Найденный рай

Иисус шёл медленно и тяжело дыша. Несколько раз он спотыкался и падал, практически ударяясь об землю. Несколько раз я подхватывал его, чтобы этого не случилось. Мы спускались вниз к Мертвому морю. Солнце пылало, головы раскалывались. Впереди все выше громоздились башнями, вставали воздушными стенами горы Моава, а позади — известняково-белые горы Иудеи. Дорога все петляла, спускалась вниз глубоким колодцем, от которого дух захватывало. Свет слепил, мы двигались практически на ощупь. Глаза горели, я чувствовал, как ноги стаптываются в кровь. Послышался звон колокольчиков, прошли два верблюда. Однако это были не верблюды, а призраки, растаявшие в солнечном зное. Иисус упал на раскаленный песок, запутавшись в ногах. Он был настолько изнеможден, что не мог даже нормально вздохнуть. Я стал брать его на руки, сам дальше он идти он не мог. — Мне страшно… — прошептал Иисус, прижимаясь ко мне, словно ребенок, и дрожа все телом. — Все будет хорошо, — прошептал я, скорее себе, чем ему. Горло до безумства саднило. Солнце уже клонилось к западу, горы Моава стали темно-лиловыми, а горы Иудеи — розовыми. И вдруг на одном из поворотов дороги на глаза снизошла прохлада. На глаза и на тела, словно мы вошли в прохладную воду. Что это за зелень вдруг возникла прямо посреди пустыни, откуда взялись здесь журчащая вода, густо покрытые плодами гранатовые деревья и белые, укрывшиеся в тени домики? Воздух благоухал жасмином и розами. Я перевел взгляд на Иисуса, который все ещё был у меня на руках, но он спал. — Иерихон! — с облегчением крикнул Андрей. — Нигде в мире нет слаще фиников и прекрасней роз: если даже увядшими их опустить в воду, они оживают. Неожиданно наступила ночь. Зажглись первые светильники. Деревенские собаки подняли лай. В домах стали открываться двери, оттуда появлялись горящие светильники, искали что-то в темноте и снова возвращались внутрь. Все, кто мог, стучались поочередно в двери, их угощали радушно куском хлеба, горстью фиников, зеленых раздавленных маслин или плодом граната. Собрав всю эту милостыню, посланную Богом и людьми, уселись мы в уголке сада, поели, а затем всех одолел сон. Всю ночь я чувствовал, как пальцы Иисуса поглаживают мое лицо, как мази касаются стоптанных в кровь ног. Я явно улыбнулся сквозь сон. И в скором времени под боком засопел мой спаситель. Уже близился полдень, когда мы, бледные, едва дыша от усталости, добрались до проклятого Мертвого моря. Рыба, несомая течением Иордана, гибла, приближаясь к нему, чахлые кусты стояли по его берегам, словно скелеты. Неподвижные, густые свинцовые воды. Когда-то давно я плыл по этим гиблым водам за Иисусом. Я подтянул его за руку на небольшую гору, чтобы он мог оглядеться. Пустыня. Земля горела, а горы уже рассыпались во прах. Андрей, еле переводя дух, рухнул на песок рядом с нами. Иисус сел, ощупал его и, убедившись, что Андрея не ударил солнечный удар, спросил. — Где же Иоанн Креститель? Я не вижу никого, никого… — Вон там, за камышами, река становится спокойнее, воды ее образуют заводь, в которой пророк и совершает крещение. Пойдем к нему, я знаю дорогу. — Ты устал, Андрей, оставайся с другими, я пойду один. — Он дик. Я пойду с тобой, учитель. — Я хочу пойти один, с Иудой. Останься, Андрей. И он направился к камышам. Сердце громко стучало у обоих. Иисус положил руку мне на грудь, чтобы успокоить. Руки у него дрожали. Я накрыл его ладони своими. —Пришел самый трудный час, и я желаю быть рядом с тобой, - успокоил его я. Стаи ворон появились из пустыни и быстро полетели в сторону Иерусалима. — Идем, — сказал Иисус. Мы шли молча: впереди — я, Иисус — позади. Мы раздвигали камыши, и ноги вязли в прохладной речной тине. Зной усиливался. Дувший от Мертвого моря южный ветер нес тяжелый запах падали. И тогда наконец послышался приглушенный гневный голос. В какой-то миг даже удалось разобрать отдельные слова: «Огонь… Секира… Древо бесплодное…» А затем уже громче: «Покайтесь! Покайтесь!» — и сразу же — голоса и плач, издаваемые огромной толпой. Я шел медленно, крадучись, словно подбираясь к звериному логову. Иисус возбужденно выглядывал из-за моего плеча. Шум нарастал. И вдруг, я хотел было закричать, но вовремя прикусил губу. На возвышавшейся над водами Иордана скале стоял на тонких, словно тростинки, ногах то ли человек, то ли насекомое, то ли сам Голод. Люди, словно рокочущие волны, покрывали скалы. Арабы с накрашенными ногтями и веками, халдеи с толстыми медными кольцами в носу, израильтяне с засаленными локонами, свисающими подле ушей. Он взывал к ним с пеной на устах, и южный ветер колыхал его, словно тростник. — Покайтесь! Покайтесь! Наступил День Господень! Падите наземь, грызите песок, вопите! Молвил Господь Всемогущий: «В тот день Я велю солнцу зайти в полдень, сокрушу рога молодого месяца, пролью мрак на небо и землю. Смех ваш обращу Я во плач, а песни — в причитания, дуну, и все украшения ваши: руки, ноги, носы, уши, волосы — все опадет!» Я обернулся, взял Иисуса за локоть и вытащил вперед, чтобы он тоже видел. — Ты слышал? Слышал? Вот как говорит Мессия! Он и есть Мессия! — Нет, так говорит тот, кто держит секиру и открывает путь Мессии, — ответил Иисус. Он нагнулся, сорвал остроконечный зеленый лист и пропустил его между зубами. — Тот, кто открывает путь, и есть Мессия! — я почему-то очень рассердился из-за его слов. Я вытолкнул Иисуса из его укрытия в камышах. — Ступай! Пусть он увидит тебя, — повелительно сказал я. — Он и будет судить. Иисус вышел на солнце, нерешительно сделал несколько шагов и остановился. Я вышел за ним, чтобы защитить, в случае чего, но остался стоять на расстоянии. Креститель стоял спиной к нам, но, почувствовав, как исполненный силы взгляд Иисуса ощупывает его всюду, гневно повернулся всем телом и прищурил свои круглые соколиные глаза, пытаясь разглядеть облаченного в белоснежные одежды юношу, который неподвижно стоял и молча рассматривал его. Креститель смотрел на него и вдруг закричал. Глаза пустынника наполнились радостью и страхом. Он соскользнул со скалы, подошел к Иисусу. Я тоже шагнул к нему, но Иисус остановил меня. Креститель, напрягая пересохшую гортань, спросил: — Кто ты? Кто? Его грозный голос дрожал. — Не узнаешь меня? — сказал Иисус и сделал шаг навстречу. Его голос тоже дрожал, так как он знал, что от ответа Крестителя зависит наша судьба, судьба человечества, судьба самого Иисуса. Сердце у меня почему-то громко стучало. — Кто ты? - напрягая голос, снова спросил Креститель. — Разве ты не читал Писания? — с мягким укором, словно журя его, ответил Иисус. — Это ты? Ты? — пробормотал пустынник, схватил Иисуса обеими руками за плечи и пытливо посмотрел ему в глаза. — Я пришел… — несмело сказал Иисус и замолчал. Смотря на Иисуса сверху вниз, неистовый пророк молча пытливо рассматривал его. — Я пришел… — снова сказал Иисус. На этот раз пророк услышал и встрепенулся, мутные глаза забегали из стороны в сторону, и остановились на мне. Я встрепенулся. — Ларра… — шепнул он, отшатнувшись, и волосы у него на голове встали дыбом. Я метнулся к Иисусу, прикрывая его своим телом, чтобы полоумный старик не ранил его. — Ларра психопомп… Креститель выпрямился. — Добро пожаловать, — спокойно, без особого чувства сказал он. Сердце дрогнуло. В ушах зашумело. «Ларра психопомп» - отверженный проводник душ… Креститель огляделся вокруг, посмотрел на реку Иордан, на заросли камыша, на людей, которые, стоя на коленях в тине, громко каялись в грехах своих, — он стремительно охватил взглядом свое царство, попрощался с ним, а затем повернулся ко мне: — Теперь я могу уйти, ты доведешь его до цели. И тогда голос Иисуса за моей спиной прозвучал уверенно и решительно: — Погоди. Прежде крести нас. — Я? Это ты должен крестить меня, Господи… — Не говори громко, чтобы нас не услыхали, — мой час еще не пришел. Пойдем! Собравшиеся на берегу толпы раздались в стороны. Креститель шел перед ним, оба они вошли в лазурные воды. Из реки выступала скала, на которую и взобрался Креститель, а Иисус стал рядом с ним, упираясь ногами в песчаное дно, и вода обнимала тело его, доходя до самого подбородка. Креститель набрал воды в глубокую раковину и дрожащей рукой стал кропить лицо Иисуса. — Принимает крещение раб Божий… — начал было он и замолчал, потому как не знал имени. В ушах у меня зашумело, в голове все смешалось. Я не слышал, чем все закончилось.