Цирк

Ханма дышит на него табачным дымом, словно специально пытается вывести из себя. Куда бы Кисаки не отвернулся и как далеко не пытался бы отойти от Шюджи, в лёгкие равномерно попадает противные Мальборо или что он там курит. Кисаки ненавидит сигареты. Причина проста — его нерадивый папаша, которого не любили ни он, ни мать, вот уж в чем их мнение впервые сошлось, — дымил как паровоз, оставляя окурки по всему дома и спуская пепел на обеденный стол или даже на тетради самого Тетты. Давно зажитые шрамы на руках до сих пор доставляют боль ещё совсем маленькому Тетте. Лишь один запах мог подростка вывести из себя или наоборот, довести до тошноты и рвоты. К счастью, последнее случалось редко и Шюджи, хоть и знал про подобные приступы, подразнить парнишку любил — делал большую затяжку, а после подойдя как можно ближе, выдыхал тонкой струйкой, что медленно спускалась, струилась вокруг лица блондина. —Ханма, ебаный рот! —проделанный уже сотню раз трюк каждый раз забавляет по новому старшего, а Кисаки же остаётся только хмуриться, и пытаться осознать почему у него разливается тепло в груди на шалости этого придурка, вновь затягивающегося отвратным дымом и выкидывающего окурок прочь с крыши, сперва потушив о шаткие перила. Пора дать себе подзатыльник и забыть о непрошенных чувствах. Не то подростковая влюблённость даёт о себе знать, хотя о чем это он, а как же Хина? Не то, они с Ханмой уже настолько притерлись друг к другу, что уже начали воспринимать, что уже начали воспринимать себя больше, чем нежели братья или просто друзья. —Ну че ты опять ворчишь-то, я же любя, сладкий,— по лицу брюнета растекается дурацкая лыба. —Идиот,— шепчет, совершенно беззлобно, лишь для вида Кисаки, сплевывая и утирая вязкую кровь,— жалкие попытки Тетты научиться драться. Он растирает её по лицу, словно того не осознавая, и кривится от солоноватого привкуса на губах. Молчание повисло между парнями, до ужаса неловкое, почти осязаемое, и младшему становится дурно от этого минутного молчания на крыше и испытываем чувств, которые тот пытается заткнуть куда-то глубоко вовнутрь, идя к своей главной цели — добиться банального признания в глазах Хинаты. Ханма ухмыляется, и медленно поглаживая спину, словно пересчитывая все позвонки Кисаки из-за его худобы, вызывающие в глазах бабушек на скамеечках жалость, шепчет тому на ухо, будто специально пытается выбесить и без того находящегося на грани Тетту. —Что дальше по плану у тебя, динозаврик?— убогое прозвище вызывает у парня почему-то не только раздражение и желание плюнуть Шюджи в лицо, но и что-то, что тёплыми ростками, плетется где-то в груди. Блондин медлит. Опирается на какую-то ржавую, потрепанную временем железку, служающую ни то поручнем-парапетом, ни то, просто арматурой брошенной сюда лет десять назад для красоты. Перебирает пальцы и делает вид, что задумался, хотя давно знает уже о чем хочет спросить этого безмозглого придурка, служащего ему тенью. Излишне болтливой тенью. Он сжимает кулаки, словно ответ Ханмы повлияет на его жизнь и как-то поможет подкорректировать его планы. Пытается унять дрожь и сделать так, чтобы чёртов язык не заплетался, когда он задаёт такой, вроде бы важный вопрос, словно это не обыденной разговор между друзьями. А друзья ли они вообще? Пара таблов антидепрессанта встали словно костью в горле и никак не проглатывались. —Почему ты всюду за мной таскаешься? Шюджи лыбится. Крашеные волосы как фонарик мелькают туда сюда, когда тот начинает двигаться. Младший шипит про себя "змея", когда слышит довольный хмык от парня. Сигарета за ухом почему-то сильно привлекает Кисаки и у того руки чешутся забрать её. Все равно на то, что он ненавидит их — странная хотелка тут же исполнена под удивлённый взгляд, Тетте кажется, что он впервые видит старшего ошарашенным. Папироса, сворованная столь нелепо, зажжена старой зажигалкой, подсунутой вовремя обветренными руками. Осоловелый взгляд Ханмы пугает Тетту. Совсем мутные, словно тот пьян, глаза, выражают столько эмоций, что Кисаки даже не рискует угадать хоть одну из них. Жмется и уже жалеет о своём вопросе. —С тобой.. Мой мир обретает краски и превращается в цирк, — ухмылка медленно превращается в хохот, про который Тетта кидает очередное тёплое, едва ли не искрящееся всеми чувствами, переполняющими блондина доверху, "придурок" и протягивает зажженную сигарету. Затягиваться было непривычно. Ощущение наполненности становилось отвратным и хотелось поскорее выплюнуть дым. —Ты словно нашёл для меня цель жизни, динозаврик, — уже более серьёзно начинает Ханма, —И мне бы хотелось верить, что в будущем, которое наверняка сложится так как мы хотим, мы также разделим сигарету на двоих. —Не знал, что ты такой сентименталист,— бросает Кисаки, вдыхая полной грудью никотин, выпущенный старшим, молча о том, что он совершенно ненавидит сигареты и о том, что Ханма жуткий придурок, и возможно вряд-ли доживёт до их следующей встречи. Молчит и Ханма, зная о том, о чем думает блондин. Просто понимает по его выражению лица.