Реверсия

      Осень наконец соизволила заявить о своих правах изнеженным солнечными деньками инадзумцам: дождь лил как не в себя уже которые сутки подряд и явно не собирался прекращать сие злодейство. Скарамучча был равнодушен к любой погоде, так что единственное, что изменилось в его распорядке дня — это наличие зонтика с деревянной ручкой, больше напоминающего трость в сложенном виде. Вальяжно помахивая им и игнорируя ледяные капли, слетающие с кончиков острых спиц, он шагал по узким улочкам города и изо всех сил старался не думать о том, что до следующих выходных — как до Снежной на санках по воде.       Всего за одну минувшую неделю учеба в университете превратилась в прятки со скукой, которой юноша безбожно проигрывал. Лекция за лекцией, семинар за семинаром — все это было таким обыденным, бесполезным и неинтересным. Давно пройденным и изученным.       — …Таким образом, на примере архитектурных сооружений Инадзумы мы можем судить о том, при какой именно правящей династии сегунов происходило строительство, и в соответствии с их стилями понять, какая внутриполитическая обстановка была в те годы, — мерно вещала госпожа Сангономия, параллельно выписывая символы на доске.       В этом плане инадзумский университет следовал издавна зародившейся традиции выбирать профессора истории на должность ректора и наоборот. Впрочем, госпожа Кокоми — далеко не худший вариант и действительно хорошо объясняла материал. Если бы Скарамучча не разбирался в предмете, обязательно бы послушал.       Но он разбирался. Знал и про сложную историю сегуната Инадзумы, и про великую экологическую катастрофу Фонтейна, и про многолетнюю тиранию в прошлом Мондштадта, и прочее, прочее, прочее. Скарамучча был сведущ довольно во многих вопросах для своих двадцати, однако не собирался смущать весь преподавательский состав глубокими познаниями: все же они не виноваты в том, что приезжий мальчик годков так с семи изучал историю Тейвата без всякой цензуры.       А потому приходилось оставлять большую часть знаний в гардеробной вместе со злосчастным зонтиком, доставать ноутбук и наряду со всеми набирать на клавиатуре нечто под говорящим заголовком «конспект».       — Я сейчас усну, — в полголоса пожаловался Тома, который, между прочим, за несколько дней каким-то невероятным для Скарамуччи образом перекочевал из категории приятеля-информатора в должность довольно комфортного соседа по парте. — Так и знал, что нужно было брать вязание с собой. Когда руки ничем не заняты, мозг совсем отказывается работать…       — И по каким только критериям ты выбирал исторический факультет? — скорее риторически поинтересовался юноша, не отводя взгляд от экрана ноутбука.       — Куда друзья, туда и я, — мгновенно последовал простодушный ответ. — Но, честное слово, еще полгода, и я научусь спать с открытыми глазами.       Скука — главный враг для человека, привыкшего к бесконечной вакханалии, целенаправленно и стабильно выбивающей почву у него из-под ног. Скарамучча знал на собственном опыте, как быстро организм адаптируется к трудным задачкам, которые подкидывает жизнь. И как бы странно это ни звучало для простого обывателя — для юноши с расшатанной психикой было крайне важно получать нужную дозу стресса. Иначе мозг и правда переставал работать, расплавляясь в приторно-сладкой неге постоянства и комфорта.       Так что, в какой-то степени, он даже понимал многозадачного Тому и сам уже подумывал о том, чтобы завести себе маленькое хобби на время скучных пар. Если в Снежной ему приходилось буквально разрываться на части от переизбытка высоких требований в университете (и собственном доме, чего уж греха таить), то здесь Скарамучча рисковал расслабиться настолько, что многолетняя дрессировка на бесконечный процесс совершенствования пойдет коту под хвост уже к Новому году.       — …Не стоит забывать и об особенностях географии отдельных островов: так остров Ватацуми в свое время служил отличной стратегической базой для отрядов восстания против сегуната. За счет воронкообразных скал и большой дальности от Наруками армия Ватацуми могла обеспечить себе безопасность на время оперативной паузы между обеими сторонами военного конфликта…       Под негромкое повествование профессора Скарамучча отвел задумчивый взгляд к окну, за которым отчетливо прорисовывались вечернее серое небо и терракотовые кроны кленов. Ватацуми… В мысли один за другим проникали образы из недавней прогулки с Кадзухой. Кажется, юноша все еще ощущал легкое дуновение ветра на щеках и укоризненный взгляд алых глаз в ответ на свои очередные шалости.       «…Существует легенда об огромном морском змее, именуемом Оробаси. Если верить древним книгам, под островом Ватацуми, что расположен западнее от нас, находится погребенный город, в котором когда-то жил народ, почитавший это божество…»       Да, определенно, он бы слушал внимательнее, если бы рассказчиком был литератор с неизменно бархатным голосом. Из его уст любая история обретала краски, расцветала пышными бутонами сумерских роз, даря ощущение чего-то совершенно потустороннего, волшебного. Словно сказки, так никогда и не прочитанные матерью на ночь.       Скарамучча мысленно одернул себя, возвращая внимание недописанному конспекту.       Они с Кадзухой не разговаривали с того самого дня, где виновником торжества была горе-Джульетта. Точнее, разговаривали: здоровались, списывались по поводу проделанной работы по совместному проекту и перекидывались общими фразами по учебе.       Но все это было не то. Не то, к чему успел за жалкие пару недель привыкнуть Скарамучча.       Юноша скрипел зубами, когда замечал, как бесшумно проносится по коридорам его недавний «соперник» по дебатам, неся в руках бесчисленные стопки книг и совершенно не замечая брюнета. Хмурился, когда видел того читающим в сквере в компании непонятных студенток, активно курсирующих вокруг него, точно стая чаек на берегах Морепеска. И да, по-прежнему откровенно злился, когда Каэдэхара в очередной раз великолепно отвечал на совмещенных семинарах.       Но последнее уже к делу не относилось.       Честное слово, Скарамучча предпочел, чтобы литератор злился на него за грубость по отношению к этому же самому Горо (пусть и сам юноша не считал свое поведение в тот день предосудительным). Возможно, он бы даже понял обиду или осуждение в свою сторону из-за различия взглядов. Он бы принял все, кроме того, что в итоге творил с ним Кадзуха.       А творил он пренеприятнейшие вещи, бьющие по самому больному — чувству собственной важности. Культура отмены через опускание до уровня серой массы — вот как это можно было назвать. Теперь в его глазах Скарамучча будто бы был таким же, как и прочие одногруппники, не потому ли общение стало таким пресным и поверхностным?       Признаваться в этом себе не хотелось совершенно, но за несколько дней юноша понял, что, как форменный дурак, успел привыкнуть к обществу литератора. Более того, Каэдэхара виделся ему единственным лучиком света в этом темном царстве простаков. И лишаться такого человека в самом начале нелегкого пути под названием «студенческая рутина» из-за какого-то слезливого мальчишки… Тьфу. Просто немыслимая глупость.       Вопросы царапали его эго заточенными когтями. Если кто и мог так легко отстраняться от людей, так это он сам, сам Скарамучча. Никто не имел права отказываться от него… А еще где-то там, в самой глубине, примерно на уровне Марианской впадины, прорастало зернышко незнакомого ранее чувства вины.       Просто в теории… То есть, вряд ли, конечно, но… Мог ли Скарамучча перегнуть палку с этим Горо? В конце концов, проявление чувств, пусть и столь раздражающих для общества, — личное дело каждого. Может быть, Кадзуха был прав в той своей фразе о дружбе…       — Эй, философ, ты идешь?       Скарамучча нехотя вынырнул из своих раздумий и непонимающе уставился на нарушителя его спокойствия, с удивлением замечая, что аудитория уже успела опустеть. Он что, настолько сильно потерял счет времени?       — Давай, выходи из прострации, пара закончилась, — Тома похлопал юношу по плечу, по-доброму улыбаясь. — В общем чате написали, что культурологии не будет, так что до завтра!       — Да, — с легкой заторможенностью ответил Скарамучча, поднимаясь со стула и закрывая ноутбук с недописанным конспектом, — до завтра.       — А, чуть не забыл: Кадзуха просил передать, что если ты сегодня свободен, то он будет ждать тебя в библиотеке в восемь вечера, — уже у выхода вдруг вспомнил Тома, почесывая затылок. — Что-то по поводу вашего проекта по философии.       Скарамучча на это только фыркнул. Надо же, личная встреча. Можно подумать, у Каэдэхары нет его номера — что за глупые игры в «сломанный телефон» с посредниками? И все же юноша соврал бы, если бы сказал, что не почувствовал странный трепет в груди, отдаленно напоминающий предвкушение.       Оставалось только понять, где скоротать эти несколько часов ожидания.

***

      В назначенное время библиотека встретила Скарамуччу привычно тусклым светом и сладковатым запахом лигнина. Как и в прошлые разы, помещение пустовало — все же современные студенты предпочитали черпать информацию из интернет-источников, к тому же время было позднее, и даже условные заучки уже давным-давно пили дома чай с печеньем.       Юноша огляделся по сторонам и, не найдя зачинщика встречи, неспешно двинулся к столу, за которым они пару недель назад впервые обсуждали проект. На этот раз гладкая деревянная поверхность не была занята кипами бумаг и стопками из книг, давая понять, что если кто-то и занимался здесь, то явно уже ушел. Однако пальто, покоившееся на одном из стульев, говорило об обратном. Решив, что литератор куда-то отлучился, Скарамучча, повинуясь странному порыву, едва ощутимо провел пальцами по шероховатой ткани.       Как и ожидалось, наощупь материал оказался таким же мягким и теплым, каким всегда виделся со стороны, точно подстать своему владельцу. Удивительно, как Кадзуха умело сочетал комфорт и красоту в своем стиле, при этом юноше до сих пор было трудно представить, как же у того находилось время для таких мелочей, вроде подбора гардероба. Сам же Скарамучча никогда не заморачивался в этом плане, из года в год выбирая нестареющую удобную классику в темных тонах. Невольно вспомнились строгие костюмы из габардина, которые любил использовать в своем гардеробе отец.       «Что ж, возможно, вопреки известной пословице, по одежке в человеке что-то и можно судить…»       — Привет.       Скарамучча резко одернул руку и обернулся. В широком проходе, оперевшись на один из книжных стеллажей и держа в руках большую тетрадь, стоял Каэдэхара. Его светлое лицо вновь обрамляли выбившиеся из хвоста короткие пряди волос, и, кажется, это снова было единственной небрежной деталью в прекрасно выверенном образе. Кремовая рубашка, брюки свободного кроя и неизменные алые клены, на этот раз пестрящие на манжетах рукавов.       Ну просто господин Осень в чистом виде.       — Мы уже здоровались утром, — насмешливо заметил юноша, вспоминая весьма кстати короткую встречу в университетской гардеробной.       — Ах да, точно. В любом случае спасибо, что пришел, несмотря на поздний час, — Кадзуха рассеяно кивнул и тоже приблизился к столу, попутно накидывая на плечи то самое пальто. — Обещаю, надолго тебя не задержу. Я набросал практическую часть, но у меня есть некоторые сомнения. Если мы уделим слишком много внимания переходу от классической к постклассической теории, не выйдет ли это за рамки основной темы? К тому же…       Серьезно? Вот так просто? Скарамучча почувствовал, как начинает медленно, но верно раздражаться от этого официально-делового тона. Юноша продолжал что-то увлеченно объяснять, вытаскивая листы из своей тетради, и даже не обращал внимания на то, что его совершенно не слушают. Черт бы побрал эту библиотеку, она действительно плохо влияла на нервную систему, иначе почему именно здесь желание придушить Каэдэхару в который раз возрастало до предела.       — …И если мы возьмем для основного примера работы мондштадских исследователей, есть риск, что у господина Камиссато возникнут вопросы к выборке материалов… Что ты скажешь вот на этот текст?       «Ну уж нет, ты не добьешься от меня сотрудничества, пока я не получу свои законные объяснения, дорогуша»       — Как долго ты собираешься это делать?       — Делать что?       — Хватит строить из себя дурачка, Кадзуха, ты прекрасно понимаешь, о чем я, — Скарамучча закатил глаза, шумно выдыхая подступившее раздражение.       — Вынужден тебя огорчить, но на литературном не обучают телепатии, — юноша наконец поднял голову от злосчастной тетради и окинул своего собеседника недоуменным взглядом.       — Здорово, что ты не разучился парировать мои реплики, — Скарамучча едко усмехнулся, вглядываясь в рассеянное выражение лица напротив. — Учитывая то, как старательно ты в последнее время избегал моего общества.       По обыкновению расслабленный, теперь Кадзуха был похож на сложный механизм с заржавевшими шестеренками, который вот-вот задымится от усердной работы мозга. Светлые брови едва заметно скользнули вверх, делая взгляд еще более открытым и практически невинным, но юноша напротив не собирался отступать от намеченного пути так просто.       Даже несмотря на то, что на этих, бесспорно, красивых глазах почему-то очень сильно хотелось задержаться подольше.       — Избегал твоего общества? Скарамучча, с чего ты…       — О, это наша новая игра? Понимаю, — Скарамучча хмыкнул и медленно, точно кошка, готовящаяся к прыжку, наклонился, ставя руки на стол, по обе стороны от литератора, тем самым лишая того любой возможности двинуться с места. — В таком случае я напомню порядок нашего с тобой «сюжета»: сначала ты всеми правдами и неправдами добиваешься наших встреч, поишь меня чаем и учишь играть на барабанах…       Какое интригующее зрелище могла бы застать уборщица, не уйди та еще пару часов назад. Глядя на приоткрытые в немом вопросе губы Каэдэхары и его тяжелое дыхание от неудобного положения тела, охваченный раздражением Скарамучча почувствовал, как собственные щеки зарделись румянцем. Но отступать уже было поздно.       — …А теперь ведешь себя так, будто мы вообще случайно оказались в одной лодке с этим дрянным проектом, и тебе приходится работать с тем, что есть. Неужели тот факт, что я «не оценил» твоего приятеля, настолько сильно повлиял на твое отношение ко мне?       — Погоди, Скарамучча…       — И если ты все для себя решил, то какого черта назначаешь личную встречу, чтобы обсудить то, что можно решить в элементарной переписке? Весьма непоследовательное поведение, не находишь? — уже практически шипел последнее предложение юноша, распаленный собственными словами.       — Скарамучча.       — Как ты там говорил: «Дружба является высшей формой любви, для которой в твоем сердце просто нет места». Да, Кадзуха, все верно, для нее действительно нет места, потому что какая к черту дружба у меня может быть с этим недоразумением на ножках? А у тебя? Он вытрепал тебе все нервы в тот день, и мне не нужно быть волшебником, чтобы сказать наверняка — это явно не впервые. Так ответь мне на простой вопрос, — Скарамучча наклонился к самому уху блондина, игнорируя странную дрожь в собственном теле: — зачем ты тратишь свое время, которого явно и так не хватает, на то, чтобы решать чужие проблемы? Кто в таком случае решит твои собственные, Кадзуха?       Юноша хотел бы продолжить этот увлекательный монолог, возможно, довести собеседника до нервного истощения своими давящими вопросами, но весь его запал неожиданно остановила опустившаяся на грудь ладонь. Такой простой жест оказался лучшим отрезвляющим средством. Медленно, но верно до Скарамуччи начало доходить, в каком странном положении они оба сейчас находились по его же собственной вине, и как ужасно он, должно быть, выглядел в глазах Кадзухи.       Блять, да что же это такое?       Впрочем, отступать было некуда, а чужая рука, тем временем, перехватила плечо юноши, заставляя того наклониться ближе.       — Я обязательно отвечу на твои вопросы, но сейчас ты должен замолчать, — совершенно серьезным тоном произнес Каэдэхара, заглядывая в растерянные глаза Скарамуччи.       — Да неужели? И с чего бы это я дол…       Но юношу снова бессовестно прервали, на этот раз плотно прижав ладонь ко рту. Возмущенный до предела юноша буквально ощущал, что еще секунда, и от перенапряжения из его глаз вырвутся молнии, чтобы затем обрушиться на этого беспардонного литератора. Хотя, если учитывать, в какое положение он поставил Кадзуху ранее, вопрос о том, кто из них более беспардонен, оставался открытым…       — Сюда кто-то идет, — вполголоса пояснил Каэдэхара, кивком указывая в сторону двери.       Скарамучча озадаченно уставился на Кадзуху, прислушиваясь к окружающим звукам, но кроме колотящегося как ненормальное сердца и тяжелого дыхания обоих помещение было погружено в привычную для библиотеки тишину. Юноша закатил глаза и хотел было прикусить кожу на чужой ладони, чтобы освободить себя от этого до странного унизительного положения, но внезапно действительно услышал вдалеке чьи-то голоса.       «Удивительно», — подумал юноша, скосив взгляд в сторону выхода. — «В это время никого, кроме охранника, обычно не бывает. Что эти люди здесь забыли?»       К шуму голосов добавился звук шагов, и теперь уже было совершенно очевидно: сюда и правда кто-то спускался.       — Нельзя, чтобы нас заметили. Студентам строго запрещено находиться в библиотеке в неучебное время, — прошептал Кадзуха и принялся оглядываться по сторонам в поисках места укрытия.       — Да мне плевать, пусть хоть в ректорат вызывают, — раздраженно прошипел Скарамучча, как только чужая рука исчезла с его лица, но метнувшийся к нему взгляд заставил всю спесь вновь сойти на нет.       — Если мы с тобой отделаемся простыми объяснительными, то для госпожи Синобу последствия будут намного серьезнее. Я не прощу себе, если ее уволят из-за моей неосторожности… Прошу тебя, Скарамучча.       Юноша вгляделся в беспокойные алые глаза, смотревшие на него с искренней надеждой. Такие чистые, сверкающие рубины, они не оставляли и шанса противостоять своему очарованию.       «Вот же хитрец… Надо взять на заметку, что в спорах Кадзухе просто необходимо надевать повязку на эти чертовы глаза. Это же просто невозможно!»       Скарамучча обреченно вздохнул. Тотальный и бесповоротный проигрыш, если уже один вид этого человека заставляет его пересматривать собственные взгляды и решения… Об этом стоило бы подумать на досуге, ну а пока он, ограничившись коротким кивком, огляделся по сторонам.       Проблема нарисовывалась не из легких. Помимо книжных стеллажей и невысоких тумб помещение не пестрило особой мебелью, а прятаться за ними было глупо — при определенном ракурсе каждый из коридоров отлично проглядывался, и незваным гостям ничего не стоило рассекретить местоположение нарушителей порядка. Еще немного поразмыслив над тем, в какой же глупой ситуации они оказались, и решив все-таки отложить на время споры, Скарамучча без особых надежд заглянул за угол очередной книжной полки и, о чудо, заметил в самом конце коридора широкий шкаф с приоткрытой дверцей — ну просто самый настоящий вход в Нарнию.       — Кажется, ты говорил, что у тебя клаустрофобия? — рассеянно спросил Скарамучча и, не дожидаясь ответа, потащил изумленного литератора в направлении спасительного предмета мебели. — Так вот: представь, что ее нет.       «Только бы он оказался пустым, только бы…»       Что ж, удача была на стороне юношей, но только наполовину. Шкаф действительно оказался пустым — увы, с одной стороны, так что для того, чтобы двое смогли в нем уместиться, пришлось сложиться в три погибели друг на друге. Тем временем голоса становились все отчетливее, и теперь было совершенно очевидно, что принадлежали они двум женщинам среднего возраста — наверняка задержавшимся преподавателям.       — Мы забыли выключить свет, — прошептал на ухо Скарамуччи Кадзуха, когда тот наконец смог закрыть за ними злосчастную дверцу.       — Знаешь, это буквально последнее, что волнует меня в этой ситуации, — прошипел в ответ юноша, вглядываясь в тонкую щель, за которой довольно отчетливо был виден центральный вход в библиотеку.       Думать о том, что в этот самый момент он практически сидел на коленях весьма привлекательного молодого человека, на которого, к тому же, все еще был зол, Скарамучче не хотелось совершенно, однако чужое дыхание, щекочущее чувствительную шею, просто не давало возможности переключить свое внимание на что-то другое.       — А что первое? — совершенно невинно поинтересовался Кадзуха. И будь все проклято, если Скарамучче показалось, но он буквально затылком почувствовал усмешку, растянувшуюся на чужих губах.       «Я, значит, несмотря на твое отвратительное поведение в течение недели, спасаю нас и твою ненаглядную библиотекаршу, а ты еще и издеваешься? Ну-ну…»       Наверное, это один из самых необдуманных и глупых поступков за всю жизнь, и скорее всего, если бы Скарамучче сказали год назад, что он сделает подобное, он бы расхохотался и дал хорошенькую пощечину этому выдумщику. Но реальность диктовала свои правила, так что юноша без всякого зазрения совести приподнял бедра и резко опустил, проезжаясь ими прямо по ширинке чужих брюк.       И в тот же момент об этом пожалел.       Потому что то, с каким жаром ему в шею выдохнули его же собственное имя, очевидно, еще долго будет преследовать Скарамуччу в самых непристойных фантазиях.       Черт бы побрал этого литератора с его чарующим голосом. Кожа мгновенно покрылась мурашками, и юноша запоздало подумал о том, что для таких издевательств у него и самого давненько не было близости. Так что желание вызвать смущение у Каэдэхары весьма ожидаемо обернулось мелкой дрожью в собственном теле.       — Какой необычный способ борьбы с моей клаустрофобией, — насмешливо протянул Кадзуха, утыкаясь носом в чужую шею. — У тебя неплохо получается.       — Заткнись, — шикнул Скарамучча, всеми силами игнорируя собственные горящие щеки и старательно концентрируясь на том, что происходило за пределами их маленького убежища.       И весьма вовремя, надо сказать.       Потому что в то же самое мгновение в дверях центрального входа появились две незнакомые женские фигуры, с удивлением оглядывающие помещение.       — Как странно, почему дверь открыта? Да и свет горит… Госпожа Шу, чья сегодня была смена? — поинтересовалась темноволосая женщина, на что другая лишь развела руками.       — Кажется, Куки Синобу.       — Нужно будет поговорить с ней на досуге. Охрана охраной, но наша книжная коллекция — настоящее культурное наследие! Она не должна оставаться в открытом доступе. А если бы студенты решили растащить здесь все? Ох уж эта молодежь, совсем не знает цену таким важным вещам…       Женщина продолжала сетовать на необязательность нового поколения, расхаживая вдоль книжных стеллажей, и Скарамучче стоило бы напрячься от приближающегося риска быть обнаруженными. Но все, о чем он мог думать, это о прерывистом дыхании Кадзухи и о том, что сидеть на чужих коленях внезапно стало еще менее удобно.       Скарамучча не мог понять — жарко ему от того, что он все еще был в верхней одежде, или потому что все происходящее в этот момент настолько сильно будоражило его сознание. Двое юношей, ругающихся каких-то пять минут назад, в тесном шкафу скрываются от преподавателей, рискуя своей репутацией. Собственное возбуждение, скручиваясь тугим узлом, оседало внизу живота, и мысли о мертвом отце с его пытками совсем не помогали разрешить эту «маленькую» проблему.       Нет, тот факт, что это состояние было вызвано человеком его пола, совершенно не удивляло — юноша давно знал о своих предпочтениях и еще на первом курсе подтвердил догадку о собственной ориентации в одной из вип-комнат столичного клуба Снежной с очаровательным барменом после закрытия смены. Кажется, после этого была девушка с его курса, заставившая одними только поцелуями буквально увидеть звезды перед глазами.       В любом случае, Скарамучча совершенно точно был избирателен в выборе партнеров, но не по половому признаку. Женщина, мужчина — какая разница, если каждый может доставить удовольствие по-своему? Но Кадзуха… Почему-то сама мысль о том, что этот литератор с синдромом хорошего мальчика может привлекать его совсем не по-дружески, вызывала странное волнение в области сердца и желание тут же сбежать как можно дальше.       Возможно, дело было в том, что ранее Скарамучча никогда не интересовался личностью тех, с кем спал, всерьез? И, может быть, поэтому он так разозлился, когда именно Кадзуха отстранился от него? Нет, достаточно. Дальше юноша не был готов раскручивать этот сложный клубок из собственных чувств, решив на время ограничиться простым объяснением — это все от перенапряжения и длительного воздержания, не более того.       — …Пойдемте, я уже проверила — все на месте. Завтра же обсудим ситуацию с госпожой Синобу.       После этой фразы две женщины наконец исчезли из поля зрения, затем ожидаемо погас свет и послышался характерный звук защелкивания замка. Последующие несколько минут юноши сидели молча, прислушиваясь к обстановке за пределами библиотеки. Запоздало в голову Скарамуччи пришла жизнеутверждающая мысль о том, что им вообще-то очень повезло, что у Кадзухи был дубликат ключей, иначе вся эта история рисковала обрасти новыми забавными деталями. Убедившись, что на этаже они остались одни, юноша распахнул дверцы и поспешил подняться с чужих колен.       — Кажется, пронесло. Не волнуйся, судя по их интонации, твоей Синобу ничего не будет. Отделается малой кровью, так сказать, — в полголоса проговорил он и, не оборачиваясь, осторожно добавил: — Ты… Кхм, ты в порядке?       Но ответа так не последовало. Скарамучча, уже успевший размять затекшие плечи, устремил взгляд к шкафу и с удивлением заметил, что Кадзуха все еще сидел на месте. В темноте его лица совсем не было видно, так что юноша не на шутку насторожился непривычной молчаливостью литератора. Неужели ему все-таки стало хуже? Но они находились в замкнутом пространстве всего несколько минут… Опустившись на корточки, Скарамучча встревоженно коснулся чужого плеча и легонько встряхнул его.       — Эй, Кадзуха?..       — Я в порядке, — наконец подал голос Каэдэхара и, придерживаясь за руку, протянутую ему в тот же миг, поднялся с колен. — Спасибо, что помог избежать серьезных последствий. С остальным я обязательно разберусь.       Каким бы тусклым ни был свет луны, едва пробивающийся через тучи, даже его хватило для того, чтобы Скарамучча увидел, насколько бледным на самом деле был Кадзуха. Его глаза теперь больше напоминали два стеклянных шара, болезненно сверкающих кроваво-красным, и только сейчас юноша в полной мере осознал, каких усилий тому стоило держать себя в руках все это время.       — Кажется, я еще ни разу не видел тебя таким встревоженным, — словно читая чужие мысли, произнес Каэдэхара и мягко улыбнулся. — Я правда в порядке, все намного лучше, чем могло быть. А еще, как и обещал, я хочу ответить на твои вопросы.       — О, брось, это уже неважно, — Скарамучча закатил глаза и хотел было отстраниться, но чужая рука в который раз за этот вечер его остановила.       — Нет, важно, — строго возразил Кадзуха. — Для начала: я не избегал тебя. Яэ Мико подкинула мне немало работы после того, как я покинул ее семинар в самом его разгаре. Поэтому я был вынужден писать материалы даже в учебное время, не говоря уже обо всем остальном. Сегодня я тоже был в редакции до закрытия, поэтому и встречу назначил так поздно. А переписки я не люблю — это ответ на второй вопрос.       С каждым произнесенным Каэдэхарой словом Скарамучча чувствовал себя все более глупо. Интересно, в какой момент времени из осознанного взрослого человека он превратился в накручивающую себя школьницу? Действительно, ведь все разы, когда Кадзуха якобы игнорировал его, юноша замечал при нем кучу каких-то записей. И этот сосредоточенный взгляд при встречах — тот просто был весь в работе.       «Идиот. Ты просто форменный придурок, Скарамучча, и не факт, что когда-нибудь излечишься от этого недуга…»       — Что касается третьего, — Каэдэхара вздохнул: — Что ж, это мой осознанный выбор — поддерживать, слушать, решать проблемы, а иногда и просто терпеть своих друзей, потому что они хорошие люди и заслуживают этого. И то, что ты не готов заниматься тем же самым, не делает тебя плохим в моих глазах, Скарамучча. Я бы ни за что не стал отказываться от интересующего меня человека из-за простого расхождения во взглядах.       — И как я должен был об этом догадаться? — фыркнул юноша, отводя взгляд. — Твоя драматичная цитата Демокрита о порицателях, не способных дружить, была очень красноречива, знаешь ли.       Кадзуха покачал головой и неожиданно тихо-тихо рассмеялся, окончательно выбивая почву из-под ног ничего не понимающего Скарамуччи.       — То, что ты порицатель и имеешь проблемы с дружбой — лишь констатация факта, и я бы посмотрел, как ты попытаешься это оспорить. К тому же… Я думал, что мои действия красноречивее любых слов.       Договорив фразу, литератор провел пальцами вдоль линии пуговиц чужого плаща и, нащупав карман, выудил оттуда слегка помятое, но все еще угадываемое в своей форме оригами из салфетки в виде розы.       — Я сделал ее еще в тот вечер, когда мы сидели в чайном доме, но забыл отдать, — пояснил Кадзуха, замечая замешательство на лице Скарамуччи, и ловко вложил «подарок» в протянутую ладонь. — Поэтому я положил ее во внешний карман твоего плаща тогда, во время нашей маленькой дискуссии на тему дружбы. Думал, ты заметишь.       Скарамучча с полминуты стоял неподвижно, с трудом различая в темноте аккуратные складки-лепестки розы, и не мог вымолвить ни слова. Так вот что мастерил Кадзуха… Ну конечно, юноша ведь еще тогда заметил, что салфетка внезапно исчезла, но не придал этому значения. Выходит, он сохранил ее специально для него?       — Тома вяжет, Итто готовит рамен, Горо декламирует пьесы, а ты просто помешан на оригами, — прошептал юноша, вспоминая ту самую первую птицу из кленового листа, и аккуратно вернул розу в свой карман.       — Добро пожаловать в нашу дружную компанию, — Каэдэхара весело рассмеялся. — Главное, не говори Горо про пьесы: он до сих пор не может отойти и нервничает от одного упоминания о средневековой литературе.       — Ничего не могу обещать.       — Кто бы сомневался.       Глядя на искреннюю улыбку юноши, Скарамучча почувствовал, как точно такая же сама по себе растягивается на его собственных губах, но на этот раз не спешил ее прятать. Сейчас это были не ухмылка, не усмешка, даже не злорадный оскал. Он действительно чувствовал незнакомые тепло и покой, разрастающиеся ветвистой сакурой в груди. На дворе стоял сентябрь, и впереди была целая осень, за которой последуют зима, весна, лето и еще два года в университете. Настоящая студенческая жизнь в Инадзуме только начиналась, а юноша уже успел обрести приятелей и как минимум одного человека, который вызывал в нем эту самую искреннюю улыбку.       Кажется, это первый раз в жизни, когда Скарамучча был рад, что ошибся на чей-то счет.