Пусанский персик (часть 1)

Хван Хёнджин проснулся от света, бьющего ему прямо в глаза, мыча от недовольства. -Кристофер, задёрни обратно шторы-ы-ы… -Папа сказал- тебя пора будить завтракать! – звонкий смех маленького альфы сменился топотом босых ножек по тёплому полу, удаляющемуся в сторону кухни. -Хённи, вставай, я твою яичницу с рисом подогревать не стану! – Конечно станет. Чону ещё если надо и заново её приготовит для Хёнджина, который с рождения его на руках носит, причём в прямом смысле. Хван улыбнулся: Кристофер искренне смеялся, когда произносил “папа”, так легко, так просто, будто он никогда и не жил в детском доме. Будто Чону действительно был его папой. Помотав счастливо головой, Хёнджин встал с постели: у него есть семья. У него есть самый лучший ребёнок на свете, он в этом уверен более, чем на сто процентов. У них с Чону, выросших в детском доме, появился шанс дать надежду на лучшую жизнь ещё одному малышу, и Хван бесстыдно солжёт, если скажет, что согласиться на брак было плохой идеей. Входя на кухню, он облокотился спиной о косяк, скрестив руки на груди, наблюдая, как омега всё же разогревает его рис. Кристофер сразу обернулся, услышав шорох, подбегая к альфе с конфетой, которую успел стянуть со стола, обнимая со вселенской любовью длинные ноги Хёнджина. -Ты долго, он там ворчит, - заговорщически прошептал маленький альфа, улыбаясь. Хван присел на корточки, смотря прямо в глаза ребёнку, пытаясь не утонуть в их миндальной красоте: -Кристофер, малыш, а как ты назвал Чону, когда был у меня в комнате? Сможешь повторить? Кристофер прикусил губу, понимая, что то, что он мечтал сказать так долго, всё таки вырвалось из его непослушного рта, а теперь он стесняется, не может снова повторить это простое, но так много значащее слово для каждого ребёнка. Он качает смущённо головой, опуская взгляд. -Стесняешься?- Короткий кивок. Кристофер теребит фантик от конфеты, шурша им на всю гостиную. -А на ушко мне скажешь? – Хван приближается к нему, доверчиво оттопырив ухо в сторону его личика. – Я ему не скажу, обещаю. -Обещаешь, Хёнджинни? – Кристифер смотрит так выжидающе, словно его побьют за сказанное слово, непривыкший его произносить. Хёнджин в знак согласия протягивает ему мизинчик, за который тот сразу же хватается своим: ну теперь то уж точно Хёнджинни никому ничего не расскажет, клятва на мизинчиках- святое дело! -Обещаю, ангел. Кристофер зарделся, покрываясь румянцем, приближая лицо к уху альфы, что весь подобрался в волнительном ожидании. -Я назвал его папой, потому что он лучший, Хёнджинни… Я люблю его, а ты? -Конечно. Он мой лучший друг. – Хёнджин посмотрел на омегу, пританцовывающего около плиты: домашний Чону, не обременённый бесконечной учёбой, изнуряющими сменами на работе, усталостью – лучший вид Чону. Кристофер прав, Чону- лучший. Хван никогда не встречал никого, кто понимал бы его также, без слов. Хотя, возможно, это лишь от того, что он сам его воспитывал, и омега перенял его словечки и характер. Кристофер обвил ручками шею альфы, спросив его серьёзно: -А он твой лучший друг, или ты папу любишь? Хван застыл на месте от невинного детского вопроса, таращась во все глаза на омегу. Тот, разложив порции по тарелкам и выключив плиту, повернулся с хохотом, когда маленький ураганчик-альфа подбежал к нему, протягивая ручки, чтобы его подняли, хоть он уже и подрос. Потакая желанию ребёнка, Чону подхватил его, кружа в воздухе, и целуя в обе пухлые щечки, не замечая, как Хван так и застыл на полу, наблюдая за картиной перед ним заворожённо. Кристофер прав, ему надо понять, он любит Чону как омегу, или как лучшего друга? -Хённи, давай есть! – Чону вырвал его из раздумий, садясь за стол, поджимая под себя гладкие изящные ноги: привычка, от которой старший его тщетно пытался отучить с детства, сейчас плавно передаётся маленькому альфе рядом, что с упоением копирует каждое движение своего нового официального родителя. Встав и подойдя к столу, Хван обратил внимание на детали: яичница с жидким желтком, горошек лежит отдельно в маленькой тарелочке, а не смешанный с рисом, как у омеги и Кристофера, поверх риса посыпана зелень- сочетание, которое Чону никогда не признавал, но всегда уважал. Хёнджин улыбнулся, впервые подмечая такие маленькие детали: Чону знает его наизусть, а он замечает это впервые, лишь спустя столько лет, словно никогда раньше ему на это глаз никто не открывал. С собой- то он разберётся, а вот любит ли его Чону как друга или как альфу, это уже вопрос гораздо сложней. Хмыкнув своим мыслям, Хван сел за стол под пристальным взглядом Кристофера, который жадно пытался запомнить каждое движение новых родителей, стараясь подражать им в жестах, быть больше похожими на них, слиться с ними, надеясь, что Чону и Хёнджин действительно любят друг друга. *** Сынмин уже ничего не понимает. Каждый его день- день сурка. Чанбин- какой-то монстр, не дающий ему даже спать, который пристрастился к истязанию альфы. Вот и сейчас, он сидит в кресле в тусклом освещении комнаты, ожидая чего-то вновь, пока Сынмин судорожно хватает воздух, пытаясь отдышаться от секс-марафона. Ему не дают даже кончить, постоянно доводя до исступления, резко выходя из его тела, оставляя прикованным к постели. -Отпусти меня… - Сынмин всё ещё пытается уговорить альфу, надеясь, что уже выплатил свои долги. -Не так быстро, сука, - Чанбин криво ухмыляется, сплетая свои пальцы, глубже устраиваясь в кресле поудобней. – у меня для тебя припасён сюрприз. Дверь открывается, когда в неё заходят ещё четыре альфы, один из которых явный доминант, а значит, Сынмина снова будут душить сегодня. -К-к-то вы все? – Сынмин никого не знает. Ни одного из них. -Оу, видишь ли, Айен тоже достаточно задолжал клиентам, подворовывая у них из карманов, пока те спали. А этому, - Чанбин указал на высокого взрослого доминанта, который хищно оглядел добычу, которую будет сегодня терзать и разрушать, - Этому альфе он задолжал почти сорок шесть миллионов, представляешь? Ну какой же я буду сволочью, если не позволю им всем взять своё обратно? – Чанбин приглашающе указывает раздевшимся альфам на тело Сынмина, улыбаясь мягко и невинно, словно они не в борделе. – угощайтесь, друзья. Он любит пожёстче. И с Сынмином действительно обращались пожёстче. Если раньше ему казалось, что падать уже некуда, он быстро осознал, что в этой жизни есть всегда куда хуже, мысленно проклиная Айена за его вороватые руки, за которые он отплачивает своим задом сегодня. Сынмин извивался, орал, терял сознание, но его вновь будили, жёстко хлопая по его лицу, оставляя полосы ремней на всём его теле. -Друзья, я слышал, как-то раз от нашей птички Айена, - Чанбин не присоединяется к компании альф, жёстко имеющих разрушенного альфу со всех сторон. Он сидит в своём кресле, разглядывая аккуратно подстриженные ногти, вздыхая: такое даже он, жестоко расправляющийся с должниками альфа, никогда не простит. А потому знает, в какое бешенство придут остальные, услышав шокирующую правду, пользуясь этим. - Что наша подстилка пыталась изнасиловать собственного ребёнка и соседского мальчишку, запугивая Айена их убийством, если тот не позволит трахать себя у них на глазах. Глаза альф налились кровью от ярости, услышав такое: Айен никогда не был чистым физически, нет. В таких местах, как этот бордель, чистым людям не место. Они позволяли ему красть у себя из кармана, делая вид, что не знают, зная по его рассказам после очередного секса в обеденное время, что муж пропивает все деньги, а маленькому Тэхёну вновь нечего есть. Айен был худым не потому, что сидел на диетах, нет: Айен с удовольствием соглашался на любое приглашение в ресторан, стараясь хотя бы там почувствовать вкус еды, ведь всю свою порцию он обычно отдавал Тэхёну. Айен- не самый идеальный папа, которого можно себе представить, но он лгал соседям о здоровье своего ребёнка, зная, что Сынмин уничтожит малыша Тэтэ у него на глазах, если тот посмеет озвучить кому-либо правду. Айен профессионально играл свою роль на публике, даже перед мужем и сыном, лавируя между смертью и спасением, выбирая сохранность жизни Тэхёна, оставляя его намеренно одного, когда в неизвестность отправлялся с альфой, вынужденный следовать за ним под страхом угроз о причинении вреда детям. Айен со слезами на глазах прощался с Чанбином, которого когда-то искренне любил, тщательно это скрывая, прося деньги на переезд в Канаду, прочь от мужа- тирана, с маленьким ребёнком на руках. Он позволял чужим альфам трахать себя лишь потому, что знал: этот урод к нему после них не прикоснётся. Будет брезговать. Это было его единственным спасением: бежать по кругу, попадая в капкан ненасытных альф, в надежде сбежать от одного урода, за которого по глупости своей молодости, поверив в нежные слова, вышел замуж. Айен прекрасно знал, что его любимый малыш Тэтэ, такой невинный, такой прекрасный, как и клубника, которую они вместе когда- то выращивали в оранжерее, может быть растоптан однажды. Изо всех сил стараясь его защитить от подобного себе будущего, он оставил его одного, зная, что соседи Намджун и Сокджин ни за что того не оставят в беде. Он знал, что ребёнок возненавидит его за такое предательство. Знал, что его малыш Тэтэ никогда его не простит, когда натягивал на своё лицо маску безразличия, говоря ему последнее “ты уже достаточно взрослый, чтобы мог жить один”, пока сердце его разрывалось на куски, в то время как сказать он хотел лишь “я люблю тебя, Тэтэ, безумно люблю, но ты уже достаточно взрослый, чтобы отец попытался надругаться над тобой, и тебе безопасней будет вдали от таких отвратительных родителей, которых ты не заслужил.” Айен забрал с собой малыша- альфу без страха за его жизнь лишь потому, что знал: муж ни за что не тронет его с младенцем на руках, а потому никогда не выпускал его из рук. Он также знал, что Сынмин не стал бы приставать к альфе, которому повезло родиться уже с запахом, словно предупреждая отца: ко мне ты никогда не прикоснёшься. Айен исчез с радаров, стоило ему улететь в Канаду. Он оборвал связи с Чанбином из благодарности за помощь, понимая, что когда-то любимый им альфа однажды женится, а такому измученному жизнью человеку, как Айен, никогда не стать хорошим и чистым мужем. Никогда не стать отцом замечательных детей, ведь карма своё дело обязательно сделает, наказывая родителя за оставленное дитя. И сейчас эта карма жёстко и жестоко наказывала этого родителя: альфы, услышав, что Сынмин пытался сделать, стали безжалостно пинать его ногами в живот, пока доминант душил его своим запахом, заставляя багроветь на глазах и скулить от беспомощности. -Что ещё он делал, Чанбин? – доминант, который когда-то подарил Айену ту самую клубнику, которую тот так бережно выращивал в своей оранжерее с сыном, обернулся, скалясь, к Чанбину. Ему не важны были деньги, он давно забыл про долги депрессивного омеги, что позволял себе плакать у него на груди после очередных побоев, рассказывая, как ему, будучи беременным, пришлось соблазнять какого-то невинного молодого омегу, чтобы вернуться домой с чужим запахом: просто для того, чтобы муж не тронул его, не ударил вновь в живот, как на третьем месяце, когда он потерял много крови, упорно пытаясь выносить маленькое сердечко под своим. Ему было стыдно, безумно стыдно, когда он пошло приставал к омеге, к такому чистому, светлому цветку, явно никем ещё не тронутому. А оттого и безопасному: Сынмин бы поверил лишь в чистый запах без примесей, и Айен не видел никакого другого выхода, кроме как окончательно растоптать свою репутацию, вешаясь на шею молодому Чону. -Айен как-то раз упоминал, что он избивал ремнём сына по спине. Железным. Я ему когда-то передавал какую-то заграничную мазь, чтобы он её мазал тайком от этого ублюдка, он рассказывал, что тот оставил звезду на теле пацанёнка. - Чанбин с отвращением посмотрел на Сынмина, который капал на кровать кровью из своего рта, избитый и изнасилованный до полусмерти. Чанбин помнит, как тот благодарил его слёзно, рассказывая, что мазал её втайне от мужа по ночам, пока сынишка спал, сквозь сон того ему мягко напевая, обливаясь слезами, чтобы Тэтэ продолжал крепко спать, не зная, что папа его лечит: ведь тогда малыш бы упросился уехать вместе с Айеном, и его сердце бы не выдержало, соглашаясь и подвергая большей опасности светловолосого мальчишку. Чанбин помнит единственное фото Тэхёна, которое Айен хранил, как зеницу ока, показывая ему, нежась в успокаивающих объятиях альфы после очередных побоев и угроз мужа, с гордостью, своего мальчугана с квадратной улыбкой. -Значит сегодня эта тварь увидит целый космос, - зарычал доминант, снимая с брюк, оставшихся на полу, железный ремень, и нанося первый, глубокий удар вдоль позвоночника, позволяя бляжке с тяжелым стуком опуститься на тело альфы, дрожащее под ним, пока другие альфы держали его со всех сторон, не позволяя ускользнуть от хлёстких ударов. - Ты за всё ответишь, Сынмин. *** -Чимини, а когда мы уже познакомимся с твоими родителями? – Юнги попрошайничает, как маленький котёнок, увидевший консервную банку тунца в руках хозяина: ему не терпится быть свободно вхожим в его дом, не переживая о том, что его родители могли бы остановить его. -Юни-и… ещё немного, любимый, правда, - Чимин ладошкой гладит по лицу истинного, понимая для себя, как боится признаться родителям: здравствуйте, вас не было всего три месяца, а я встретил истинного, прошу любить и жаловать. -Я могу тебя поцеловать? -Я весь твой, - Чимин хихикает, зажатый в пустой аудитории: он сегодня сдал очередной экзамен на отлично, лишний раз доказывая себе и всем вокруг, что он яркий студент, талант которого можно увидеть издалека. – Можешь даже не только поцеловать, - Чимин пальчиками прокладывает дорожку к паху альфы, опускаясь перед ним на колени, высовывая длинный острый язычок, пока бока борется с ремнём. -Чимини… ты уверен, что хочешь тут? – Юнги смотрит, словно приклеенный, не в силах оторвать взгляд: Чимин впервые вот так откровенно стоит перед ним на коленях, позволяя себе наглеть, жалобно и голодно глядя на него, поднимая свои невинные глазки. -О да, альфа. Я уверен. Я теку, как фонтан, и тебе придётся с этим разобраться. Но сначала, дай мне это, - Чимин сжимает в руке очертания возбудившегося органа, сглатывая слюну: он таки насмотрелся тех видео, о которых рассказывал ему Тэтэ, и сегодня ему чуточку меньше страшно: он где-то наткнулся на статью, что у истинных всё продумано природой друг для друга. -Чимини, ты… -Назови меня, как тогда, Юнги, давай же… - Чимин помнит, как Юнги просил его подсказать. И это то, чего он хочет именно сейчас, но один бледнолицый морозный альфа не позволяет ему, поднимая с колен крепкими руками, утаскивая в поцелуй и объятия. -Извини, персик, но мы не станем заниматься такими вещами в университете. -Ну Юнги-и-и-и-и-и! – Чимин разочарованно выдыхает, пытаясь продолжить покушение на член, от которого у него текут слюнки. Юнги легонько хлопает его по тыльной стороне ладошки, цыкая языком и одёргивая толстовку. -Нет, персик. Я не хочу ставить тебя на колени в запыленной аудитории. Ты заслуживаешь лучшего. А не этого, - Юнги глазами указал на старый паркетный пол, крепко прижимая вездесущие ручонки омеги к своей груди, пока тот наконец не сдался, опуская на них свою голову, топая мило пяточкой. -Я так хотел, мне хотелось… - Чимин всхлипнул: он только что осознал, что делал: он проецировал своё детство, непроизвольно копируя родителей Тэтэ, отчего ему стало вдруг до тошноты противно от себя самого. Часто- часто кивая головой, Чимин выдохнул в грудь своему истинному, - спасибо тебе, Юнги. Ты спасаешь меня каждый день. -Тише, персик, тише, - Юнги понимает, что происходит: он понимает по часто бьющемуся сердцу своего истинного, которое готово выпрыгнуть у того из груди: его цыплёнок любит эксперименты, но не такие. Юнги не позволит себе унижать во имя своего удовлетворения омегу, который будет вставать перед ним на колени, доставая прошлое из подсознания, копируя чужое поведение. Истинность- забавная штука, когда тебе просто хочется веселья, но и замечательный помощник, когда ты пытаешься помочь любимому отпустить прошлое без ущерба ему же. Юнги гладит его по волосам, осторожно и ласково откидывая локоны со лба, прижимаясь к нему губами, шепча тихо,- поплачь, Чимини, это поможет нам больше. И Чимин плачет, отпуская ещё одно своё воспоминание, осознавая, что только что сам просил о насилии, о жёстком обращении в общественном месте. Он не хочет такого. Он хочет новых эмоций, да, безусловно, но он хочет их получить в здоровом, не запятнанном прошлым виде. В тёплой спальне своего альфы, в окутанности его успокаивающей мяты, в крепких бережных объятиях. Вот как он хочет начать. Медленно, не спеша, исследуя друг друга в самом безопасном на свете месте: на территории его истинного. Чимин плачет, прижимаясь всем телом к Мину, который убаюкивающе качается из стороны в сторону вместе с ним, позволяя себе отпускать ещё одно травмирующее воспоминание в воздух, создавая пространство для своей личной истории, которую они вместе обязательно перепишут однажды. -Я люблю тебя, Мин Юнги, - Чимин шмыгает носиком, пачкая толстовку альфы. -Я люблю тебя, цыплёнок. – Юнги поднимает его лицо ближе к себе, немного наклоняясь, сцеловывая его слёзы и утыкаясь губами в его лоб, оставляя сотню коротких невинных поцелуев. Они обязательно перепишут его историю. Юнги об этом позаботится.