Август и Веригилий

— Только один человек способен на такое, — уверенно проговорил император. — Помнится, Вы выражались совсем по-иному несколько лет назад, когда я только представил вам этого господина. — В твоей речи слышится ирония, Меценат. Почему это? — Никакой иронии, только наблюдение. Октавиан лишь хмыкнул, не удручая себя ответом. Подошел к окну и осмотрел Рим. За последние десять лет действительно многое изменилось. И он изменился, и поэт изменился. Да и Рим изменился, чего уж лукавить. Десять лет — немалый срок. *** В 39 году, когда они только встретились, Октавиан, увидев человека, который в будущем обеспечит его славой, затмившей Цезаря, лишь усмехнулся. Во всем его виде была неловкость — смуглый, как крестьянин, крупный, но сжавшийся будто опасающийся плетей. Даже будучи почти на голову выше императора, он выглядел комично, рост не добавлял ему величия. Хотелось отправить его работать в поля, а не позволить находиться рядом с собой. Август усмехнулся, рассудив, что в полях этому поэтишке будет комфортнее, чем с ним: недаром его сборник «буколиков» — сплошные стихи о сельском хозяйстве. — Меценат, весьма хорошая шутка, но мне нужны поэты, а не пастухи. — Ваше Величество, я… — Довольно! — император махнул рукой и развернулся, намереваясь выйти из зала. — Мне нужны воины, такие же как на поле боя, только в литературном искусстве. — Весьма лестно слышать от Вас такие слова, Ваше Величество. Однако прискорбно убедиться в том, что слухи правдивы. — Не кажется ли тебе это дерзостью — говорить, когда к тебе не обращались? — Я лишь поблагодарил Вас, Ваше Величество. Едва ли это дерзость. Если учесть, что эта встреча, наверняка, последняя — это мой единственный шанс на выражение своей благодарности. — А говорят Вергилий не способен владеть ораторским искусством. И что же за слухи оказались правдивыми? — Боюсь, что озвучивание этих домыслов окажется дерзостью. — Я прощаю тебе эту дерзость. Говори. — С Вашего позволения. В народе есть мнение, что Вы — не более чем избалованный племянник великого вождя, который подарил Вам все, что Вы имеете, по глупости. Умер слишком рано, не сумел переписать завещание. Говорят, что Ваше правление — ошибка. Что на поле боя Вы скорее пуститесь в бега, нежели возглавите армию. Что Марк Антоний гораздо больше походит на роль императора и что власть все равно уйдет к Вашему сопернику. Что Вы не способны разглядеть в человеке способности, смотрите только на оболочку, а грамотные решения Вам подсказывает Ваше окружение — Цицерон, Брут или Меценат. Вот все, что я слышал, Ваше Величество. — И что же, ты веришь всему, что слышишь на улице? — Октавиан ничем не показал своего раздражения, лишь вскинул бровь. — Нет, не верил. Мне казалось, что Вы не тот человек, который будет обращать внимание на внешность или титул, учитывая Ваше происхождение, Ваше Величество. — Мое происхождение — не твоя забота. — Я рассудил схожим образом, поэтому и пришел на эту встречу, будучи уверенным, что Вы оцените мои стихи, а не мои одежды. — Лес воспоем, но и лес пусть консула будет достоин, — усмехнулся Август. — Как это поможет мне? — Воспевать можно не только природу, — Вергилий выпрямился и убрал руки за спину, — но и достойнейших из мужей. — И что же… — после нескольких секунд раздумий, заговорил император. — Что же ты хочешь взамен? — Имение, Ваше Высочество. — Имение? — Да. По приказу Его Высочества, мое имение под Мантуей было конфисковано в пользу центуриона Аррия. Я хотел бы его вернуть. — Считай оно уже твое. Если это все, что ты желаешь, приступай к работе немедля. Однако не забывай, что я легко могу забрать то, что дал. Усмехнувшись, Октавиан покинул зал, оставив Мецената объяснять подробности их сотрудничества. Пастушок был своеволен, но с ним можно было работать. К тому же, как бы Август не издевался над «Буколиками», народу они полюбились. Не всему народу, большинство о Вергилии и не слыхало, но это ненадолго. У Октавиана были большие планы на поэта. Если контролировать его способности — выйдет огромный толк. Что ни говори, а Меценат всегда находил достойных людей.

***

Годы шли, а Октавиан все более и более убеждался, что не ошибся в выборе. Вергилий был нелюдим, редко выезжал из Неаполя, где он получил дом за хорошую работу, но в его гениальности сложно было сомневаться. Их общение проходило через Мецената, но, казалось, что обоих это стечение обстоятельств устраивало. Только в 35 году они встретились вновь. Вергилий вернулся из Греции вместе с Меценатом, которого сопровождал. Август настоял на встрече и ужине, а поэт не решился отказаться. — Вина? — Не откажусь, Ваше Высочество. — К чему эти титулы? Уж моему главному поэту можно обращаться на ты, — как только слуги выставили яства и разлили вино по бокалам, Август жестом приказал им покинуть комнату. — Ничего себе, — улыбнулся лирик. — Я настолько давно не встречался с тобой лично, что и забыл о высокомерии. Иногда начинаешь верить в то, что пишешь. — В чем же высокомерие, Публий? Я наоборот стараюсь сделать наше общение равным. — Ты снова показываешь свою власть, как в первую встречу, только другими способами. Снова указываешь на свое превосходство в социальной стратификации. — Кто же откажет себе в удовольствии одарить человека его природным правом? — играючи улыбнулся Октавиан и отпил немного вина. — Но скажи же мне, великий поэт, как я должен был повести себя, чтоб не показать свое превосходство? — Эта беседа идет в никуда, я избавлю себя от ответа, с твоего позволения. — Видишь, ты сам принимаешь мое превосходство как данность. — Едва ли, — стоило Вергилию произнести это, как император мелодично засмеялся. — Все таки ты не силен в ораторстве. Эпидий был прав. — Ты интересовался у моего учителя… — Этот учитель у нас один на двоих, не забывай. — У каждого есть недостатки, главное, чтоб они не превосходили достоинства. Да, я плох в ораторском искусстве, меня не занимает политика, но я силен в поэзии. — Что насчет меня? — поставив бокал на стол, Август скрестил руки на груди. — Высокомерный и эгоцентричный, ничего себе. Цезарь был бы горд. — За лесть спасибо, но вопрос мой был в другом. Мои недостатки сильнее моих достоинств? — Пишут, что у тебя нет недостатков. — Ты пишешь. И все же? — Октавиан вскинул бровь, ожидая ответа. — Мы виделись единожды, с чего мне судить о твоих недостатках? — Так задержись в Риме ненадолго. Неаполь без тебя не рухнет. — Меня не прельщает столичная жизнь. — Я не прошу всю жизнь провести подле меня. Неделя? Тебе хватит недели, чтоб рассмотреть меня ближе? — Отчего такое гостеприимство? — Как же ты будешь воспевать меня, если ничего не знаешь обо мне?

***

За общественной жизнью: выступлениями в Сенате, подписанием законов, переговорами с соседними странами — Октавиану почти не удавалось побеседовать с Вергилием наедине. Несмотря на то, что он ощущал его присутствие каждую минуту, этого было мало. Разговоров по вечерам за ужином не хватало, учитывая скорый отъезд поэта. Беседы за ужином могли протянуться до рассвета. Октавиан с лёгкостью, которой не было в общении с другими людьми, рассказывал о своей юности. О том, как его часто принижали из-за его происхождения — детям, происходившим из плебейского рода, насколько богатыми они ни были, до сих пор приходится нелегко. О том, насколько усердно он учился, чтобы его дядя, Цезарь, обратил на него внимание. О том, как счастлив он был, когда Цезарь не только сделал его городским префектом, но и пригласил его участвовать в триумфальных торжествах и определил его колесницу сразу за своей. И о том, как он хочет объединить Рим, положить конец всем гражданским войнам, чтоб империя была образцом величия. Еще больше Октавиан любил слушать рассказы Вергилия. Может поэт и не был силен в ораторстве, однако рассказывать истории он умел превосходно. Публий рассказал о беззаботном детстве, об отце, который хотел, чтоб его сын занимался политикой, а он, в свою очередь, всерьёз увлекся поэзией и не мог представить жизнь без нее. Рассказал о своем увлечении эпикуреизмом в молодости и о кружке неотериков, в котором состоял в юности. И о том, что тяготеет к философии, что скорее всего в определенный момент жизни он оставит поэзию и посвятит себя философии. Рассказал о том, как горько переживал Перузийскую войну, и о том, как был рад, что Октавиан ставит приоритетом своего правления мир в Риме. Октавиан очень ценил эти ужины, хоть и не признавался в этом прямо.Компания Вергилия внушала ему доверия, он не сомневался, что поэт скажет ему все, что думает, не теряя уважения. — Прекрасное выступление, Ваше Величество, — Вергилий сидел за столом, и что-то писал на листах, но тут же прекратил и обернулся, стоило Августу зайти в кабинет. — Откуда тебе знать? Ты ушел на середине, — Октавиан расположился за своим креслом, напротив поэта. — Вдохновение не ждет. — Тебя настигло вдохновение во время моей речи перед народом? Вот уж истинная похвала. — Императорские обязанности делают тебя чересчур самовлюбленным, — улыбнулся поэт. — Я думал, — Август наклонился ближе к собеседнику, положив руки на стол в нескольких сантиметрах от рук лирика, — что тебе нравится моя самоуверенность, Публий. — С твоей самоуверенностью у меня проблем нет, — еле слышно проговорил Вергилий, мельком взглянув на стол и сразу же подняв взгляд на императора. — Но я говорил о твоей самовлюбленности, Гай Юлий Цезарь Октавиан Август. — Выучил мое имя? Лестно, — усмехнулся Октавиан и подвинул руку чуть ближе к пальцам поэта, измученным мозолями от постоянного письма. — Но ведь сам знаешь, что где самоуверенность, там и самолюбие. Невозможно любить одну часть человека и ненавидеть другую. — Ты всегда был лучше меня в этом, в умении убедить. — Нужно объективно смотреть на вещи — любой образованный римлянин лучше тебя в этой науке. — Не самая сильная моя сторона, — поэт, слегка наклонив голову вбок, аккуратно взял руку собеседника в свою и несильно сжал. — Зато сколько у тебя сильных сторон. Не сосчитать, — Август наклонился еще чуть ближе. Если предпринимать какие-то действия, то сегодня, в последний его вечер здесь, пока он еще так близко. — Неужели и мне перепало немного обожания? — Я готов отдать его тебе полностью, — улыбнулся Октавиан, пододвигаясь ближе, проклиная мешающийся стол между ними. — Ваше Величество! — раздалось по ту сторону двери вместе со стуком, который заставил Вергилия дернуться и отодвинуться обратно к спинке стула. — Я казню того, кто стоит за дверью, — проговорил сквозь зубы Октавиан, медленно возвращаясь в роль правителя. — Не стоит. Как мы будем жить без Мецената, — улыбнулся поэт. — Увидимся за ужином? — Я скоро буду. Ужин прошел в воспоминаниях о событиях прошедшей недели. Вергилий восхищался местными книжными лавками, в которых продается литература со всего мира. Несмотря на то, что Меценат может прислать любую книгу, которая будет его душе угодна, прогуливаться среди книг на рынке гораздо приятнее. Август с замиранием слушал, как поэт рассказывал и о сыне слуги, с которым он по вечерам разговаривал о поэзии, и не мог сдержать счастливой улыбки. Вергилий прекрасно рассказывал — не торопясь, но эмоционально, так, слово вновь проживал историю. Это завораживало. После ужина мужчины, захватив с собой бутылку вина, отправились в гостиную с видом на вечернюю столицу, где Октавиан расположился полулежа на диване, а Вергилий сел на кресло рядом. Разговор медленно перетек в тему поэзии. — Что ты писал сегодня? Когда я выступал с речью? — Наброски для будущих работ. — Прочтешь? — поставив бокал на столик неподалеку, повернулся к лирику Август. — Это всего лишь наброски. — Твои наброски прекраснее законченного произведения. В них твои подлинные эмоции, не обрамлённые редактурой. — Не полагал, что ты поэт в душе, — вставая с кресла, усмехнулся Вергилий. — Я тоже. — Дождь лил всю ночь без конца, но день — прояснился для зрелищ, — начал поэт не замечая, как Август поднялся с дивана и, подойдя, коснулся плеча Вергилия своим, заглядывая в листок. — Сутки в тот раз поделил Цезарь с Юпитером так. — Я знал, что я великий император, но сравнение с Юпитером… — Октавиан, взяв поэта за плечо, медленно развернул к себе, любуясь. — Даже не знаю, как благодарить. — Я уверен, у тебя найдется решение. — Могу еще одну виллу подарить. У тебя есть в Сицилии, что насчет… — Не нужны мне твои виллы, — сделав шаг, Вергилий оставил миллиметры между ними и аккуратно положил свою ладонь на шею Августа. — А я, — чуть приподнявшись на носочках, прошептал он. — Я нужен? — Нужен. — Весь нужен? И самолюбование, и высокомерие, все это нужно? — Весь, — услышав эти слова, Август закинул руки на плечи поэту и, прижавшись, поцеловал его, слегка прикусывая губу. Вергилий, не выпуская стихов, обнял одной рукой императора за талию, а другую положил на затылок, накручивая кудрявые волосы. — Не уезжай, прошу, — отстранившись, прошептал Август, прислонив свой лоб ко лбу поэта. — Останься со мной, здесь. — Я не могу. Ты знаешь, что местный климат мне не подходит. Болезнь возьмет свое, если я останусь. Мне нужен свежий воздух. — Знаю, но хотелось помечтать. — Я буду приезжать. Ты же не справишься без моих стихов. — Где я буду без своего поэта?

***

Несколько лет спустя Август стал единоличным правителем Римской Империи. Гражданские войны окончательно утихли и в стране, наконец, утвердился мир. Вергилий, выпустив поэму «Георгики», стал одним из самых почитаемых поэтов Рима, которому поклонялись наравне с императором, чему последний был в тайне несказанно рад. Поэт чаще стал бывать в столице и каждый житель знал, что после его приездов Октавиан был всегда в приподнятом расположении духа. — Нам нужна поэма… — смотря в окно на столицу, освещаемую солнцем, размышлял император в компании Мецената. — Какая, Ваше Величество? — Как «Илиада». Только Гомер уже исчерпал себя, — Октавиан подошел к гербу, что висел за его креслом. — Нам нужна поэма прославляющая римлян. Чтобы граждане гордились принадлежностью к такому великому государству. Чтоб все знали, что наша империя основана героями. — Ваше Величество, идея прекрасная. Нам нужен поэт. Поистине гениальный поэт. Который сможет одолеть Гомера. — Только один человек способен на такое, — уверенно проговорил император.