Реверсия

      Вернувшись поздним вечером домой, Скарамучча обнаружил не самую приятную для любого человека картину. Дверь (которую он совершенно точно запирал перед уходом… запирал же, да?) была приоткрыта, и в коридор через тонкую щель пробивался лишь узкий луч теплого света. Учитывая тот факт, что на пары юноша уходил утром, когда еще было светло, никаких ламп зажжено быть просто не могло, так что идея с забывчивостью в вопросе закрытия замков отпала быстро.       Оставалась всего пара версий, и первая из них — грабители. Но если это действительно так, и парня пришли обчистить какие-то придурки в колготках на голове, то в этом случае у Скарамуччи для них очень плохие новости — несмотря на приличное финансовое состояние, оставшееся в наследство от мертвого папочки, все его деньги лежали на счете в банке, а вещами брюнет обжиться еще не успел. Да и звуков никаких за дверью не было слышно, следовательно…       — Пожалуйста, заходи.       Видимо, Скарамучча слишком долго простоял, пялясь на приоткрытую дверь, раз незваный гость решил самостоятельно пригласить хозяина в его же собственную квартиру. Беспокойство быстро испарилось в веренице других противоречивых чувств, когда до парня дошло — голос явно принадлежал женщине.       Что же, значит верна именно вторая версия.       Когда дверь позади щелкнула замком, перед Скарамуччей предстала еще более занимательная картина — вымытый и высушенный после утреннего инцидента пол буквально кричал: «меня привели в порядок, и это явно был не ты». Юноша нервно усмехнулся собственным мыслям и наконец поднял настороженный взгляд.       «А ты совсем не изменилась»       Прямо напротив входной двери, закинув ногу на ногу, на диванчике сидела высокая стройная женщина с длинными густыми волосами цвета темной ночи. Фиолетовые глаза с золотыми от теплого освещения кольцами на радужке сканировали и считывали, заглядывали в самую душу вошедшего. Райдэн Эи выглядела точно так же, как на той самой фотографии из семейного альбома.       — Бездетная жизнь тебе к лицу, — отметил парень, криво ухмыляясь. Ни на мгновение не задерживаясь возле гостьи, он прошел дальше по коридору в сторону кухни. Скарамучче срочно нужно что-то выпить, иначе наспех натянутая маска нахального безразличия точно слезет раньше срока. — Хотя мне стоило выбрать обращение на «Вы». Какой я невоспитанный, для двух незнакомцев «тыканье» — это ведь настоящее панибратство.       Скарамучча почти не слышал собственный голос — его заглушал бешеный стук крови в висках от нарастающего волнения. Он знал, что она однажды объявится, даже каким-то шестым чувством ощущал, что сегодняшний «пожар» спровоцирует эту встречу, но, блять… Как же, оказывается, парень был не готов к этому. Оглядывая кухонные полки в поисках бутылки абсента, купленной совсем недавно «на черный день», он силился взять себя в руки хотя бы во внешнем проявлении.       От стоящей вокруг гнетущей тишины Скарамучча буквально чувствовал, как каждая клеточка его тела наполнялась раздражением с каждой чертовой секундой. О, Архонты, почему она продолжала молчать? Юноша откровенно закипал, спиной ощущая чужой сверлящий взгляд на себе, и мысленно считал минуты до того момента, как его уже наконец-то начнут топить. Потому что если он не Муму, то эта ее затянувшаяся игра в Герасима явно не стоила свеч.       «Да где же эти блядские бокалы…Архонты, не пить же купленный абсент из горла прямо на глазах у собственной матери» — все же манеры у юноши имелись в полном объеме.       Наконец-то выцепив взглядом заветную бутылку, Скарамучча принялся перебирать полки в поисках уже любой более менее глубокой емкости.       — Я купила кое-что из посуды сегодня, все в левом нижнем ящике, — неожиданно прозвучал спокойный голос прямо за спиной, и Скарамучча дернулся, как от разряда тока, чуть не выронив из дрогнувших рук с трудом найденный абсент. — И я бы предпочла обращение на «ты», Куникудзуши.       Ох.       Ну уж нет.       Парень развернулся и грубо схватил женщину за лацканы делового костюма. Напускное спокойствие, легкая ухмылка, острый взгляд — все элементы выстроенной роли слезли с его лица подобно обожженному слою кожи. Скарамучча невидящим взглядом смотрел куда-то сквозь нежеланной гостьи, а его глаза блестели от кипящей внутри злобы.       — Не смей, — прошипел он, чувствуя, как безумие плещется в уголках его сознания, выискивая выход наружу. — Не смей называть меня этим именем. Меня зовут Скарамучча, и впредь ты можешь обращаться ко мне только так, хотя я искренне надеюсь, что это — наша последняя встреча.       Женщина напротив даже не шелохнулась, стойко выдержав и ледяной взгляд и угрожающий шепот. Она внимательно смотрела в синие, потемневшие от злости глаза и молча ждала дальнейшего развития событий, даже не пытаясь вырваться из цепкой хватки собственного сына.       Глядя на эту реакцию, а точнее ее отсутствие, юноша буквально услышал, как внутри него что-то неожиданно щелкнуло. Скарамучча отстранился. Насмешливая улыбка вновь заиграла на почти расслабленном лице, источающий яд взгляд померк. Брюнет разрешил маленький внутренний конфликт в своей голове: его мать — просто чертов манекен. И манекен этот не стоил ни капельки его эмоций, даже если эта эмоция — чистейшая агрессия. Долгое молчание, сменившееся на короткие безэмоциональные реплики, сквозящая во взгляде и в действиях бездушность неплохо ложатся на образ пластиковой куклы. Намного проще воспринимать кого-то, кто причинил тебе такое невообразимое количество боли своим отсутствием, чем-то пустым, обладающим лишь формой.       Потому что если хотя бы на мгновение допустить мысль, что женщина перед ним — его мама, та самая, из детских наивных образов, та, о которой он всегда думал одинокими ночами… Это слишком тяжело, он не готов, нет. Скарамучча точно сорвется.       — Итак, мой уважаемый арендодатель. Ты пришла, потому что узнала о сработавшей пожарной сигнализации? Зря время потратила, она просто среагировала на дым от утюга, — равнодушно, будто ничего не произошло, произнес брюнет, параллельно протирая найденные-таки в левом нижнем ящике рюмки (ха, не соврала, действительно накупила посуды на все случаи жизни). Разлив абсент в емкости, он протянул напиток женщине.       Тонкие изящные пальцы аккуратно обвили ножку небольшого бокала.       — Я не твой арендодатель, по документам ты являешься собственником этой квартиры, — спокойно возразила Райдэн, сделав глоток предложенного абсента, и уже намного тише добавила: — тебе будет трудно в это поверить, но я просто беспокоилась.       — О, я понимаю, я бы тоже беспокоился о сохранности вещей, квартира явно стоила тебе целое состояние, — Скарамучча с серьезным видом кивнул, игнорируя заявление о собственных правах на жилплощадь. — Не волнуйся, капитан покидает корабль последним. Прежде, чем задохнуться от дыма, в случае пожара я обязательно вынесу отсюда посудомоечную машинку, плазму и, конечно, все эти вычурные диванчики.       На эту откровенную издевку женщина и бровью не повела, но от парня не укрылось, как странно блеснули чужие фиолетовые глаза. Можно было даже подумать, что их обладательницу задели его слова, ха.       — Хорошо, если тебе хочется думать, что я беспокоилась о материальных аспектах, я не стану заниматься разубеждением.       Оба замолчали, поочередно делая глотки недостаточно крепкого для этого напряженного вечера алкоголя. Скарамучча продолжал избегать прямого зрительного контакта, а Эи — не пыталась скрыть своего любопытства, разглядывая юношу с ног до головы. Брюнет не знал, сколько времени они так простояли, освещенные одним лишь тусклым светом лампы, по ощущениям — лет десять, но его наручные часы засвидетельствовали жалкие пятнадцать минут.       — Кхм, да… Прими мои соболезнования. Твой отец…       — Был мерзким отродьем, искалечившим мне жизнь. Не стоит, — резко перебил Скарамучча и наконец посмотрел женщине в глаза.       И не зря. Черт возьми, там было, что увидеть.       Та холодность, отстраненность, сопровождавшая Райдэн весь вечер, в мгновение ока испарилась. Чужие зрачки расширились, заполняя собою все пространство радужки, губы приоткрылись в немом удивлении, и слух юноши уловил тихий, едва различимый вздох. Что это, неужто удивление? Скарамучча расплылся в ухмылке, наслаждаясь таким очаровательным эффектом.       «Неужели ты не понимала, в чьи руки отдавала собственного сына? О, дорогуша, незнание не освобождает от ответственности, только попробуй прикрыть этим свою совесть, и я проткну твою трахею этой чертовой рюмкой, а потом буду смотреть, как ты задыхаешься, глотая собственную кровь»       Но на этом, к большому сожалению Скарамуччи, представление было окончено. Женщина резко отвернулась и, порывшись в сумке, одиноко ютившейся на кресле, выудила оттуда листок и ручку. Синие глаза с интересом провожали каждый взмах стержня, пока Райдэн наконец не протянула ему… записанный номер телефона. Тихий смешок разорвал уже привычную для этого вечера тишину.       — Надо же, какая роскошь, твой личный или рабочий? — заискивающе поинтересовался юноша, цепляя бумажку пальцами. — Двадцать лет. Еще ни от одной женщины я не добивался номера телефона так долго.       — Это на случай, если тебе что-то понадобится. К тому же, юристам в любом случае нужна твоя заключительная подпись на документах, а мне бы не хотелось… — Эи запнулась, и от взгляда Скарамуччи не ускользнуло то, как часто вздымалась ее грудь — волнуется, как мило. — Не хотелось более смущать тебя своим присутствием.       — Славно.       Когда дверь за гостьей закрылась, Скарамучча медленно, точно под гипнозом, вернулся на кухню, схватил почти полную бутылку и сделал несколько больших глотков, не утруждая себя рюмками.       Это определенно был тот самый «черный день».

***

      Когда прозвенел первый будильник, Скарамучча не сразу понял, что это вообще за звук и по какой причине он его слышит. Сидя в кресле с двумя пустыми пачками сигарет и горкой бычков, гордо возвышающейся над пепельницей, он пространно смотрел в противоположную от окна стену и методично постукивал пальцами по небольшому прикроватному столику.       Мысль о том, что уже утро, приходила в затуманенное сознание постепенно и как-то по частям.       Парень не помнил, как опустошил литр горячительного напитка и вместо кровати завалился в это кресло, будь оно не ладно; не помнил, как закрыл свою недельную норму никотина. Зато обо всем этом очень хорошо помнили забитые дымом до отказа легкие, саднящее горло и ноющая от нахождения в неудобном положении спина. Н-да. Скарамучча незаметно для себя «прободрствовал» целые сутки.       Думать о вчерашнем «разговоре» с объявившейся так не вовремя матерью не хотелось от слова совсем, потому что за минувшую ночь мозг исчерпал все свои мыслительные способности. Теперь в голове была почти приятная пустота, где вполне прочно обосновалось перекати-поле, то и дело проносящееся от одного уголка сознания к другому.       Юноша ощущал смертельную усталость. Все внутренние запасы энергии истощились, и от былого азарта доказать всему миру, кто здесь самый классный, не осталось и следа. Однако была одна вещь, которая заставляла утомленного Скарамуччу вновь и вновь «просыпаться» — сегодняшняя встреча в библиотеке с тем вечно улыбающимся философом-литератором. Почему-то из всех прочих мыслей эта вызывала наибольший эмоциональный отклик. Пассивно-агрессивный разумеется. После вчерашнего юноше хотелось на ком-то отыграться, причем так, чтобы подзарядки от результата хватило минимум на неделю.       Правда, была одна маленькая проблема. Каэдэхара Кадзуха — совершенно непробиваемая натура. И вот желание «пробить» его, стереть добродушную улыбочку с лица, удивить… Вытесняло все прочие.       Спустя примерно десять прослушиваний мерзкой однотипной мелодии будильника, Скарамучча все же смог сфокусироваться на источнике звука, а еще спустя два — выключить злосчастную трель. На автопилоте юноша принял душ, надел первую попавшуюся одежду и направился в университет, где-то глубоко в душе надеясь, что по пути его собьет какой-нибудь дурак на иномарке.       Чуда не случилось.       Туман в голове все никак не мог рассеяться, и даже после трех пар, двух сигарет на свежем воздухе и одного умывания ледяной водой в перерыве, брюнет не мог окончательно протрезветь прийти в себя. Когда наручные часы показали половину четвертого, Скарамучча распахнул двери в университетскую библиотеку.       Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что стоило бы пойти и поспать, а не плестись сюда непонятно зачем и ради чего, но она не успела развиться до принятия какого-то кардинального решения.       — Ты все-таки пришел.       За одним из столов, окруженный небрежно сложенными в стопки книгами, подперев ладонью подборок, сидел он. Кадзуха, собственной персоной, вновь напоминал брюнету неисправно работающий светофор: темно-красный бадлон, скрывающий тонкую шею, едва заметная красная резинка на белоснежных волосах и небольшая золотисто-желтая брошь в форме кленового листа на лацкане пиджака.       Скарамучча нахмурился, понимая, что проиграл ему уже одним своим сегодняшним помятым внешним видом.       — К большому сожалению, у меня не нашлось других дел на сегодняшний вечер, — насмешливо ответил он, присаживаясь напротив блондина. — Ну, и что за тему ты выбрал? Или мы так и будем молча любоваться баррикадой из книг, что ты тут выстроил?       Кадзуха лишь неопределенно качнул головой, протягивая парню крафтовый стакан, до этого не входивший в поле зрение брюнета.       — И что это? — Скарамучча скептически осмотрел своеобразное подношение.       — Я видел тебя на перерыве. Ты выглядел уставшим, и я подумал, что стоит задобрить тебя горячим чаем при встрече. — Каэдэхара пожал плечами, мол «ничего необычного, это в порядке вещей». — Сделай пару глотков, и я расскажу о нашей теме.       — Серьезно? Я готов проигнорировать факт «задабривания», но почему чай? Разве в подобных ситуациях не принято вручать кофе?       — Кофе далеко не на всех действует бодряще. Слышал о теории влияния теобромина и кофеина на разных людей? — заметив неохотный кивок, Кадзуха продолжил. — Если у человека на генетическом уровне превалирует влияние кофеина на организм, то он действительно будет чувствовать себя более бодрым. Чего не скажешь о тех людях, в организме которых преобладает влияние теобромила. Такие от чашки кофе и заснуть могут. Я просто не мог так рисковать.       Блондин мягко улыбнулся и придвинул напиток ближе к собеседнику.       — В любом случае, ты угадал. Я очень люблю чай, чем горче, тем лучше, и ненавижу кофе. Особенно все эти пряности, которые пытаются туда всыпать бариста, — неожиданно честно ответил юноша и с нескрываемым удовольствием припал губами к пластиковой крышке, делая глоток горячего и, о… На удивление, довольно крепко заваренного черного чая.       Со всем этим чертовым туманом в голове Скарамучча даже не заметил, как сильно все это время хотел пить. Что тут скажешь, жажда очень тщательно пряталась за спины тошноты и головной боли.       — Значит решено — в следующий раз угощу тебя чаем Кудин. В переводе с языка Ли Юэ, «Кудин» — буквально означает «Горькие слезы», так что, думаю, тебе должно понравиться.       Скарамучча усмехнулся чужой иронии, совершенно пропуская мимо ушей часть про «следующий раз». Горькие слезы… да уж, и правда, звучит как то, что ему было нужно. Допив чай, он отставил стакан в сторону и внимательно посмотрел на светловолосого юношу. Почему-то вместо обещанного самому себе утром: «Я отыграюсь на литераторе по-полной» — брюнет ощущал лишь странное спокойствие где-то в области сердца, когда наблюдал за тем, как сосредоточенно алые глаза бегали по страницам какой-то, вероятно, нужной им для проекта книги.       Возможно, это была усталость, да, все дело в ней. Но от разлившегося по телу тепла, в чем совершенно точно был виноват горячий чай, Скарамуччу потянуло в сон. Впервые за много дней он хотел спать, а не отключиться, в беспамятстве завалившись в постель.       — Вижу, с чаем ты закончил. Тогда слушай тему, — Кадзуха наконец оторвался от изучения материала и теперь, хитро сощурив глаза, смотрел на брюнета. Ох, думается Скарамучче, тут явно был какой-то подвох, вот только какой… — «Философия любви. Постклассические трансформации»       Брюнет озадаченно выгнул бровь, усиленно пытаясь понять, в какую игру играет его одногруппник. Любовь — самое сложное для его понимания чувство: Скарамучча понял это, когда после таких сложных, казалось бы, понятий о вечности, бессмертии, душе в конце концов, он нашел в отцовской библиотеке трактат какого-то фонтейнского философа с говорящим названием «Философия любви. Высшая ценность человеческого бытия». Тогда юноша провел целую неделю, пытаясь хотя бы на уровне теории осмыслить весь этот объем информации, но кроме пресловутых «Любовь — это бытийное состояние человека» и «Любовь ко всему есть форма гуманизма» ничерта не запомнил.       И вот тебе сюрприз.       — Понимаю твое замешательство, это довольно легкая на первый взгляд тема, — продолжил Каэдэхара, не замечая, как чужие губы растянулись в почти истерической улыбке. — Но если копнуть глубже… Я нашел пару интересных подходов, вот, послушай: Подняться до царства нетленных образов может лишь влекомый любовью. Любовь открывает человеку глаза на истину, добро, красоту. В своем познании мира человек как бы вступает в брак с любовью, и от этого брака появляется прекраснейшее на Земле потомство, которое именуется духовностью…       Скарамучча неотрывно наблюдал за тем, с каким неподдельным интересом Кадзуха зачитывался, с каким выражением выделял некоторые моменты, делая паузы и перескакивая на более занимательные абзацы, чтобы наверняка завладеть вниманием своего слушателя. Тембр его голоса был таким мелодичным и в то же время томным, мягким. Его голос… успокаивал.       Брюнет не замечал этого первые пару встреч, потому что был слишком занят бессмысленной озлобленностью, но сейчас, уставший и все еще немного не протрезвевший, он мог честно признаться себе в том, что натурально заслушался.       — … Таким образом, мы можем просто рассмотреть понятие любви, опираясь на несколько уже существующих подходов, а потом привести все это к общему знаменателю современных теорий, желательно подчеркнув их существенные различия. Что думаешь?       Скарамучча моргнул, с трудом возвращаясь к реальности. Ах да, философия любви, точно. Кадзуха выжидающе смотрел в его глаза, пока сам брюнет боролся с собственным мозгом за право бодрствовать.       — Не знаю, в чем у тебя был изначальный план, но от твоего голоса я еще больше захотел спать, — и как бы в подтверждение своих слов, Скарамучча зевнул, сдаваясь и устало укладывая голову на стол.       В тишине гул в ушах нарастал, глаза закрывались, а мысли путались, и оттого было все сложнее поддерживать образ с язвительным тоном и насмешливой улыбкой. К тому же, кажется, алкоголь окончательно перестал действовать, и к общей усталости присоединился забытый давний друг — похмелье.       «Архонты, как же паршиво. Никакого больше крепкого алкоголя, придурок, только попробуй взять себе что-то выше пятнадцати процентов…»       Чужие тонкие пальцы осторожно, почти невесомо прошлись по волосам, пропуская каждую короткую прядь через себя, прочесывая и мягко массируя кожу головы. Прежде, чем понять, что это такое вообще сейчас происходит, юноша выдохнул, срываясь на тихий стон удовольствия.       Никогда еще он не чувствовал таких приятных прикосновений к себе, никто не гладил его по голове даже в раннем детстве, как бы слащаво или жалостливо это ни звучало. Прикосновения всегда предвещали боль, будь то увлекательные психологические пытки не без физического вмешательства со стороны с отца, или тяжелая рука, грубо сжимающая почти до хруста костей за неподобающее в обществе поведение. Или пальцы, сжимающие подбородок, чтобы впоследствии дать пощечину за непристойные выражения. Это даже забавно, но юноша действительно не мог припомнить ни одного ласкового прикосновения. Даже он сам… Никогда не был бережен к себе.       Осознание пришло с небольшим опозданием.       Скарамучча резко поднял голову от столешницы и вернул взгляд алым глазам напротив, почти забывая о своем вялом состоянии. Рука блондина так и осталась на прежнем месте, замерев в воздухе, а сам он лишь тихо усмехнулся, вовсю разглядывая удивленное выражение лица и выступивший румянец на чужих щеках.       — Я совсем не против поговорить в пустоту, если это поможет тебе хотя бы немного поспать. — Замечая отсутствие какой-либо реакции на свои слова, Кадзуха покачал головой и почти строго продолжил: — ну же, ложись обратно, сегодня у нас все равно не должно было состояться никакой основательной работы. Только составление плана, а мы его уже почти подготовили.       И Скарамучча, совершенно не отдавая себе отчет в своих действиях, послушно лег. Без всяких колкостей или споров, без раздражения, он отпустил свои тревожные мысли. Погружаясь в сон под возобновившийся мягкий голос, юноша почувствовал, как чужая рука вернулась к его голове и, возможно, напоследок слабая улыбка все же тронула собственные губы.