Найденный рай

Стояла середина лета. Выдался хороший день. Сегодня праздновался Ту бе-Ав*, а значит многие незамужние девушки выйдут на городскую площадь, чтобы найти себе жениха. Мать Джизуса хочет, чтобы он был на празднике, так как это его шанс найти себе суженую. При мысли о том, что он и вправду найдет себе невесту, у меня сжималось сердце. А пока мы лежали около озера. Минула вторая зима, как Иисус приехал к нам. Ему уже пятнадцать, а мне этой весной минуло целых восемнадцать лет. Мягкий прибой омывал наши тела, лаская своими прикосновениями. Волны были вязкими от песка. Жаркий воздух обдувает нас горячими ветрами. Лежащий подле меня Иисус переворачивается, задевает мою руку своей. Она прохладная, в мелких царапинках. Он что-то напевает себе под нос, отрывок песни, которую поет ему мать. Я поворачиваю к нему голову. Лицо у него гладкое, без пятен и волдырей, от которых страдают многие мальчишки. Его черты нарисованы твердой рукой - без искажений и неровностей, без преувеличений - все точно, все вырезано острейшим ножом. Однако в облике его нет никакой остроты, лишь мягкая, лучезарная доброта. Он оборачивается, замечает, что я гляжу на него. — Ты чего? - спрашивает он. — Ничего. Я чувствую его запах. Иисус пахнет специями, которыми его мать приправляет еду, грецкими орехами и медом, яблоками, солью чистого пота. А под всем этим - его собственный запах, и с этим запахом я засыпаю, и это он будит меня утром. Описать его невозможно. Сладкий, но не совсем. Сильный, но не слишком. Какой-то цитрусовый - впрочем, и это неточно. Иногда, после наших с ним занятий игры на арфе, и моя кожа пахнет так же. Он опирается на руку. За это время под тонкой кожей немного округлились мышцы, которые с каждым его движением то появляются, то пропадают. Его взгляд - яркая синева. Я не могу понять, отчего так учащенно бьется мое сердце. Он глядел на меня тысячи, тысячи раз, но теперь в его глазах я вижу что-то иное, незнакомое мне прежде напряжение. Во рту у меня пересохло, и я громко сглатываю. Он смотрит на меня. И кажется, чего- то ждет. Он поддается ко мне - самую, самую малость. Но это все равно что прыжок в пропасть. Жар его тела обжигает тонкую кожу шеи и лица. По животу пробегает дрожь, под кожей разливается теплая капля наслаждения. Ближе. Но его губы так и остаются в паре миллиметров от моих. Сила моего желания, скорость, с какой оно расцветает во мне, пугает меня - я вздрагиваю, отстраняюсь. Губы у него чуть приоткрыты. Лицо у меня горело, глаза распахнуты. Мне очень страшно. Я встал и отступил, развернулся и убежал в сторону храма. Без его тепла становится холодно. Кожа будто вот-вот лопнет. Возвращаться в покои было страшно, стыдно. Так не должно быть. Поэтому я побрел на чердак, который как всегда встретил меня сыростью и мрачностью. Так не должно быть. Все не так! С ним все не так. Я словно все забыл. Не пойму, что со мною. Разве это не забавно? Я вернулся в наши покои уже затемно. Иисус сидел на постели, уставившись себе под ноги. Едва я показался в дверях, как он - почти с надеждой - вскинул голову. Я молчал, ещё свежо было воспоминание о колотящемся в ушах сердце, когда я убегал от него. Прости, я это зря. Вот что, может, я и осмелился бы сказать, если бы не празднование Ту бе-Ав. Я вошел и сел на лектус. Иисус заёрзал, то и дело взглядывая на меня. Даже отсюда я чувствовал, как от него пахнет виноградом. — Скоро начинается празднование, матушка будет волноваться, если мы не придем, - сказал он. Вышло как обвинение. — А-а. Идти не хотелось. Не хотелось видеть его с кем-то ещё. Но и бросать там Иисуса одного было неправильно. Так что идти пришлось. Огни факелов, светящиеся в ночи, были как множество звезд на земле. Слышался шепот ветра в листьях и тихие звуки ночных животных. Звонкий смех смешивался с звуками флейт и свирелей, создавая магическую мелодию. Мы покрыли свои тела травами и пронеслись сквозь поля и реки. Каждый шаг, каждый запах, каждый шорох проникали в память, оставаясь там. Огни плясали призрачно под музыку, а пламя, казалось, победоносно значил свою победу над тьмой ночи. Люди начинали безудержно плясать вокруг костра, восклицая слова молитвы и пожелания. Все наполнялось магией, и я чувствовал, как она медленно окутывает мое существо. Девушки, по традиции одетые в белые платья, кружились в хороводах, отдаваясь страсти и красоте. Моей руки кто-то коснулся. — Юноша! Подними глаза свои и сделай свой выбор, выбери себе жену. Не гляди на красоту, гляди на семейство, - голос пронесся куда-то мимо. Казалось, что весь мир замер, и я остановился, чтобы разобрать каждое слово. Кто был этим таинственным голосом? Почему он проник в мои мысли? Я побежал вниз , догоняя Джизуса, который успел уйти вперед. Мы ходили между танцующими и поющими и присели около высокого костра, искры которого улетали далеко вверх. Деревяшки мерно постукивали друг о друга. Что Джизасу, что мне было бы просто - легче легкого – затащить любую девушку себе. Но вместо этого мы молча смотрели, как другие юноши и мужчины усаживают их себе на колени. Я не заметил, как рядом с нами оказалась Мария. Я улыбнулся ей. Женщина что-то зашептала Иисусу на ухо. С каждым сказанным словом, глаза Джизуса становились больше и больше, и когда он обратил взор своих небесного цвета глаз на меня, в них было столько тревоги, что мне стало по-настоящему страшно. Наконец, Мария встала и, шепнув что-то Иисусу напоследок, ушла. Джизус внимательно провожал её фигуру проницательным взглядом. Пламя от костра обволакивает тонким контуром лицо, особенно выделяя подбородок, скулы и нос, делая их более выразительными. Он улыбается, но что-то не так. Его что-то тревожит. Улыбка... она искренняя, такая настоящая. Ловлю себя на мысли, что не могу перестать глазеть. Она такая прекрасная. Аккуратно, чтобы никто не заметил, касаюсь его руки. Ладонь у него холодная, мягкая. — Что-то не так? – стараюсь, чтобы голос не дрожал. В полумраке его глаза казались темными. Не было видно беловатых крапинок в голубизне. Он оглядел свои руки, обхватил колени. — Я должен уехать через пару недель. Мой рот будто бы распух, онемел, стал слишком неповоротлив для слов. В ушах звенело. Почему? Почему? Почему? Зачем он бросает меня… — Я буду обучаться в Персии, – он помолчал и добавил, – но пока не время об этом думать, — я не заметил, как его лицо оказалось напротив. Тишина. Иисус смотрит мне в глаза. Опускается вниз, на губы, лишь на мгновение задерживается на них, возвращаясь обратно к глазам. Его тёплые руки мягко притягивают меня к себе, аккуратно беря за спину, и он целует меня, влажными губами обхватывая мои. Я буквально вижу как он крадет мой первый поцелуй, поэтому решаю поддаться порыву к внезапному ограблению и целую его в ответ, слегка подрагивая телом. Мы целуемся возможно неумело, но каждый из нас не прекращает до тех пор, пока я не открываю глаза и не вижу, как Иисус смотрит на меня. И видимо смотрел всё это время. Я таю от прикосновения его рук к моей талии. О, боги, будь я собакой, я бы уже давно валялся у его ног сейчас кверху животом, позволяя чесать себя с любой стороны, лишь бы эти руки не прекращали творить магию и завораживать своим теплом. — Я…я, - пытаюсь проблеять хоть что-то до того, как он снова вовлечет меня в поцелуй, – ты мне нравишься. — было сложно признаться. Даже себе. В ту ночь бесконечное разнообразие ритмов проникало в наши тела, заставляя нас двигаться в такт хмельного звучания. Время казалось остановилось, а мы вливались в единое ритмичное движение праздника. Шепот костра оживили площадь мерцающим светом, украшая её разноцветными оттенками. Широкие улыбки, распускающиеся на лицах, ярко сияли под светом огней, которые хороши в причудливых танцах, развевая свои язычки из ярких искорок. Мы были свободными в этом временном мире, где звук и ритм волокли нас в весёлый и беззаботный пляс. Мы танцевали и прыгали, взрывая эмоции и отдаваясь чистому восторгу. Пробежались по полям, гребя ногами по кромке озера, и хватали запахи, которые нам принесло лето… Две недели прошли словно в забытьи. Мы гоняли голубей по крышам, следуя за легкими и красивыми птицами, ходили по узким, извилистым улочкам Назарета, где разноцветные обшарпанные домишки жмутся друг к другу, словно пытаются согреться, но всë никак не могут. Мы сидим на крыше одного из таких замерзших домишек. От Иордана долетают запах речного ила и возгласы пьяных, праздношатающихся темнокожих рабов. Иисус лежал, положив голову мне на колени. Я перебирал его волосы. Не расчесанные, они путались в пальцах. Мы смотрим, как медленно появляются на небе звезды. Иисус вытащил меня из тёмного угла, вдохнул жизнь, восстановил, как одно из редких повреждённых полотен, но не отдал на откуп чужих бездушных рук, а присвоил и повесил на самое видное место в комнате своей души. Он сделал меня бесценным. В первую очередь для самого меня. И я навеки останусь благодарным. Я пронесу свою ценность с собой в каждом будущем дне. И в каждую из грядущих минут я буду ласкать в своём сердце это нежное чувство, что, должно быть, всегда ждало именно Его. Но все хорошее имеет свойство когда-то заканчиваться…