Найденный рай

Мы уже добрались до Каны. Петр отправился вперед и принялся стучаться во все двери подряд, он ходил от порога к порогу и кричал: — Откройте! Откройте! Двери открывались, из домов выходили женщины. Уже вечерело, возвращающиеся с полей крестьяне удивленно спрашивали: — Что случилось? Чего это вы стучитесь во все двери? — Настал День Господень, — отвечал Петр. Женщины перепугались, мужчины, подошли к Иисусу, который сидел на камне и пастушьим посохом чертил на земле кресты и звезды. Больные и калеки со всего селения собрались вокруг. — Исцели нас своим прикосновением, Учитель. Молви нам доброе слово, и мы забудем про слепоту, проказу, увечья. Высокий, стройный юноша в черных одеждах крикнул: — У меня был один единственный возлюбленный, а его распяли. Воскреси его! Я посмотрели туда, откуда прозвучал голос, но юноша исчез в сумерках. Наклонившись к земле, Иисус все еще чертил кресты и звезды. Донеслись звуки боевой трубы, — они катились с возвышавшегося напротив холма. Послышался тяжелый, размеренный конский топот, и в лучах заходящего солнца блеснули вдруг бронзовые щиты и шлемы. Крестьяне обернулись на эти звуки, и лица их помрачнели. — Окаянный возвращается с охоты: снова отправился ловить повстанцев. — Он привез в наше селение разбитую параличом дочь, чтобы исцелить ее здесь, на свежем воздухе, - сказал один крестьянин, подходя к нам. Впереди ехали три всадника — средним из них был Руф, центурион* Назарета. Он пришпорил коня, приблизился к толпе крестьян, поднял плеть и крикнул: — Чего собрались? Расходитесь! Поворачивая из стороны в сторону коня и разгоняя так толпу, он вдруг заметил сидевшего несколько поодаль на камне Иисуса, и лицо его на миг просветлело. Руф пришпорил коня, подъехал к Иисусу и сказал: — С возвращением из Иудеи! Я искал тебя. Он повернулся к крестьянам. — Мне нужно поговорить с ним. Уходите! Тут Руф заметил оборванцев, следовавших за Иисусом из Назарета и нахмурился. — Не путайся с народом, не будоражь ему мысли, — тяжела моя рука, а Рим вечен. Я усмехнулся: мне хорошо известно, что Рим не вечен, но я промолчал. — Иисус, — сказал центурион, наклонившись с коня. — Есть боги, ненавидящие и убивающие нас, есть боги, не соизволяющие даже опустить взгляд, дабы узреть нас, но есть также благосклонные, премного милосердные боги, исцеляющие несчастных смертных от недугов. Из каких богов твой бог, Сын Плотника? — Бог един, — ответил Иисус. — Не богохульствуй, центурион! — Я не желаю вступать с тобой в богословские споры, — сказал Руф, покачав головой. — Презираю евреев: вам бы все о боге разглагольствовать, прости на слове. Об одном только хочу спросить тебя: может ли твой бог… Руф умолк, посмотрев в сторону. Тяжело вздохнув, он нагнулся еще ниже, свесившись с седла. — Может ли твой бог, пророк, может ли он исцелять немощных? Центурион смотрел на Иисуса страждущим взглядом. — Может ли? — повторил Руф, потому как Иисус не отвечал. Иисус медленно поднялся с камня и подошел к всаднику. — Дети платят за прегрешения отцов своих — таков Закон моего Бога. — Это несправедливо! — в отчаянии воскликнул центурион. — Это справедливо! — возразил я. — Отец и дитя одного корня: вместе возносятся они на небо, вместе спускаются в ад. Одного разишь — оба получают ранения, один совершает проступок — оба несут наказание. Ты, центурион, подвергаешь нас гонениям и смерти, и Бог Израиля наносит удар, разбивающий параличом твою дочь. — Я тебя помню, чернявый. Ты постоянно рядом, - он усмехнулся. - Тяжелы твои слова. — Однажды мне довелось слышать твою речь в Назарете, - обратился он уже к Иисусу, - и тогда слова твои показались мне слишком мягкими, чтобы подобать римлянину, а теперь… — Тогда речь шла о Царстве Небесном, а теперь — о конце света. С того дня, как ты услышал меня, центурион, прошло много времени. — Стало быть, твоему богу тоже недоступно нечто большее, чем Правосудие?! — в сердцах воскликнул центурион. — И он тоже не в силах преступить этот предел? А как же та весть, которую ты провозглашал летом в Галилее? Любовь?! Любовь! Дочь моя нуждается не в Правосудии бога, а в любви его. Я ищу бога, который выше правосудия и способен исцелить мое дитя. Потому я сделал все, что только было в моих силах, чтобы разыскать тебя. Любви — слышишь? — Любви, а не Правосудия! — Чуждый жалости и любви центурион римский просит любви и жалости у еврея, - я рассмеялся. — Любовь к моему ребенку и страдание. Мне нужен бог, который исцелит мое дитя. Тогда я уверую в него. — Блаженны верующие в Бога без свершения чудес, - сказал Иисус — Блаженны. Но я человек суровый и недоверчивый. Многих богов видел я в Риме, целые тысячи их держим мы в клетках, ими я уже сыт по горло. — Где твоя дочь? — Здесь, в верхней части селения, в саду. — Пошли! Центурион стремительно соскочил с коня и пошел впереди с Иисусом. Что ж делать? Мне стало интересно, поэтому, рассмеявшись, я побежал за ними. Девочка лет двенадцати лежала на белом ложе, широко раскрыв большие зеленые глаза. При виде отца лицо ее просияло. Иисус склонился над девочкой, взял ее за руку. Он молчал, устремив взгляд в зеленые глаза. А та жадно смотрела на него, чуть приоткрыв рот, и улыбалась. Прислонившись к стене, я смотрел на Иисуса, стараясь скрыть охватившее меня волнение. Мало-помалу на щеках девочки стал проступать румянец. И тогда он открыл уста и ласково велел: — Встань, девочка! Девочка слабо задвигалась, как если бы тело ее возвращалось из состояния оцепенения, потянулась, словно пробуждаясь ото сна, уперлась руками о ложе, подняла тело и одним прыжком очутилась в объятиях отца. Я насторожился. Среди собравшегося вокруг народа прошел неясный гул и тут же все испуганно умолкли. Было слышно только свежий смех девочки, обнимавшей и целовавшей отца. Я подошел к Иисусу. — Тратишь свою силу на неверных? Творишь добро нашим врагам? Может быть, это и есть конец света? Это и есть огонь? Но Иисус будто меня не слышал. Видно, сам испугался. Я притянул его к себе, шепнул: — Эх ты, пророк…