Найденный рай

С той поры мы стали пропащими. Пропащим в блужданиях по полям в ночи полнолуния и в сонном забытьи ночного спокойствия, но особенно часто — весной, когда мир покрывается цветением и благоухает. Всякий раз мы испытывали радость, испытывали самые обычные человеческие удовольствия — поесть, поспать, повеселиться в обществе друг друга. В на озере вздымались тяжелые волны. Воздух был теплым и влажным, уже наступила осень, и земля пахла виноградной листвой и перезревшими гроздьями. Женщины и мужчины чуть свет высыпали на улицы: урожай созрел на славу, и полные хмельного сока гроздья выжидающе лежали на земле. Всюду, где только рос виноград, были слышны голоса и смех. Мы с Иисусом взявшись за руки, шли по плодородной земле. Мы шли, словно во сне. Маслины приветствовали нас, покачивая тяжелыми от плодов ветвями, свисали до самой земли виноградные гроздья, сияли налившиеся соком ягоды. Сияли и проходившие мимо девушки, в белых платках. — О чем думаешь? Его лицо вспыхнуло. — Ты веришь в сны, Иуда? — резко спросил он. — Я верю. Только в них я и верю. Однажды я видел сон. Будто какие-то невидимые враги привязали меня к сухому кипарису, а всюду в теле моем с ног до головы торчали длинные красные стрелы и струилась кровь. На голову же мне надели венец из терниев, среди шипов которых переплелись огненные буквы, гласившие: «Святой Богохульник». Это Я святой Богохульник, Иуда. - он, будто в бреду, зашептал - Я буду богохульствовать! — Что ж, давай, богохульствуй, — голос мой был спокоен, я остановился и взял его за руки, заглядывая в лицо. — Богохульствуй, если тебе полегчает от этого. — Некий демон внутри меня восклицает: «Ты — не Сын Плотника, ты — сын царя Давида! Ты — не человек, но Сын человеческий, о котором пророчествовал Даниил. Более того, ты — Сын Божий! И более того, ты — Бог!» Я слушал его, наблюдая, как с каждым произнесенным словом его лицо наполняется азартом. На пересохших губах выступила пена. Иисус рванулся, высвободил руки, встал и взглянул на меня. Что-то тревожило его сердце… Я прислонился к стене и закрыл глаза. Некоторое время мы молчали. Стояла глубокая тишина. С грохотом закрылась дверь. Я остановился. Вокруг была темнота. Поначалу трудно было что-то разглядеть. Постепенно в бледном свете показались выбеленные известью стены, в нише замерцал кувшин, а в углу заискрилась пара устремленных на меня глаз. Вытянув руки, я медленно, на ощупь, сделал несколько шагов. Нога натолкнулась на деревянное изголовье лектуса. Я остановился. — Иисус? Ответа не последовало. Собравшись в комок, прижав подбородок к коленям и прислонившись к стене, он смотрел на меня. Дыхание его было тяжелым, прерывистым. — Иисус, - прошептал я, стараясь передать все ту нежность, которая у меня была, - что у тебя в сердце? — Иди сюда, прошу, – сказал он тихо. Я положил его между своих коленей, поглаживая по кучерявым волосам. — Что мы будем делать дальше, Иисус? — Не знаю, Иуда, не знаю. То, что Бог решит. Возможно, будем говорить с людьми. — И что же мы им скажем? — Откуда мне знать? — Ты любишь так людей? — Не знаю, когда смотрю на них, мне больно, только и всего. Свет вокруг его головы все усиливался, его изможденное печальное лицо сияло, а большие голубые глаза манили к себе невыразимой нежностью. Я в замешательстве поднял глаза. «Говорить с людьми…- промелькнуло у меня в голове. - Толпы всегда слепы» Я аккуратно очерчивал изящные черты его лица: скулы, нос, брови. — Все будет хорошо, Иисус. - вздохнул я. - Поверь мне, все будет хорошо. И пусть мир подождет. Он засопел, грудь его, освещаемая лунным светом, спокойно взымалась. Окошко под потолком кельи наполнилось звездами. Иисус открыл глаза, радостно взглянул на звезды, которые медленно покачивались и исчезали. Новые звезды восходили в небе. Он опять уснул. Так шло время. В ту ночь спал я плохо. Мы сидели под большим, со щедро увешанном плодами миндальным деревом посреди двора. Иисус, облокотившись на шершавый ствол, пел. Голос его стал давным-давно мужским и взрослым, с бархатными грудными нотками, но все же остался таким же звучным и чистым, как в юношестве. Волосы у него были взлохмачены. Большие светлые глаза горели на загорелом лице. Я крутил для продажи шелковые струны. Всюду витал лукавый виноградный дух, с хохотом бегая с места на место и щекоча женщин. Обнаженные кудрявые юноши, в одних набедренных повязках из цветастых лоскутов, сновали туда-сюда и смеялись, слушая их сумасбродства. Они то плясали, взявшись за руки, то подпрыгивали один за другим, издавая рев. Они были пьяны от запаха винограда, и не только от запаха. Из виноградников послышались голоса и смех, и во двор вошли двое возбужденных молоденьких работников, таскавших корзины. Один из них, с темными вьющимися волосами до плеч, подбежал к нам, присаживаясь рядом. Это был сын одного из местных торговцев, Андрей. — Эй, блаженные, у меня для вас дурные вести! — крикнули он и захохотал. — В Магдале переполох, люди с камнями в руках ловят свою чаровницу, чтобы прикончить ее! — Какую еще чаровницу? — я смутно стал припоминать, что я знаю про Магдалу. — Магдалину, будь она неладна! – рассмеялся он. Волосы у меня встали дыбом. Пара нездорово горящих глаз, скрежетавший голос, копна запутанных волос вспыхнули в памяти. — Два погонщика проходили мимо и рассказали нам. Вчера в Магдале показался предводитель разбойничьей шайки, Варавва. Эта наглая зилотская морда вознамерилась, видите ли, спасти Израиль! Двух наших ранили. Чтоб он сгинул, негодяй! Мне вспомнилось, как однажды вечером худощавое и вытянутое тело блудницы вилось вокруг меня, как она взяла меня за руку и хотела уволочь в свое логово. Меня передернуло. — Где ж она теперь, Андрей? - мне показалось странным появление этой Магдалины. — Кто же её знает. Говорят, выскочила тайком и убежала. Теперь всем селом её ловят. Послышался гул. Топот десятка ног гремел в ушах. Крестьяне несли под руки девушку, с гиканьем и хохотом толкая её к канаве. Магдалина, тяжело дыша, в изодранной одежде пихалась ногами и руками. Иисус вскочил и побежал за ними. — Куда ты? - запротестовал Андрей, - Мы-то что можем сделать? Нас всего трое, всего ничего, а их целое село! Пропадем ни за что! Вокруг Вараввы толпились мужчины и женщины из Магдалы и Назарета, и глаза их горели жаждой убийства. Целая толпа мальчишек с камнями в руках пришла из села. Иисус шел вперед с раскрытыми объятиями, по мере приближения к толпе все явственнее различались разъяренные, мрачные, изнуренные лица и полные гнева глаза. — Эй, Варавва-головорез! — крикнул он. — Ты что это пришел в наше село людей убивать? Оставь женщину, мы сами будем судить ее. Судить ее должны старейшины Магдалы и Назарета. Судить ее должен и ее отец. Так гласит Закон! Я придержал Иисуса за руку, предупредительно заглянув в лицо. Но тот молча высвободился и шагнул к Варавве. — Не подходи! — взревел Варавва, заслоняя от него своим телом Магдалину. Люди пришли в замешательство и молча переглядывались между собой. Варавва резко повернулся к нам всем телом. Я отпрянул, в Варавве я узнал одного из забияк храма. Он крикнул: — Старейшины куплены, им я не верю, я сам и есть Закон! Одним прыжком Иисус очутился у края ямы, откуда пыталась выбраться, цепляясь руками и ногами за камни, Магдалина. Иисус нагнулся, протянул ей руку, та ухватилась за нее, выбралась наверх и тяжело дыша, вся в крови, рухнула на землю. Варавва подскочил и грубо поставил ногу ей на спину. — Она моя, я убью ее! — рявкнул он, занося зажатый в руке камень. — Она трудилась в субботу, смерть ей! — Смерть! Смерть! — заревела толпа, испугавшись, что жертва может ускользнуть. В толпе я увидел отца Андрея, барышника* Заведея. — Смерть! — закричал он. Варавва занес уж было руку, но Иисус удержал ее. — Варавва, разве тебе самому никогда не приходилось нарушать заповеди Божьи? — тихо и печально спросил он. — Разве ты ни разу в жизни не украл, не убил, не обманул? Иисус повернулся к воющей толпе и, медленно переводя взгляд с одного лица на другое, сказал: — Тот из вас, кто безгрешен, пусть первым бросит камень. Толпа дрогнула. Один за другим люди стали пятиться, стараясь укрыться от взгляда, выворачивающего им наизнанку душу и память. Женщины опустили платки пониже на глаза, и камни падали из разжавшихся рук. Иисус повернулся теперь в другую сторону и, заглядывая людям одному за другим глубоко в душу, повторил: — Тот из вас, кто безгрешен, пусть первым бросит камень. Все, кто был вокруг ямы, так и замерли на месте, смотря на него. Камни повыподали из их рук. — Чудо! Чудо! — закричали оборванцы. — Магдалина не виновна! Варавва рассвирепел, его изрытое оспой лицо густо налилась кровью. Не успел я кинуться к ним, как он бросился на Иисуса, замахнулся и отвесил ему пощечину. А Иисус подставил ему другую щеку и сказал: — Ударь меня и по другой щеке, Варавва! Рука у головореза застыла, он вытаращил глаза. Он отступил назад и оторопело уставился на Иисуса. — Ударь меня и по другой щеке, брат Варавва, — повторил с вызовом Иисус. Мне дела не было до того, погибнет или не погибнет Магдалина, но Иисус нужен был мне живым… Я прыжком рванулся вперед и схватил Варавву за руку, когда тот уже было изготовился броситься на Иисуса. — Не тронь его! — глухо произнес я. — Ступай прочь! Варавва изумленно посмотрел прямо мне в глаза. Когда-то мы изредка разговаривали в храме, делясь друг с другом мыслями. И вот… — Джудас…— невнятно пробормотал Варавва, не зная, что все данным-давно позабыли о том, что меня когда-то так звали. — Ты? Ты? — Да, я! Уходи! Варавва все еще колебался. Я был лет на пять старше него и немного сильнее по виду, хотя фигура моя и была относительно худощавая, и потому Варавва не мог ослушаться, но самолюбие не позволяло ему уйти. — Уходи! — повторил я приказ. Предводитель разбойников опустил голову и злобно взглянул на Иисуса. — Думаешь от меня ускользнуть? — глухо произнес он, стискивая кулаки. — Мы еще встретимся! Затем Варавва повернулся к своим людям и сказал сквозь зубы: — Пошли!