Как там говорится, «за черной полосой всегда следует белая»? Ну что ж, в обратную сторону негласное правило тоже отлично работает — в этом Скарамучча успел убедиться на опыте всей последующей недели.
Тем вечером, вернувшись домой в легком раздрае после встречи с Кадзухой, юноша принял решение как следует развеяться на грядущих выходных, потому что у него от всей этой событийности, как любили говорить в Снежной, уже конкретно «дымился чердак». Чувства превратились в непонятное месиво, состоящее из эйфории, смущения, эмоционального возбуждения и настоящего детского восторга.
«Архонты, неужели я, и правда, играл на барабанах…»
Скарамучча никогда бы в жизни не пошел играть на чертовых барабанах, если бы не… Кадзуха? Раз за разом этот человек переворачивал его стабильный
пессимизм реализм с ног на голову, заставляя увидеть всю многогранность простых человеческих радостей, вроде закрытия небольшого гештальта с шумным инструменталом. И это будоражило. Парень, что привык видеть мир в приглушенных серых тонах, начинал замечать прочие цвета.
Как минимум,
красный улавливался в поле зрения быстрее всего.
И все же, помимо легкой эйфории, Скарамучча ощущал в сердце непонятную тревогу. Смятение, что испытывал каждый, кто хоть раз попадал в ситуации, вынуждающие менять привычный распорядок вещей. Быть бесчувственным паршивцем куда проще, чем давить непрошеную улыбку при одной только мысли о чужих растрепанных волосах и мелодичном смехе.
Нужно было что-то делать. Как-то отвлечься, и Скарамучча знал лишь один верный способ избавления от всего тревожного и сложного в своей крайне «веселой» жизни — хорошенько накидаться.
Увы, позволить себе такую роскошь он пока не мог: слишком уж много дел пророчила ему учебная неделя. Так что пришлось ограничиться перечитыванием излюбленной «Тошноты» Сартра под крепкий черный чай — вполне себе эквивалентно хмельному состоянию от бутылочки хорошего Монштадского вина.
По крайней мере, так думал Скарамучча, сидя в широком кресле у окна и вчитываясь в строки полюбившегося еще с ранней юности романа.
Что есть смысл жизни для человека, который не верит в богов, инкарнацию и прочие радости обширного выбора, который предоставляет любая религия? Скарамучча всегда задавался этим вопросом, глядя на совершенного в своем безумии отца, тратившего бесчисленное количество времени на свои исследования в области химической промышленности и фармакологии.
Сколько юноша помнил, Дотторе был несметно богат. Настолько, что мог позволить себе более никогда не работать и при этом оставаться на том же уровне финансовой обеспеченности. И тем не менее каждый день он вставал ни свет ни заря, пил свой мерзкий эспрессо, собирал кипы бумаг в дипломат и уезжал на безбожно дорогом автомобиле в лабораторию, чтобы предаться созданию своих психотропных препаратов.
Провожая его задумчивым взглядом, Скарамучча не мог отделаться от вереницы вопросов, то тут, то там возникающих в уголках его еще не окрепшего на тот момент разума. Что заставляет людей вставать по утрам? Что заставляет их делать рутинные вещи вроде уборки и готовки, создавать семью и воспитывать детей, работать и учиться… Какой смысл в этом всем?
«Зачем ты способствуешь возможному излечению тех, кого презираешь? В чем смысл дела всей твоей жизни?» — все же решил однажды озвучить свои вопросы юноша. Это было незадолго до смерти Дотторе. Тем декабрьским вечером, накануне больших празднеств, тот впервые позволил сыну составить себе компанию за бокалом виски у горящего камина.
«Люди — всего лишь сложные механизмы, Скарамучча. Бесполезные, никчемные в своем начале… Но я, прежде всего, ученый, и в моей сути заложено беспристрастное отношение к объектам исследования. Однажды у меня получится усовершенствовать их посредством своих разработок. И когда этот день наступит, человечество войдет в новую эру — эру просветления, а я стану ее Светилом…»
Дотторе так и не стал Светилом. Более того, разработки его же и погубили, когда в лаборатории произошел взрыв:
«Ошибка в расчетах, которая привела к чрезмерно быстрому изменению химического состава веществ нового препарата» — так передали коллеги отца Скарамучче, когда тот вернулся после очередного сданного экзамена в университете.
Человек, пропагандировавший совершенствование, погиб, совершенствуя свои труды.
Юноша до сих пор помнит собственный истерический смех, эхом отраженный о стены фамильного склепа, который уже успели покинуть поминальная служба и три с половиной человека, пришедшие почтить память «величайшего» исследователя.
«Так вот в чем был смысл, отец? О-о, я обещаю, спустя десятки лет человечество и не вспомнит о Зандике Иль Дотторе! Клянусь тем немногим, что ты от меня оставил… Все, что будет напоминать о тебе — мраморная табличка с твоими инициалами в этом богом забытом склепе, который продастся вместе с твоим дрянным особняком…»
В день похорон Скарамучча впервые позволил собственному безумию вырваться за пределы черепной коробки. Если бы отец увидел его тогда… Что ж, если бы и не убил, то обязательно подвел к этому. Как чудесно, что от него осталась лишь горстка пепла, да и та за толщей керамической урны…
За окном в мерном ритме застучали капли дождя, и юноша невольно вздрогнул, возвращаясь в серую реальность. Замутненный взгляд тут же упал на строчку, бессознательно подведенную указательным пальцем:
«Жизнь приобретает смысл, если мы сами придаем его ей»
— Воистину, — прошептал Скарамучча и украдкой взглянул на затянутое низкими тучами небо. Выходные обещали быть долгими.
***
— Как думаешь, пронесет или не пронесет?
— Чувак, вообще не парься, конечно, пронесет!
— А я вот думаю, не пронесет.
— Ты поменьше думай. Много думать вообще вредно: мне так бабушка в детстве всегда говорила.
— Да тут думай не думай, а все равно полная шляпа. Понимаешь, эта женщина меня ненави…
— Архонта ради, замолчите оба хотя бы на пять минут!
Скарамучча сидел на своем излюбленном месте возле окна и со скучающим видом наблюдал за поистине тарантиновским диалогом парней и их мамы-надзирательницы в виде Томы. Последний забавно ставил руки в боки и сердито хмурился, по очереди заглядывая в преисполненные интеллектом лица Итто и Горо — двух противоположностей во всех отношениях. Даже в росте, господи прости.
«Любопытно, во сколько раз этому бугаю приходится складываться, чтобы дотянуться до такого крохотного подобия взрослого человека…» — пространно размышлял юноша, раскручивая между пальцев карандаш и невольно вспоминая ту самую сплетню с поцелуем, которую поведал ему все тот же Тома.
«В три раза. Ну ладно, как минимум в два»
Эти бессмысленные разговоры длились уже около получаса и просто не могли не раздражать. Если Итто был хотя бы забавным за счет своей невообразимой простоты, граничащей с глупостью, то вот Горо… Он напоминал Скарамучче маленькую собачку, жалостливо скулящую о своих бедах и требующую излишнее внимание к собственной персоне, которой очень… Очень-очень сильно хотелось влепить «отрезвляющую» пощечину.
Возможно, дело в личном триггере, но с самого детства юноша терпеть не мог чужое нытье и сам гнушался подобного способа выражения чувств.
«Никогда и никому не позволяй знать о твоих тревогах. Не болтай слишком много, не жалуйся и уж тем более не смей плакать. Люди и глазом не моргнут, когда используют это против тебя», — всякий раз звучало въевшееся в голову наставление отца.
«А они используют, Скарамучча, потому что люди в большинстве своем — корыстные и бесхребетные. Не уподобляйся всеобщей слабохарактерности»
То немногое из изречений Дотторе, которое Скарамучча действительно принял на веру и сделал своим жизненным кредо, ни разу об этом не пожалев. Но как же сильно иной раз кололо истерзанное сердце, когда он замечал, что кто-то подобным догмам не следует, даже более того — спокойно показывает свою уязвимую натуру, получая в ответ поддержку вместо ножа в спину.
Жалкое
несправедливое зрелище, да и только.
Впрочем, если вернуться к ситуации с Горо, его стресс вполне объясним. Через пару минут должен был начаться семинар с Яэ Мико, женщиной, вгоняющей в состояние полного личностного катарсиса добрую половину студентов.
Ехидная гедонистка — так мысленно окрестил ее Скарамучча в их первую встречу, когда эта розововолосая особа смеха ради довела какого-то парня до дрожащих коленок.
Сегодня же явно планировалось представление похлеще. Кажется, нужно было выучить наизусть монологи из шекспировской пьесы… Глупость какая-то, кто вообще дает подобные задания студентам? Разве что это очередная насмешка, до которой могла додуматься только та, чье имя не упоминают в здешних стенах без надобности.
Яэ Мико — действительно любопытный персонаж, уж точно намного интереснее того же господина Камисато. За ней стоит повнимательнее наблюдать, иначе можно остаться в дураках, не успев и глазом моргнуть. Эта женщина явно не обладала особой принципиальностью, совестные муки, очевидно, тоже ей чужды, а значит и манипулировать ею будет сложнее. Потребуется какое-то время, чтобы получше узнать ее слабые места… Может быть, и одного семестра не хватит?
Впрочем, Скарамучча по-прежнему не любил легкие загадки, а потому готов был сидеть «в засаде» столько, сколько нужно.
Естественно, идти на поводу хитрой «лисицы» он тоже не собирался. Декламировать поэзию средневековья не входило в его планы ровно так же, как и слушать чужое нытье, льющееся рекой за соседней партой. Поэтому, бросив пару колкостей (увы, ни одна из них не была понята адресатами) в сторону источника шума, юноша отодвинулся поближе к окну и с заготовленной ухмылкой поглядывал на дверь.
«Неужели ты все-таки способен на опоздания…»
— О, Кадзуха, ты как раз вовремя! Ни минуты покоя. Угомони этих двоих, я тебя прошу: две светлые головы всяко лучше одной, а от нашего нового философа кроме насмешек ничего не дождешься…
Скарамучча и сам не заметил, как собственные плечи в миг расправились, а руки ровно легли на парту, точно их обладатель — первоклассница-отличница, стоило вышеупомянутому юноше наконец засветиться в дверном проеме. Безупречно выглаженная рубашка, строгое пальто классического покроя и неизменно белоснежные волосы, затянутые в низкий хвост чуть туже обычного — Каэдэхара был в своем репертуаре.
Совершенном, блять, репертуаре.
Легко, точно летний ветерок, он впорхнул в поточную аудиторию и направился вверх по лестнице, поближе к задним партам, на которых обосновались трое спорщиков. Поочередно пожав руки каждому и перекинувшись парой фраз с Томой, Кадзуха наконец взглянул на сидящего поодаль «нового философа».
— Доброе утро, — мягкая улыбка осветила раскрасневшееся после быстрой ходьбы лицо. Очевидно, юноша действительно был близок к опозданию: его грудь часто вздымалась, заходясь в прерывистом дыхании, и Скарамучча позволил себе ненадолго засмотреться на эту маленькую нетипичную для чужого образа деталь.
— Смотря для кого.
Кадзуха искренне рассмеялся, в наигранно укоризненной манере покачав головой. Казалось, его совсем не удивляло, с каким старанием Скарамучча ерничал каждую их встречу, и это не могло не подстегивать последнего. Хотя, если так подумать, Каэдэхара с самого их знакомства не слишком-то смущался чужой язвительности, и даже более того — не гнушался ее парировать.
Внимательный взгляд алых глаз скользнул ниже, останавливаясь на сложенных в замок пальцах, и в ответ на это простое действие в голове Скарамуччи тут же вспыхнуло недавнее воспоминание из музыкального центра с чертовыми барабанными палочками и той самой…
заминкой, что произошла между ними. Что ж, может быть, господин Жан-Поль Сартр со своим чтивом и смог отвлечь юношу от смятенных мыслей на какое-то время, вот только это самое время явно подошло к концу.
Скарамучча неотрывно следил за тем, как безмятежное выражение на светлом лице постепенно сменяется озадаченным, и не спешил разрывать зрительный контакт. Возможно, ему было интересно… Самую малость любопытно — испытывает ли его напарник по проекту то же необъяснимое беспокойство, что и он сам.
— …Ты же знаешь, как сложно мне даются выступления на публике! Кадзуха свидетель, я даже в прошлогодней постановке занервничал в самый ответственный момент…
Услышав собственное имя, Каэдэхара несколько раз моргнул, после чего, видимо, окончательно вынырнув из омута неведомых Скарамучче мыслей, все же отвел взгляд в сторону источника стенаний.
В очередной раз их маленькую игру в гляделки прервали, и такая отвратительная закономерность просто не могла не раздражать.
— И как свидетель, я напомню: в итоге ты справился с поставленной задачей на отлично, — Каэдэхара ободряюще улыбнулся, похлопав Горо по плечу. — К тому же, с чего ты вообще взял, что она спросит тебя?
Просто удивительно, как ловко этот человек умел брать себя в руки: казалось, каждый мускул на лице был подконтролен его сознанию. При этом же нельзя не отметить, каким расслабленным вопреки этой черте умудрялся выглядеть Кадзуха. Он олицетворял собой отточенную до ровных граней безмятежность — звучит так же противоречиво, как «угловатый круг»… И тем не менее, это сравнение было наиболее приближено к действительности.
Тома, все это время что-то усердно печатавший в телефоне, поднял голову и тоже решил вклиниться в разговор:
— Вот именно. Может, она спросит меня: я однажды реферат сдал на пару дней позже срока, так она мне до сих пор это припоминает.
— Я ей вообще курсовую должен аж с первого курса и не парюсь, — решил вставить свои пять копеек Итто, весело оскалившись.
Вот у кого точно не было синдрома отличника. Глядя на Аратаки, Скарамучча даже поймал себя на мысли, что немного восхищается этим забавным здоровяком — до того заразительными были его улыбка и блаженное выражение покоя на бесхитростном лице.
Увы, этот настрой никак не мог передаться главному нытику их курса.
— Нет, ребята, вы не понимаете… Она всегда спрашивает меня, — Горо покачал головой и горестно вздохнул. — Будто ей доставляет удовольствие принципиально издеваться надо мной… Ума не приложу, почему.
— Даже если что-то пойдет не так, и ты перенервничаешь, мы все будем подсказывать тебе текст…
Не так ли, Скарамучча?
Три пары глаз как по команде уставились на юношу, тогда как зачинщик «торжества», напротив, опустил голову, пряча усмешку в воротнике своего пальто. Скарамучча же, не ожидавший дополнительного внимания к своей персоне, недоуменно вскинул бровь.
«Ну конечно. Ты еще и меня в группу поддержки запиши»
— Разумеется, — он растянул губы в елейной улыбке. — Я лично прямо сейчас разделю весь текст на строчки, выпишу на плакатах, затем встану во-он у той стеночки и буду по очереди их поднимать. Надеюсь, у тебя хорошее зрение.
— Очень хорошее! — тут же закивал Горо, явно не уловивший нотки сарказма в чужом голосе. — Но не стоит так утруждаться из-за меня, правда! Я постараюсь не облажаться…
Скарамучча на это лишь покачал головой, устало коснувшись переносицы большим и указательным пальцами. Просто немыслимая наивность… Желание продолжить издевательства росло в геометрической прогрессии, но оборвало его неожиданное появление высокой женской фигуры в дверях.
Госпожа Яэ Мико собственной персоной, окинув оценивающим взглядом пару-тройку десятков лиц, вальяжно вплыла в аудиторию в сопровождении шлейфа приторно-цветочного парфюма. Один только ее вид заставил всех присутствующих тут же спешно занять свои места, и Кадзуха явно не пожелал быть исключением — миновав пару столов, он ловко скинул с себя верхнюю одежду и приземлился на место рядом с изумленным юношей.
— Я, конечно, понимаю, что мое общество явно кружит тебе голову, — насмешливо начал Скарамучча, — но разве твоя подружка в оранжевом не расстроится?
— Обязательно передам Еимии, что ты беспокоился о ее чувствах, как только она выйдет с больничного, — в той же ироничной манере прошептал ему куда-то в шею Кадзуха, отчего чувствительная кожа в том месте моментально покрылась мурашками. — И да, к твоему сведению, мое общество для тебя сейчас намного выгоднее, чем для меня — твое. Ты ведь ничего не учил? Спорю, что ответ положительный.
Скарамучча фыркнул, демонстративно отстраняясь от хитро улыбающегося поэта. Ну конечно, он не учил. Кто вообще в здравом уме станет учить пьесу на втором курсе университета? Нервный паренек, своими повадками похожий на собаку, разве что… Впрочем, на «здравый ум» он не слишком-то и тянул — вон как дергается, уже небось посинел весь от страха.
— Прикрываешь мою спину, потому что знаешь: на тебя, любимчика, при опросе глаз не упадет?
— Не стоит благодарности.
— Ты пока и не заслужил.
Вместо ответа юноша неожиданно приложил к губам Скарамуччи указательный палец — жест, весьма красноречиво требующий умолкнуть. И несмотря на все возмущение, поднявшееся из глубин его непомерно большого эго, дебаты действительно пришлось временно завершить — все-таки злить лишним шумом эту непредсказуемую преподавательницу, что уже начала что-то записывать в своем блокноте, не было ни малейшего желания.
Наблюдая за тем, как новоявленный сосед по парте раскладывал свои немногочисленные вещи, Скарамучча не мог перестать прокручивать крайний диалог в своей голове. Сложно сказать, насколько поведение Кадзухи на людях отличалось от поведения при личных встречах. На первый взгляд, разница практически не чувствовалась, и все же… Глядя на образ и манеры Каэдэхары в обществе приятелей, Скарамучча неосознанно пытался уличить того в наигранности: слишком много тепла в каждом жесте, заботы в каждой фразе.
Но черт бы побрал этого поэта — все безрезультатно. Кажется, тот и правда дорожил дружбой с этой странной троицей.
Хотя, стоит отметить, дружба эта явно отличалась от той, что была между ним самим и Кадзухой, ведь только со Скарамуччей тот позволял себе пусть и маленькие, но шалости — взять, к примеру, тот же погром в музыкальном центре… Значит ли это, что с ним он был более раскрепощен? Или, напротив, намеренно менял личность подстать новому приятелю… Стоило подумать об этом на досуге.
Госпожа Яэ, что уже несколько минут рассказывала план на сегодняшнюю пару, тем временем закончила делать записи и теперь испытующе глядела на присутствующих студентов.
— Итак… — женщина слегка наклонила голову и с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего, поманила пальцем юношей. — Горо и Итто, мой любимый дуэт, подойдите. Как и обещала: сегодня мы разбираем Шекспира, и именно вам выпадет честь продемонстрировать всю проблематику отношений инфантильного Ромео и жертвенной Джульетты.
«Все-таки не пронесло» — мысленно усмехнулся Скарамучча, глядя на задрожавшие плечи Горо.
Чем больше ты чего-то боишься, тем с большей вероятностью это и произойдет — закон Мерфи воплоти, не иначе. В аудитории повисла тревожная тишина, и лишь Итто, явно не переживавший о своей успеваемости, присвистнул, неохотно поднимаясь с насиженного места и толкая за собой товарища.
— Ну же, смелее, — глаза Яэ Мико блеснули азартом, провожая выдвинувшихся к трибуне, словно на заклание. — Итто, ты будешь в роли Ромео, а ты Горо… Думаю,
тебе будет намного проще отыгрывать Джульетту.
С первых парт донеслось тихое хихиканье тех, кого взор преподавателя на этот раз по счастливой случайности обошел стороной. А вот Горо… На Горо действительно было страшно смотреть. Густая челка едва ли могла прикрыть целую палитру красных оттенков, расцветшую на его лице. Лазурные глаза то и дело бегали от одного студента к другому, не способные зацепиться за что-то конкретное, а руки, по-солдатски прижатые к туловищу, нервно сжимались в кулаки. Юноша был настолько смущен — то ли тем, что его все-таки вызвали, то ли выданной ролью — что, казалось, сам пол из жалости вот-вот разверзнется под ним, лишь бы спасти страдальца.
Осознав, что деваться все равно некуда, Горо сделал глубокий вдох, покрепче зажмурил глаза и… принялся зачитывать монолог.
…Ты любишь ли меня? Я знаю, верю,
Что скажешь «да»…
…Я легковерной, может быть, кажусь?
Ну ладно, я исправлю впечатленье…
…Конечно, я так сильно влюблена,
Что глупою должна тебе казаться.
Но я честнее многих недотрог…
Строка за строкой вылетали из дрожащих уст под простодушную улыбку Итто, который, если и понимал смысл пьесы, то в весьма отдаленных чертах. По крайней мере, так думал Скарамучча, поглядывая на беспечный вид Аратаки. Все время чтец то и дело бросал взгляд на своего товарища, и в этом малозаметном действии проглядывалось что-то комично-романтичное. Словно Горо и правда вжился в роль влюбленной девы, что сомневается в искренних намерениях своего избранника. А может, ему и не пришлось вживаться...
Впрочем, Скарамучче не было дело до взаимоотношений одногруппников, чужая душа — потемки, и не ему в этом копаться. Стараясь абстрагироваться от внешнего шума, он перевел скучающий взгляд на Каэдэхару — тот сидел, подперев подбородок раскрытой ладонью и, кажется, внимал каждому рифмованному слову, не отводя глаза от выступающего.
«Неужели тебе, и правда, не все равно?» — так и подмывало спросить, но вместо этого Скарамучча шепнул:
— Смотри-ка, справляется без нашей помощи.
— Он — да, — не поворачиваясь, так же тихо ответил Кадзуха, однако взгляд его сделался еще более сосредоточенным. — Но у госпожи Яэ выдались неудачные выходные: последняя партия романов очень плохо продается. Так что надеемся на лучшее, но готовимся…
Заканчивать свою мысль он не стал, потому как Горо наконец умолк, завершив свое выступление под негромкие аплодисменты студентов. Казалось, лицо юноши не могло покраснеть еще больше — оно смешало в себе весь спектр эмоций: от долгожданного облегчения до неуверенной радости.
«А разговоров-то было» — только и закатил глаза Скарамучча, не утруждая себя в попытке поддержать всеобщие рукоплескания.
— Браво! — торжественно произнесла Яэ Мико, мгновенно переключив все внимание присутствующих на себя, — Из тебя вышла просто прелестная Джульетта. Чувственная и невинная, вот только…
Горо, казалось, перестал дышать. Лицо его сделалось совсем каменным, а нервная улыбка сползла с губ так же быстро, как и появилась. Женщина же выдержала длинную паузу и, видимо, вдоволь напитавшись чужим волнением, драматично вздохнула. Своей изящной рукой она совершенно очаровательно прикрыла губы, не слишком стараясь заглушить тихий смех, а затем окинула юношу самым что ни на есть сочувственным взглядом.
— Ох, милый мой… Я ведь и не думала, что кто-то воспримет мои слова всерьез. Неужели ты поверил, что я заставлю вас, второкурсников, учить наизусть пьесу пятивековой давности? Вы с Итто всего лишь должны были
рассказать о героях. Но не волнуйся… Я все понимаю, — женщина слегка наклонилась, заговорщически прошептав: — Твое собственное сердце просто изнывало от невысказанных чувств, а ведь стихи — лучший способ
признания…
Но договорить госпожа Яэ не успела. Опустив голову, Горо вылетел из аудитории, точно пуля из старинного мушкета, оставляя Итто и всех присутствующих в немом удивлении.
И все же нельзя не признать: эта женщина — мастодонт в мире издевательств.
— Архонты… — донеслось тихое бормотание откуда-то справа, и Скарамучча перевел заинтересованный взгляд на Кадзуху.
Тот был мрачнее тучи, и, казалось, впервые предстал перед юношей в подобном амплуа: брови сведены к переносице, губы сжаты в сплошную тонкую линию, а глаза... Точно два раскаленных куска железа. Кадзуха сейчас напоминал самурая, готового вот-вот ринуться в бой во имя справедливости. Любопытное зрелище, которым, увы, Скарамучча не успел полюбоваться в должной мере.
Стремительно поднявшись, Каэдэхара остановил рукой тоже вскочившего со своего места Тому и, не сказав госпоже Мико ни слова, направился к выходу из аудитории вслед за Горо.
— Что ж… — немного погодя протянула Яэ, провожая насмешливым взглядом удаляющегося юношу. — Возможно, если бы у Джульетты были такие же преданные друзья, ее судьба не была бы такой трагичной. А вы, Аратаки, возвращайтесь на свое место. Думаю,
на сегодня демонстраций достаточно.
***
Оставшаяся часть пары прошла без происшествий. Оба парня так и не вернулись в аудиторию, и на протяжении всего этого времени Скарамучче пришлось лицезреть напряженную спину Томы — зрелище было не то чтобы особенно захватывающим, так что юноша едва ли справлялся с тем, чтобы поддерживать свои веки открытыми.
Хорошей новостью было то, что далее в расписании стояло окно. Скарамучча одним из первых выскользнул в коридор, после чего с чувством выполненного долга направился к уже привычному сердцу месту, с предвкушением сжимая в кармане полупустую пачку сигарет. Наконец-то он предастся медленному отравлению никотином в спокойствии и тишине…
Ну, или нет.
— …Это просто публичный позор, Кадзуха! Я уверен, она все знает. И про мисс Хину и про мои чувства к… Неважно. Поэтому она дала мне женскую партию… Архонты, я не выдержу еще один курс с этой жестокой женщиной!
— Не стоит искать логических связей там, где их нет. Уверяю тебя, госпожа Мико просто не может знать о твоем писательском псевдониме, потому что никогда не заглядывает в трудовые договоры.
— Да даже если и так…
«Все-таки нужно было идти в сквер» — с сожалением подумал Скарамучча, стоя в дверном проеме и оглядывая переговаривающихся между собой «прогульщиков».
Горо сидел на асфальте, прислонившись спиной к стене, и нервно теребил пальцами край кофты. Его растрепанные волосы закрывали большую часть лица, и, судя по голосу, юноша недавно плакал. Каэдэхара же стоял в метре от своего приятеля, скрестив руки на груди и о чем-то крепко задумавшись.
Погода в этот день была пасмурной, и колодцеобразный дворик получал лишь тусклое серое освещение, отчего кожа поэта выглядела еще более бледной, подчеркивая его уставший вид. Почему-то последний факт особенно разозлил Скарамуччу — насколько же сильно нужно было вытрепать Кадзухе нервы, чтобы он от эмоционального истощения чуть ли не приваливался к этой злосчастной стене.
И если у Каэдэхары было терпение все это выслушивать, но вот у вошедшего юноши — точно нет.
— А я-то наивно полагал, что курилка — это место для того, чтобы курить, — протянул Скарамучча, привлекая к себе внимание, и как бы в подтверждение собственных слов поджег кончик сигареты. — И если до тебя еще не дошло, Горо, всем глубоко плевать на твое выступление. Ты удивишься, насколько люди зациклены на себе. Ни у кого просто нет времени думать о чужих «позорах» дольше пяти секунд — своих хватает.
Юноша, все это время сидевший с опущенной головой, поднял удивленные глаза на Скарамуччу и всхлипнул. Теперь последний ясно мог видеть, что тот действительно плакал. Просто отвратительно… Собственные губы невольно скривились, вынуждая их обладателя покрепче сжать сигаретный фильтр.
Больше всего на свете Скарамучча не мог терпеть вид чужих слез. Эти полопавшиеся в глазных белках капилляры, обрамляющие залитые водой радужки со зрачками, мокрые дорожки на щеках, жалостливо дрожащие губы и красный от трения нос… Самое что ни есть мерзкое проявление чувств, демонстрирующее абсолютную несдержанность, полное отсутствие самоуважения и
слабость.
Скарамучча ненавидел болтливость, ненавидел нытье и особенно сильно ненавидел слезы. И черт бы побрал этого Горо, воплотившего в себе целое комбо его личных триггеров.
— Даже если ты и прав, это ничего не меняет… Госпожа Яэ продолжит надо мной издеваться, и однажды за мной закрепится образ игрушки для битья. А ведь я на военной кафедре, мне просто нельзя прослыть слабаком… — юноша снова тихо всхлипнул, на что Кадзуха тяжело вздохнул, молча положив ладонь на подрагивающее плечо друга.
Возможно, Горо хотел сказать что-то еще, но это больше не имело никакого значения. Потому что тонкая нить, сдерживавшая накопившийся внутри Скарамуччи негатив, благополучно лопнула.
— О, боюсь, об этом уже поздно переживать. Видишь ли, Горо, ты и есть слабак, раз сидишь тут и плачешься о своих
девичьих горестях. Этим поведением ты буквально даешь карт-бланш на то, чтобы в тебя разве что не камнями бросали. Приятель, очнись: это не школа, где все тебя облизывают, лишь бы ты приносил хорошие оценки и был послушным мальчиком. Мы в университете, и это лишь первая ступень на пути к отвратительно жестокой взрослой жизни, где всем приходится собственными силами выбивать себе место под солнцем. Если ты уже сейчас не справляешься с такой мелочью, как насмешки от леди за тридцать, то что с тобой случится после выпуска? Мне хватило получаса в твоей компании, чтобы откровенно заебаться от бесконечных жалоб, но — мои поздравления — тебе очень «повезло» с друзьями, которые терпеливо выслушивают весь твой скулеж, вместо того, чтобы как следует вправить тебе мозги. Но не волнуйся, мне нетрудно побыть «плохим полицейским» и оказать тебе особую услугу, Горо, поэтому я советую тебе сделать следующее: встань, вытри эти бесполезные слезы, иди на пары, предварительно натянув на свое лицо самую что ни на есть очаровательную улыбку, и больше никогда не позволяй себе такое ничтожное поведение, иначе богом клянусь — я всыплю тебе по первое число.
Закончив свою тираду, Скарамучча шумно выдохнул. Только теперь, когда пелена злости перестала застилать ему глаза, он смог увидеть выражение полнейшего смятения на чужих лицах. И если Горо совершенно оправданно нервно моргал, осмысливая услышанное, то вот Кадзуху прочитать было сложно. Вся привычная теплота исчезла, будто бы ее и не было никогда, оставив непонятную дымку из удивления, сожаления и чего-то, смутно напоминающего разочарование.
— Я все понял, — бесцветным голосом промолвил Горо, поднимаясь на ноги и отряхиваясь от пыли. — Спасибо за честность.
Когда дверь за юношей закрылась, дворик погрузился в мрачную тишину, окутавшую двух молодых людей, что неотрывно глядели друг на друга. Скарамучча всматривался в потемневшее красное море чужих глаз, пытаясь понять, о чем же думает их обладатель. Но море то было беспристрастно и не спешило делиться своими секретами с кем попало.
— Ты совсем не умеешь дружить, не так ли? — наконец нарушил молчание Кадзуха.
— Если у меня нет желания общаться со статистами вроде Горо, это вовсе не значит, что я не умею дружить, — возразил юноша, презрительно фыркнув.
Но вся его спесь улетучилась в мгновение ока.
Потому что Каэдэхара неопределенно качнул головой и в несколько неспешных шагов преодолел разделявшее их расстояние. Тонкие пальцы едва ощутимо прошлись от солнечного сплетения к груди Скарамуччи и остановились на уровне сердца. Очередное нарушение личного пространства, которое юноша готов был простить поэту, лишь бы тот не смотрел больше на него таким взглядом. Теперь он понял, что за неизвестная эмоция плескалась в омуте алых глаз.
Не разочарование, нет. То была обыкновенная жалость. Жалость к самому Скарамучче.
— «Любящие порицать других неспособны к дружбе», потому что она является высшей формой любви, — Кадзуха грустно улыбнулся, заглядывая в растерянные синие глаза. — Для которой в твоем сердце
просто нет места, Скарамучча.
Где-то вдали прогремели первые раскаты грома.
