Найденный рай

Сегодня утром я проснулся в холодном поту. Я не хотел, чтобы этот день наступал, боялся его больше, чем дня моей собственной смерти, но все-таки он настал. Я боялся признаться себе, насколько сильную боль причинит мне этот день, насколько слабым я в сущности был, раз такое незначительное событие, как его отъезд способно выбить почву у меня из-под ног. Незначительное… Ха! Как хорошо я умею себе врать! Да ведь это настоящий ужас: мой спокойный, тихий мир, озаряемый солнцем его глаз, попросту рухнет, а мне останется только спать на этих руинах — на холодных, влажных камнях без цвета и запаха, под черным небом, которое обрушится на меня лавиной, будто опрокинутое Атлантом, его изможденными, изуродованными тяжестью руками. Он был моим Атлантом, ведь только его наполненные изяществом руки могли удержать это враждебное, чернее самых смертоносных ночей, небо, которое с грохотом обрушивалось на мою голову каждый раз, когда я допускал хотя бы мысль о том, что он может отвернуться от меня. Он не мог. Оттого-то было так невыносимо больно признавать наступление этого дня — дня, когда он собирается покинуть меня, несмотря на все клятвы под звездами, несмотря на долгие заверения о том, что все будет хорошо — от него, и долгие, клокочущие мольбы остаться — от меня. Я знал, что он чувствует вину, знал, что тоже сожалеет об этом утре, и эта вина — последнее, что оставалось в моем арсенале против него. Я сделал все, чтобы его решение изменилось, но, кажется, я сделал слишком мало. Невыносимо вставать с кровати. Я не спал, не сомкнул глаз. Но притворялся спящим, наблюдая за ним из-под опущенных ресниц. Изредка он поглядывал на меня, и в полумраке от его кожи исходил бледный, ровный свет, как от мрамора. Холодная луна пробивается сквозь приоткрытые окна. — Останься, - шепчу я, уткнувшись лбом ему в плечо. Он такой красивый. Хмуря брови и закрыв глаза, он целует мою рыжую макушку. — Не могу. — Нет! — вскрик будто самостоятельно, без моего ведома вырвался откуда-то сзади, но голос был явно мой. Я упал перед ним на колени, обвив руками икры. — Нет! — снова мой исступленный крик, он попытался разжать мою крепкую хватку. — Не смей оставлять меня, не смей!— я начал умолять, в очередной раз, как это было и вчера, и неделю назад. — Судьбу не обойти, - он поцеловал меня в уголок глаза, который уже был влажным. Он перекинул сумку через плечо и уже в дверях остановился в последний раз. И ушёл... Помню его силуэт в каменном проеме, растрепанные после сна волосы. Через пару несчастных секунд, спотыкаясь и падая на колени, я вылез из окна и побежал к распутью. Слезы смешались с дождем, бодрящим ветерком и сломанными надеждами. Я был потерянный, разбитый и обреченный.. Фонарик повозки одиноко маячил вдали, словно привидение, и я упорно следовал за ним. Мысли бежали быстрее ног. Мучительная полная загнивающего заряда энергия не давала остановиться, несмотря на страх. Но колеса уносили Иисуса все дальше… Жуткий стук звучал словно смертельная музыка, провожаемая очередным жертвенным походом. Сердце замерло понимая, что он удаляется с каждым ударом колес. В моем немом крике, поглощенном воплем, звучала мольба к судьбе, к Богу, чтобы они пощадили меня, чтобы она вернули его мне. Но эшафот, на котором висела моя судьба, продолжал двигаться все дальше и дальше, унося все мои надежды на светлое будущее. Ветер разводит волосы под небом, которое понемногу окрашивается оттенками восходящего солнца. — Я выберусь, моя любовь, – прокричал я ему вслед. Голос смешался с суматохой ветра. — Мне без тебя не жить… – прошептал я. Уже за завтраком все знали, что он уехал. Когда я шел к столу, мальчишки перешептывались и провожали меня взглядами, не унимаясь, даже пока я ел. Я жевал и глотал, хоть хлеб и падал в желудок камнем. Мне хотелось сбежать из храма, хотелось воздуха. Я не заметил красные отметины на ладонях — следы от ногтей. Разум мой отчаянно метался от одной мысли к другой. Я обойду всю Персию, весь восток, да хоть весь мир, выкрикивая его имя… Вернувшись в наши покои, я свернулся калачиком на лектусе Иисуса. Пахло виноградом, приправами, медом и яблоками. Пахло им. Я чувствовал, как нежную ткань пропитывали соленые капли, оставляющие влажные следы. Жизнь опять превратилась в жалкое существование. Внутри всё горит от разочарования и непонимания. Его запах постепенно развевается в кровати, из-за чего голова все больше и больше сквозит. Дни холодные и противные. Тишина затапливает, как цунами. Я захлебываюсь в ней, сидя на кровати, обнимая себя за колени, в отчаянной попытке согреться. Лед души вышел из-под контроля. Он захватывает тело, вымораживает кровь, останавливает дыхание. Бессмертная, уже мертвая душа вполне способна умереть еще раз. Сейчас самое время. Мне холодно. Я чувствую себя уязвимым и бесполезным. Я чувствую себя загнанным в угол, в место, где мне не оставляют выбора, вынуждая выковыривать из грудины остатки власти и гордости. Каждую ночь я просыпаюсь в бреду. Каждую ночь, когда закрываются глаза, я попадаю в мир сновидений, где он меня ждет. Знакомые черты его лица, которые я так хорошо помню - идеальные пропорции, выразительные голубые глаза и добрая улыбка. В моих снах он всегда наполнен живостью, и звук его смеха такой реальный, что у меня создается впечатление, будто мы действительно находимся рядом. Но как только я погружаюсь глубже в этот мир снов, он медленно начинает исчезать, словно пытаясь ускользнуть от меня. Я пытаюсь удержать его, протягиваю руки и всячески борюсь с течением сна, но все мои усилия тщетны. Он исчезает, не оставляя ничего, кроме глубокого чувства потери, которое охватывает меня, когда я просыпаюсь. Я старательно вспоминаю каждую деталь его присутствия, каждую малейшую нотку его голоса, чтобы сохранить этот краткий миг. Но, несмотря на мои усилия, каждый сон становится новым напоминанием о его отсутствии. Я никогда не знаю, когда он снова окажется рядом, так как сны непредсказуемы и изменчивы. С каждой ночью я все больше и больше хочу остаться в этом дреме. Рядом с ним. Слушать его голос, смотреть в его глаза. Но все, что у меня остается — лишь слабое послевкусие бреда. Всё было каким-то странным. Комната словно расплывалась, потонув в непонятной дымке. За окном темнело слишком быстро, невозможно быстро. Первые робкие звезды должны были открыть глаза на востоке, но небо лишь темнело, наливаясь чернильной синевой. Не было ни луны, ни облаков, ни звезд — ни-че-го. Будто весь мир погрузился во мрак. Комната словно стала расплываться, стены и углы терять свои очертания. Вид из окон же представлял из себя черное полотно — ни города, ни гор, ни склона, ни озера. Бездна. Звук оборвался резко, когда, казалось, из ушей должна была вот-вот хлынуть кровь. Тишина пронзительно звенела, словно после взрыва. Я тут же отнял руки от ушей, обхватывая себя за плечи и с ужасом вглядываясь в черноту дверного прохода. Пол подо мной шатался. Гробовая тишина давила, сводила с ума чертовым ожиданием чего-то ужасного, непоправимого. Нет звука страшнее тишины. Невозможно было слушать это… Резко распахиваю глаза, ничего при этом перед собой не видя. Белая пелена перед глазами отступила, и я наконец смог увидеть перед собой бледное лицо, склонившегося надо мной Иисуса. Меня колотило, я никак не мог начать дышать нормально, а из глаз бесконтрольно катились слезы. Реальность вливалась в голову щедрыми толчками. Точеные черты расплылись обратно в трещины на потолке. Мир сузился до этих трещин. Верить не хочется ни во что. Это стало совершенно бессмысленным занятием. Почему его лицо будто в розовой дымке? Как странно. Волосы цвета ржи путаются дуновениями ветра, светящиеся беспечным счастьем глаза, смотрят на меня, и я чувствую что-то трепетное, лёгкое и почти неуловимое, словно крохотный мотылёк, пролетающий над полями. Он протягивает ко мне свою руку, он будто бы гладит меня по щеке, стирая мокрые дорожки слёз — фантомные касания согревают кожу. Почему он смотрит на меня, как на самое желанное сокровище мира? Я особенный? Я просто мальчишка, просто Иуда. — Я тоже просто парнишка, просто Иисус. И ты просто ты. Но я и ты равно мы. — Позволь мне ещё раз увидеть тебя. Позволь снова почувствовать. Позволь, – голос скатывается в шёпот. — Иди за звездой, Иуда. Иди, хоть и неведом путь. Найдешь меня там, где исчезнет она. Голос словно теплый весенний ветер, обдувающий кожу. И я слушаю. Слушаю, пока он не разбивается о холодные стены. Я кричу его имя, но не слышу себя. И больше не вижу его… Я вышел на распутье. Глубокая ночь окутала храм, скрывая его под покровом тьмы. Брызги дождя холодными ошметками бились по лицу. Я смотрел на мрачные каменные стены. Целых шестнадцать лет провёл я в этом склепе. Но что-то внутри меня давно уже изменилось. Воспоминания о тех временах, когда я был простым мальчишкой, без дома, без семьи, мучили каждую ночь. Тоска охватила сердце, она глубже, чем любая молитва, глубже, чем вся вера. Порывы ветра бились о бедра, и хитон едва прикрывал от непогоды. Деревья грустно склоняли ветви, и листья, уже потемневшие от дождя, казались подобными головорезам, поджидавшим свою жертву. Значит, я провел в покоях не меньше месяца. Ну черт бы с ним. Глядя в одинокую звезду на небе, я почувствовал, как небесный свет в одно мгновение пронзил густые тучи. Внезапно перед глазами встал образ Иисуса. Он показал путь к свету, к свободе, к истине. Тот образ, который смутно запечатлелся памяти после последней встречи. Я готов променять целую жизнь, лишь бы ещё хоть раз увидеть Иисуса . — Чего ты желаешь, того и я, потому и свел нас Бог, в том его замысел, – тихо прошептал я, глядя вдаль, в сторону, где когда-то исчезла повозка. Сердце горело, и даже вихри холодного ветра не могли погасить этот огонь.