Найденный рай

Мы ходили по селам и городам, переплывали с одного берега озера на другой. Иисус, радостный, милосердный, с добрым словом на устах, облаченный в белые одежды, словно жених. Там, где ступала его нога, земля покрывалась цветами, деревья распускались, прилетал попутный ветерок. Люди слушали его. Раввины и фарисеи возмущенно качали головами: — Иоанн Креститель постится, рыдает, грозит — не до смеха ему. А ты тут как тут, где только свадьба да забава. Ты все знай себе ешь, пьешь и хохочешь. Да где это слыхано, чтобы пророк хохотал да плясал? Глядя на него помутневшими глазами, они распекали его, а он только улыбался. Обращаясь к поселянам и рыбакам, которые, очарованные его ласковым ликом, покидали поля и ладьи, чтобы слушать его, и к женщинам, пустившимся следом за ним с малыми детьми на груди, он говорил: — Возликуйте и обнимитесь, пока я пребываю с вами. Придут дни вдовства и сиротства, но уповайте на Отца вашего. Почему есть доверие ко цветам на тверди и ко птицам в воздухе? Они не сеют и не жнут, но Отец кормит их. Они не ткут, не прядут, но разве какой царь мог бы одеть их с таким великолепием? Не пекитесь о теле своем — о том, что ему съесть, что выпить да во что облачиться — было оно прахом, во прах оно и обратится. О душе своей пекитесь, о душе бессмертной, о Царстве Небесном! Каждый раз я слушал его и хмурился. Мне дела не было до Царства Небесного. Израиль состоит из камня и людей, а не из молитв да облаков. И мою землю попирают римские варвары, идолопоклонники. Сначала нужно изгнать их, а затем уже заботиться о Царствах Небесных. Иисус смотрел на нахмуренные брови, будто читая в складках мысли, и говорил с улыбкой: — Иуда, небо и земля суть единое, камень и облако суть единое, и Царство Небесное пребывает внутри нас, в сердцах. Шли дни, я успокаивался, постепенно привыкал к смеху и еде, а когда в полдень или вечер мы располагались на отдых где-нибудь под деревом, и Иисус по своему обыкновению брал хлеб, благословлял и делил его, я посмеивался. Только изредка, вспоминая о былых временах, я вздыхал. Как-то вечером мы достигли Вифсаиды. Дети выбежали приветствовать Иисуса, размахивая пальмовыми ветвями. Открывались двери, хозяйки выходили, оставляя домашние хлопоты, и поспешно шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья несли на плечах немощных родителей, внуки вели за руку слепых дедов, крепкие мужчины силком тащили за Иисусом одержимых, чтобы он простер над ними свою ладонь и исцелил их. Двери в домах то и дело открывались, и все новые люди вливались в толпу. — Это еще кто такой? — обеспокоенно спросил староста, с силой упираясь руками в дверной проем, будто в дом его вот-вот должны были ворваться и ограбить его. — Новый пророк, почтенный Ананий, — ответил кто-то, остановившись. — Милости прошу, коль угодно. Иисус остановился. — Прекрасны твои слова, почтенный Ананий. Здравствуй же! — сказал он и вошел в богатый сельский дом.   С наступлением ночи, когда мы расположились на ночлег под маслинами, я пошёл к Иисусу. Я не находил себе покоя: мне нужно было видеть Иисуса, говорить с ним, высказать все начистоту. Когда в доме нечестивого Анания я, хлопнув в ладоши, воскликнул: «Так ему и надо!» — Иисус искоса посмотрел на меня долгим укоризненным взглядом, и взгляд этот не давал мне покоя. — Я ждал тебя, Иуда, — сказал он. — Я не таков, как они, ты знаешь — шепнул я. — Они хорошие люди, добрые. Но слабые, один слабей другого. Я лишен непорочности и добродушия Иоанна, не подвержен колдовским чарам и обморокам, как Андрей, которого несет всюду, куда только ветер подует. Мои родители бросили меня малышом в пустыне. А потом меня нашел Арнун, ты сам прекрасно знаешь. По мере того как я говорил, голос становился все тише и тише, а глаза метались во тьме. Иисус опустил руку мне на плечи. Я не мог противиться этим мягким прикосновениям. Тяжко вздохнув, я сказал, взвешивая каждое слово: — Ты зажег пожар в умах людей. Они твердят, что ты пророк и верят больше в имя, чем в твое учение.   Иисус закрыл глаза и ничего не ответил. Я судорожно ждал хоть какого-то ответа, но он молчал. Тогда я схватил его за руку и встряхнул, словно пробуждая ото сна. — Ты понял меня? — спросил я. — Ты слышал, что я сказал? — Понял, — ответил тот, открывая глаза. — Только скажи: хочешь, чтобы я шел вместе с тобой, или нет? Мне нужно знать это. — Хочу, Иуда. Главное, чтобы только ты со мной и шел, до остальных нет дела. — И ты позволишь мне свободно высказывать свое мнение, возражать, говорить «нет», когда сам ты будешь говорить «да»? Потому как имей в виду: другие могут слушать тебя, разинув рот, а я не могу. — Да, - начал он возбужденном порыве, - говори при свете то, что буду говорить тебе в темноте. Я вскочил и схватил Иисуса за плечо, вгляделся в его лицо, что-то старательно в нем ища. Дышалось тяжело, поэтому голос был хриплым: — Теперь я не знаю, кто ты… Да и ты сам этого не знаешь. Мы оба должны узнать это, и обоим нам будет от этого легче, так больше продолжаться не может! Не смотри на других — они следуют за тобой, словно блеющие ягнята. Не смотри на женщин, которые умиленно взирают на тебя и заливаются слезами, — на то они и женщины. Мы с тобой должны узнать, кто ты и что за пламя жжет тебя — Бог Израиля или Демон? Так нужно. Нужно! Иисус задрожал всем телом. — Что мы должны делать? Как мы узнаем это? Помоги мне. — Я знаю, как. Пойдем к Иоанну Крестителю, и он нам скажет. Как только он увидит тебя, тут же поймет, ты это или не ты — Тот, который идет. Тогда и ты обретешь покой, и я буду знать, что делать. — Иуда, мне страшно, останься со мной. Я лег, прижав Иисуса к себе.  Мы молчали, каждый о чем-то задумавшись. — У тебя вот тут волосы вечно торчком, – он коснулся моих волос за ухом. Кожу там, где только что только что побывали его пальцы, покалывало. Я закрыл глаза, укрывая Иисуса накидкой. Ночь, Иисус спит рядом со мной. Слышно, как снова и снова ударяются о берег волны. Он мечется во сне, и воздух, исполненный его сладким медово-яблочным запахом, метается вокруг него. Я думаю: вот чего мне будет действительно недоставать. Я думаю: я скорее покончу с собой, если лишусь этого. Я думаю: сколько нам ещё осталось?