юного натуралиста. Неужели он и правда заснул в библиотеке под успокаивающий голос этого парня, который, к слову, явно не торопился отстраняться и продолжал внимательно рассматривать фосфорически бледное лицо под собой.       — И часто тебе снятся кошмары? — спустя пару мгновений неловкой тишины все же поинтересовался Каэдэхара, щекоча своим дыханием чувствительную кожу. Все еще слишком близко.       Так вот кому принадлежал этот голос… Стоп, который вообще час?       Скарамучча медленно перевел взгляд на окно, выглядывающее за книжными стеллажами, и удивленно выдохнул: в кромешной темноте единственным источником света была луна. Значит, точно не меньше девяти часов вечера.       — Не настолько часто, чтобы обсуждать это с тобой, — наконец нашелся юноша, тут же поднимаясь со своего «спального» стула и отходя на безопасное для защиты своего личного пространства расстояние. — Не объяснишь, какого черта ты… мы все еще тут? Пожалуйста, только не говори, что поймал вдохновение и решил поиграть в «Ночь в музее».       Ответом ему была лишь усталая усмешка и взгляд, выражающий что-то вроде: «Я уже понял, ты снова прежний злец».       Скарамучча закусил внутреннюю сторону щеки, неосознанно коря себя за беспричинную грубость. Ему всегда было сложно распознавать собственные эмоции, еще сложнее — контролировать их. Поэтому теперь, при взгляде на человека, который ранее заботливо принес ему чай, позволил нормально выспаться и даже зачитал вслух чертовы параграфы ради его же, Скарамуччи, удовольствия, брюнет не мог понять, почему вместо благодарности и симпатии чувствовал такое сильное раздражение внутри.       В голове как нельзя кстати вспыхнуло воспоминание, как мягкие руки с тонкими костяшками пальцев проходились по волосам. Этот приятный жест, совершенно невинный в своей основе тогда, — сейчас отдавался импульсами фантомной боли, и до парня постепенно начинало доходить, какое чувство одолевало его на самом деле.       Уязвимость.       Склизкое, липкое до тошноты ощущение разлилось в сердце, заполняя собой каждый клапан, прорываясь в каждую вену и артерию, а вездесущий внутренний голос уже принялся нашептывать свою привычную для таких случаев тираду.       «Ты просто отвратительно жалок, Скарамучча. Уже забыл, как распластался перед ним, чуть ли не скуля от простейшего проявления заботы, точно побитая псина? Позволил ему, фактически незнакомцу, чувствовать себя твоим спасителем. Ты ведь знаешь, что это значит? Чтобы вернуть потерянное достоинство, тебе придется из кожи вон вылезти, и ты вылезешь, потому что иначе быть не может»       Распаленный собственными ядовитыми мыслями, юноша стиснул зубы и перевел взгляд на злосчастный стол. Среди книжных стопок красовались исписанные витиеватым, почти каллиграфическим почерком листы.       Только не это. Блять.       Значит пока он прохлаждался в мире как всегда отвратительных грез, Каэдэхара все-таки в одиночку работал над их проектом, выполнял двойную работу. Ох, ну просто герой дня, как не посмотри. Менее всего в конце семестра парень хотел упиваться успехом, добытым за чужой счет, это бы стало просто последней каплей, уничижающей его и без того покалеченное эго.       — Я просто не хотел тебя будить, господин Метафора. Сам ведь сказал, что других планов на вечер у тебя не нашлось, — прервал его размышления Кадзуха и, все еще не замечая перемены чужого настроения, принялся разбирать книжный беспорядок.       — Как великодушно с твоей стороны, — хрипло начал Скарамучча, беря в руки листы. — Устраиваешь другим отдых уровня комфорт-плюс, а сам тем временем выполняешь их работу? Слушай, в Мондштадте уже несколько лет ходит легенда о Полуночном герое, безвозмездно спасающем жизни граждан. Случайно не твоих рук дело?       От такого внезапно нехилого количества сарказма любой бы впал в ступор, и Каэдэхара не стал исключением. Замерев с книгой в руках, он уставился на Скарамуччу и изогнул бровь в немом вопросе. Но очень скоро внимательный взгляд пал на стопку листов в его руках, и алые глаза озарились пониманием: Кадзуха тихо усмехнулся.       — Знаешь, спящим ты мне нравился больше.       — А я тебе вообще никаким не должен нравиться. Мы просто работаем над одним проектом ради оценки в зачетной книжке, не более того. Вынужденные коллеги, так что терпи, раз сам предложил, — раздраженно заметил юноша, скрестив руки на груди. Улыбка на чужих устах выводила его из себя еще больше.       — Может быть, я и предложил, но ты, судя по всему, согласился, так что не такие уж и вынужденные мы с тобой коллеги, — легко парировал выпад блондин. Ему явно было интересно, к чему может привести это забавное недопонимание, поэтому Каэдэхара не спешил объясняться.       — Сложно не согласиться, когда тебя так старательно об этом упрашивают.       Теперь уже собственные губы растянулись в ехидной усмешке. Скарамучча с вызовом смотрел на Кадзуху, неспешно прощупывал почву, пытаясь вычислить чужие слабые места. Как там говорится: «Чем шире улыбка, тем сильнее боль»? Юноше не терпелось поскорее понять, что скрывается за безмятежностью его нового приятеля, потому что без этого знания он попросту не мог твердо стоять на ногах рядом с ним.       — Что ж, если для тебя «старательно» — это просто сообщить о своих намерениях, у меня есть некоторые вопросы к твоей личной избирательности.       — О, я достаточно избирателен. Во всяком случае, я не навязываю первому встречному свое общество, особенно, когда оно его явно тяготит, — практически прошипел последнее Скарамучча, следя за каждой мышцей лица напротив. Увы, ни одна до сих пор не дрогнула.       Да что же это, блять, такое?       — В таком случае, почему бы тебе прямо сейчас не отказаться от совместной работы и более не тяготиться?       — Еще чего. Лучше я с упоением буду весь семестр наблюдать, как ты жалеешь о собственном предложении, доведу тебя до ручки, а после получу максимальный балл, и на этом наши пути разойдутся.       Каэдэхара удивленно вскинул брови.       — Слишком много сложного драматизма для такой рядовой ситуации, не находишь?       — Не нахожу.       — Неужели я так сильно раздражаю тебя?       — А сам как думаешь?       Оба резко замолчали, переводя дух после внезапной словесной перепалки. Скарамучча хмуро пялился на чужое непроницаемое лицо, с досадой осознавая, что в выборе соперника не ошибся. Кадзуха был его полной противоположностью во всем. Даже в ведении такого маленького спора он, в отличие от брюнета, выбирал путь спокойной иронии, а не злой сатиры и почти открытых оскорблений. И Скарамучча злился все больше, потому что понимал, что за эти жалкие несколько дней этот человек смог заинтересовать его настолько, что ему было почти совестно сейчас за свое поведение. Все же это было скорее маленькое исследование чужой ахиллесовой пяты, и юноша вовсе не собирался выглядеть полным мудаком. Во всяком случае, он не хотел им выглядеть.       Анализируя произошедшее, Скарамучча мысленно вел счет их стычек. Очень сложно признавать, но проигрывал брюнет уже в третий раз, а ведь второй участник даже не старался играть.       — У тебя явный талант к провокациям — вот что я думаю, — спустя пару минут нарушил звенящую тишину Каэдэхара.       — И да, — продолжил он, как бы невзначай выхватывая из чужих рук тонкую стопку листов и тут же пряча ее в кожаный кейс, — чем ты слушал, когда я говорил, что составлю только план проекта? То, что ты принял за работу — просто мои стихи.       Скарамучча прикрыл глаза. Если к концу этого до жути странного дня он не убьет Кадзуху, то придется убивать самого себя. Потому что поднимать белый флаг после такой абсолютно бескомпромиссной капитуляции было совершенно не в его стиле.       — Возможно, я немного погорячился, — совсем тихо признал юноша, касаясь пальцами напряженной переносицы и отводя взгляд.       — Определенно, погорячился. Но я спишу это на твой недосып, — вторил ему Каэдэхара, и примирительная улыбка наконец тронула тонкую линию губ.       Когда со сбором вещей было покончено, оба направились к выходу, не нарушая столь ценного в данном случае молчания. Уже у дверей библиотеки, погасив приглушенный свет, Кадзуха достал из кармана пиджака небольшую связку ключей и под пристальным взглядом Скарамуччи закрыл замок на пару оборотов.       — И все-таки почему в такое позднее время нас отсюда не вышвырнули? И откуда у тебя ключи от университетской библиотеки? — не выдержал юноша.       Кадзуха лишь неопределенно пожал плечами и проследовал дальше по коридору, оставляя собеседнику пустое пространство для размышлений. Когда несколько лестничных пролетов, молчаливо осуждающий охранник и тусклые верхние лампы остались позади, а свежий уличный воздух наполнил легкие обоих юношей, с наслаждением вдохнувших его почти в унисон, Каэдэхара все же решил пояснить.       — Я долго работал на свою репутацию, чтобы впоследствии она заработала на меня. Так мне досталась привилегия с поздними часами посещения. — Он мягко улыбнулся, будто увидел что-то светлое в закромах собственной памяти, и вгляделся в далекие очертания луны над линией горизонта. — А еще у нас с госпожой Синобу товарообменные отношения: вкусный рис из местного кафе на обеденном перерыве по вторникам и четвергам — и дубликат ключей остается при мне.       — Наш библиотекарь предоставляет тебе самое важное помещение во всем корпусе за плошку риса? — Скарамучча недоверчиво выгнул бровь, уже в привычной манере поджигая кончик сигареты, зажатой между губ.       Доза никотина пьянила не хуже вчерашнего абсента, и сонливость накатывала с новой силой, но непонятно откуда взявшееся желание еще немного поговорить с Кадзухой с большим отрывом перевешивало чашу весов.       — У всех свои радости, Скарамучча. У тебя тоже наверняка есть какая-то вещь, из-за которой ты теряешь бдительность и уходишь от ответственности.       — На месте Госпожи Кокоми, я бы все равно ее уволил. «Ответственность есть проба мужества человека», и никакой «вещью» от этого не откупишься.       — Ее никогда не уволят, госпожа Синобу наизусть знает местонахождение каждой из восьми тысяч книг, — резонно возразил Кадзуха и с хитрым прищуром заглянул в синие глаза. — «Все, что делаешь хорошо, надо делать хорошо, даже если совершаешь безумство».       Юноши с полминуты серьезно смотрели друг на друга прежде, чем расхохотаться во весь голос. Это было очень по-детски, граничило со странной глупостью и совершенно точно шло в разрез с тем, что происходило ранее в библиотеке.       Книжное цитирование явно медленно, но верно становилось их забавно-раздражающей традицией.       — Я обязательно представлю тебя лично госпоже Синобу в следующую нашу встречу, — все еще тихо посмеиваясь, прошептал Кадзуха, и мягкая, слегка рассеянная улыбка вновь расплылась на его губах.       Последний диалог еще долго крутился в мыслях, пока Скарамучча, петляя тихими дворами и пустынными улицами, одиноко освещенными фонарями, возвращался домой. Наручные часы показывали всего лишь половину десятого, но город ответственных инадзумцев-трудоголиков уже спал, готовясь к завтрашнему рабочему дню. Юноша был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил, как на автомате поднялся к себе в квартиру, принял душ и лег в не заправленную с самого утра постель.       Уже находясь на границе между сном и реальностью, он спрашивал себя: какой была его собственная радость? В голове роилась тысяча образов.       В детстве ему доставляло удовольствие наблюдать за живыми существами: птицами, изредка залетающими в парковую зону отцовского особняка, кошками, проскальзывающими в приоткрытое окошко, чтобы поластиться и выпросить немного еды, людьми… Такими далекими, со своей жизнью, на которую маленький Скарамучча не имел возможности смотреть в виду особенностей затворнического воспитания.       В подростковом возрасте его увлекли книги и все то, что нельзя было «потрогать», то, где нельзя получить готовый результат. Кино и игры не привлекали юношу, потому что воображение в таких вещах никогда не работало на полную мощность, ведь визуально картинка уже была готова — она поступала в мозг беспрепятственно, а Скарамучче нравились загадки. Поэтому детективы, исторические романы и даже обыкновенная художественная литература стали его главными друзьями на долгие годы.       Сейчас Скарамучча не понимал о себе и своих радостях ровным счетом ничего. Последний год выдался сумбурным и сложным, он буквально изменил в корне жизнь молодого человека. Смерть ненавистного отца, переезд в родную страну, встреча с матерью, новые знакомства… Всего было слишком много, и чем дальше — тем с большей скоростью события разворачивались перед глазами юноши, вынуждая того сильнее раскачиваться на лодке жизни, ведь иначе течение попросту унесет его бренное тело.       Скарамучча устало прикрыл глаза, не пытаясь прервать столь привычный круговорот мыслей перед сном. Рефлексия — удел любой сознательной личности, не так ли? В таком случае, незачем тратить силы на попытки избавиться от давно приобретенных функций. Когда нейроны уже были готовы наконец-то отключиться, в памяти вдруг всплыл образ точеного профиля с белоснежной от тусклого света луны кожей и легкой улыбкой на чувственных губах.       И Скарамучча совершенно точно не хотел задаваться бессмысленными вопросами о том, почему именно Кадзуха — то последнее, что представляет его засыпающий мозг.       Сегодняшние эмоциональные качели — от ругани до смеха и обратно — действительно стали интересным открытием для юноши. Возможно, нечто подобное и искал Скарамучча в общении с людьми, когда речь заходила о таких простых понятиях, как дружба, братство и даже… Хм, даже та самая любовь из философских трактатов. С Каэдэхарой было интересно, с ним хотелось спорить, соревноваться и сотрудничать, обсуждать весь мир и задумчиво молчать, докапываться до истины, злиться и смеяться.       Кадзуха словно был общим знаменателем всего того, что раньше вызывало чувство этой самой, черт возьми, радости.       «У всех свои радости, Скарамучча»       Возможно, это и есть ответ на первоначальный вопрос? Парень не знал. Окончательно погружаясь в сон, он успел подумать лишь о том, что, кажется, на этот раз в их игре наконец-то случилась полноценная ничья.