За розовым морем на синем побережье

Она красивая. Кудрявая, с точеными скулами. На старых фотках она маленькая девочка, пацанка, кепка из "Дикого ангела". Как можно было относиться к ней? Как к младшей сестренке, вместо отца - штампы "постоянная (не единственная) девушка Андрея", "жена Андрея", "мать дочери Андрея". Как получилось? Как в мультиках, история о том, как царь-король-князь женился на девушке невиданной красоты, и ее скулы, ее разрез глаз, ее кудри, ее осанка, тело, нервные пальцы говорили: это будет злая мачеха. Но она называет твою дочь своей дочерью, и для нее нет нужды спрашивать у зеркала, самая ли она красивая. Она видит ответ в твоих глазах: прекрасная, как море в шторм, как пауза между вспышкой молнии и раскатом грома, как платья в костюмерной уплывшего из-за наводнения театра, в которые зарывалась мордочкой фрекен Снорк. Она единственная, чей гороскоп ты не будешь проверять на совместимость с собой, с Андреем все в порядке, и этого хватит для вас обоих. Она терпит мертвого Горшка в их постели, ты не знаешь, то ли радоваться тому, что тебе не приходилось терпеть живого, то ли огорчаться — не ради себя, конечно, ради Андрея. Ее платье сложно отличить от халата, бриз вздымает его, обнажает ее ноги — они быстро загорают — и хочется, как ветер, так же невесомо касаться их. Она позирует на камеру пару секунд, потом смеется, говорит выключать запись, и ты это, конечно же, сделаешь, но сначала подойдешь, снимешь трепещущий на ветру подол, загорелые икры, стопы, которые лижет прибой, с каждой новой волной закапывающий ее в песок, будто желающий присвоить себе. Андрей на концертах кричит: "Борьба со стихией!" — и ты тоже борешься с теплым морем, тянешь ее к себе, выключаешь телефон, отбрасываешь подальше от воды на песок, авось, не разобьется, да и похуй, если сломается. Важно только одно — набрать как можно больше нее, тоненькой, стройной, в обе руки, целовать шелковистую солоноватую от воды кожу, тянуть за копну кудряшек, заставляя (прося) подставить шею, целовать ее несмело и жадно, словно верующий — святыни. Ее губы на вкус — соль и сладость сиропов из безалкогольных коктейлей, она лишь позволяет целовать себя, будто боится показаться слабой, предающей свое решение быть с Андреем — милая, ведь мы обе с ним и, получается, друг с другом, если тебе нужны оправдания. Хочется — как было с Андреем — усадить в шезлонг, сесть верхом, чтобы ножки его затрещали, нависнуть, весь персонал увидит, поймет, что не нужно подходить, потому что заказ тут только один — человек под тобой. Так нельзя, приходится тянуть за руку, как в тех устаревших трендах соцсетей, не на камеру, искренне, от души: наших больших и маленьких детей нет, пойдем. Девчонки и Андрей где-то развлекаются, можно поразвлечься и большим девочкам. Она называет такие фразы подростковым "кринж", ты, следя за соцсетями, знаешь правильный ответ: ты кринж, но ты свободна. Сводобна сжать ее лицо в ладонях, снова поцеловать ее, первое касание невесомо, дальше — рты открываются навстречу друг другу, ее язык и твой точно так же предназначены друг другу на уровне тонких материй, как Князь с Горшком. Она наваливается на тебя, прижимает к двери, подставляет бедро, чтобы ты могла потереться — хочет контролировать ситуацию, когда все, что на самом деле нужно — расслабиться и получать удовольствие. Отслеживаешь эту мысль; так странно, что две женщины с образованием психолога, не могут потрахаться без попытки навязать друг другу гетеронормативную динамику. Можно расслабить дрожащие ноги, позволить себе стечь на ее бедро, потереться, одновременно распуская единственную завязку на платье, что отделяет ее от наготы, и взять ее грудь в ладони, обвести большим пальцем сосок — милая, клянусь, ты получишь не меньше удовольствия, чем я. Она сбрасывает платье с плеч, прогибаясь в спине — как же, должно быть, эта ткань сейчас обзавидуется, она больше не ласкает ее кожу, это делаешь ты. Она не дает раздеться самостоятельно — сплетает ваши пальцы, спрашивает поцелуем: можно? — и осторожно устраивает твои руки у себя на плечах, а сама расстегивает купальник на спине быстрее всякого мужчины, развязывает веревочку на шее, чтобы в следующий момент прижать тебя к себе вплотную, впиться ненадолго ногтями в спину, и просунуть между животами ладонь, преступно медленно проскользить ей вниз, погладить пальцами около резинки плавок, и быстро нырнуть под нее, подушечками по гладкому лобку, ниже, между ног, чтобы размазать там по коже первые просочившиеся капли смазки. На "давай в постель" она реагирует смешком: такая ты старомодная, — демонстративно облизывает влажные пальцы, идет к кинг-сайз кровати и, подпрыгнув, падает на нее, раскинув руки и ноги, улыбается гипнотически, невозможно не последовать за ней. Ее загорелое тело выглядит таким хрупким на фоне белоснежных простыней, в первый раз было страшно опускаться на нее, но теперь пределы известны, можно лечь сверху, обнять, она обнимет в ответ, переплестись с ней ногами, чтобы можно было потираться друг об друга хотя бы так, вжиматься в нее, целуя, и чувствуя, как ее руки давят тебе на лопатки, заставляя вжиматься в ответ. Она говорила, ей скучновато просто лежать, пока ее ласкают, но когда ее сосок в твоем рту, а другую ее грудь ты накрываешь рукой, сжимая и лаская сосок большим пальцем, она издает такие восхитительные стоны, что о скуке даже не думается, и невольно вскидывает бедра к тебе. Когда ты чуть отодвигаешься на секунду, чтобы посмотреть, как оба ее соска торчат, блестя от слюны, она внезапно отпихивает тебя, хотя ты могла бы продолжать так целую вечность, требует, чтобы ты села. Вы усаживаетесь на небольшом растоянии, переплетя ноги, ее правое бедро на твоем левом и наоборот, она тянется к тебе, целует, шепчет в губы, чтобы ты приподняла свою грудь; ее желание здесь и сейчас закон, подставляешь ладони, приподнимаешь, и она с блаженным стоном утыкается в ложбинку между ними, и оттуда сдавленно говорит, как сильно она скучала, и ее руки на твоей талии, со специально обрезанными под корень ногтями, подтверждают это. Толкаешь ее в плечо, ложись, скорей ложись, и, как только она опрокидывается на спину, быстро проводишь пальцами между ее ног, там мокро, у тебя — тем более, уже давно, чуть ли не с самого начала. Закидываешь ее ногу, ту, что лежала на твоем бедре, уже на плечо, придвигаешься ближе, потираешься, сперва неловко, но и этого достаточно, чтобы она вцепилась в твое бедро, отметила с восхищением, как сильно ты течешь — а у тебя не хватает сил ответить как-нибудь, есть только один ответ, прижаться ближе, толкнуться бедрами еще раз, услышать довольный стон. Уже после этого можно сместиться самой в поисках нужной позы, пока от каждого движения она не начнет стонать, даже выть, ну а ты, может быть, тоже не молчишь, но не слышишь себя, полностью растворившись в жарком удовольствии, которое заставляет пальцы под ногах поджиматься, бедра дрожать, и бесконечно записывать на все кассеты памяти, возможно, стирая с них что-то нужное, как ее интонации меняются, как она поскуливает, если ты замедляешься. Может, она хотела бы быстрее и дольше, но тебе — с ней — слишком много не нужно, оргазм заставляет каждую мышцу сжаться, перемалывает в удовольствии, а потом отпускает, заставляя упасть рядом с ней на матрас. Она посмеивается на ухо, какая ты скорострельная, перебирая взмокшие от пота волосы, пока ты пытаешься отдышаться. Как только способность нормально говорить возвращается, зовешь сесть на лицо, она смеется: нет, так только обоюдно; укладывается на тебя, вскидывает зад, и вы обе знаете этот язык тела, созданный для вас обеих, и еще немножко для Андрея: она хочет твои пальцы. Пихаешь ей сразу три, от большого до среднего, в рот, она жадно вылизывает, насаживается на них, это не ради смазки, это ее готовность: да, ты все правильно поняла, хочу именно их. Два внутрь, большой на клитор, она распрямляется, медленно садится на тебя, туго сжимаясь, как только кончики пальцев оказываются внутри нее, она резко опускается, насаживаясь, и она такая мокрая, что по пальцам течет тебе в ладонь. Она начинает двигаться, ерзает, пытась усесться так, чтобы большой палец ласкал там, где надо, ты тоже двигаешь кистью, прежде, чем вы обе не находите нужное положение, ты успеваешь вставить в нее еще и безымянный палец, и она только и может, что жарко выстонать, что легко может принять и четыре, пока она скачет на тебе, и ты свободной рукой ласкаешь ее подпрыгивающие груди. Четыре она принимает, когда у нее кончаются силы, она больше не может делать все сама, ложится на тебя, и ты шлепаешь ее по заднице, заставляя сдвинуться выше, так, чтобы свободная рука и рот ласкали ее соски. Она громко стонет, отзываясь на ласку, ее плечи дрожат, она с трудом держится, стоя над тобой на локтях, пока ты дотрахиваешь ее пальцами, а когда ее выламывает в оргазме, она сжимается так сильно на твоих пальцах, что ты понимаешь - завтра кисть будет побаливать. Она внимательная, находит в себе силы чуток сдвинуться, чтобы не упасть прямо на тебя, валится набок. Нижний край ее ребер прямо около твоего рта, и ты касаешься его губами, прижимаясь к чуть вспотевшей и соленой от воды коже, и с поцелуями начинаешь спускаться ниже. Когда ты у ее лобка, она ловит твою голову в захват между бедер, посмеивается: ты ненасытная, Алена. Соглашаешься, что такая рядом с ней, и после шуточной борьбы раздвигаешь ее ноги, чтобы отлизать ей, такой чувствительной после недавнего оргазма.