***
Дошли, какого-то хуя, до травмпункта, причëм не включëнного в какую-то крутую, навороченную больницу, а просто в травмпункт. Если бы Торд не заваливался сюда пару раз в связи с весьма оригинальными обстоятельствами, то он бы и не заметил, что среди этих второсортных бутиков есть что-то подобное. — Эээ, Ларссон-Хуярсон, чë за дела? — отпирался Том, когда вышеупомянутый потащил его за руку к двери, еле освещëнной дешманской, голой лампочкой. Жестяная банка была откинута ещë минут десять назад, по причине бесполезности, ибо даже прохлада на улице не шибко помогла сдержать еë холодной. — Заткнись, блять, и иди. Крутанув колесо своего настроения, — жаль, что тут призы не как в китайских гача играх — Торд удачно выбил раздражение, что не мудрено, так как тащились они сюда прилично, а сигареты у него свистнули ещë час назад, в благодарность отпинав поменьше, чем того же Тома. И дело даже не в длинном пути, который, на самом деле, был весьма коротким, а в том, что Ларссону пришлось почти самолично тащить ватного Тома сюда. Так как у того, видите ли, по списку: растяжение, градус, ушибы и затяжная депрессия. «Надеюсь, не вылечишь» — улыбнулся своим мыслям Торд, сильно сжав, в отместку за все страдания, чужую ладонь. — Я домой, аривидерчи, — пропел, уничтожив утончëнное итальянское произношение, Риджуэлл, попытавшийся выскользнуть из хвата, совершив изящный пируэт. В столб. Звонкий удар о настрадавшуюся черепушку и он с воем полетел назад, — Ай, бля-я-я… Торд подхватил его под подмышки на ëбанном рефлексе, только потому, что упал обмякший прямо на него. Хер пойми, как Ларссон смог сделать хотя бы это, ведь его от смеха почти располовинило. — Tispe. — сквозь смех, сравнимый со скрипучей качелей или усиленным писком летучей мыши, выдавил Торд, — pul mora di, du er en komplett idiot, Tom… — почти падая затараторил он. Ранки на разбитых губах неприятно засаднили, но это совершенно не останавливало гогот. Риджуэлл уже безошибочно мог распознать некоторые норвежские ругательства, которыми Торд его одаривал ежедневно. Самым любимым, безусловно, было это самое «tispe», ибо он имел честь получать его в свой адрес по несколько раз на дню. Ещë, по какой-то неведомой причине, Торд имел привычку абсолютно невпопад называть его «hore», или «javla hore». И не прогадал, потому, что когда Том впервые загуглил, что же это означает, у него нехило подгорело и в тот день они подрались. После этого он даже специально заучил некоторые ругательства, чтобы отвечать придурку, но сам в том, что потратил время и свой светлый ум на это, он никогда не признается. — Сам ты… Сука-а-а, — прошипел Том, смаргивая выступившие слëзы, тем не менее не пытаясь даже привстать самостоятельно — не получится. Он больше никогда не подумает, что хуже раздавленного арбуза ничего нет. Есть разбитый в кашу арбуз. Возможно, страдали бы хуйнëй они тут ещë долго, если бы какой-то неравнодушный санитар, заметивший капошение и странные звуки возле полупрозрачной двери, не вышел за порог встретить посетителей. Очевидно, в этом заведении, как не парадоксально, они довольно редкий экземпляр, ведь энтузиазма молодому врачу, быстро затолкавшему их внутрь, было не занимать.***
Приëмный покой был тесноватым, всего с двумя лавочками, а витавший аромат лекарств и спирта ещë больше давил на раскалывающуюся голову. Тот добросовестный санитар бегал в панике по кабинетам, перерывая бумажки и оборудование, которого явно не хватало. Он поставил двум неадекватным парням, вкусно пахнущим перегаром, скудную аптечку первой необходимости, а сам ушëл в бега, обещая вернуться. Почему стажëра оставляют в поздний час одного — непонятно. Впрочем, учитывая популярность этого места, в его работоспособность и посещаемость не верит, судя по всему, никто. Риджуэллу казалось, нет, он был уверен, что его верный бро Стив тоже болит, и плевать возможно это или нет, для Тома нет ничего невозможного. Для него возможно даже бурчать какие-то проклятья, явно направленные в сторону одной личности, себе под нос, хотя, не делай он этого, было бы страннее. — Чë ты там щебечешь? — повернулся на него Торд, сидящий близко настолько, что касался с ним ногами. Том абсолютно похуистично проигнорировал голосистую занозу, не будь которой он валялся бы уже в другом баре, или вообще дома. Но не-е-ет. Нужно ведь заклеить всю рожу пластырями, чтобы хотя бы создать видимость перед Эддом, что всë не так плохо. Может в этом и был смысл, но Риджуэлл взаимосвязи и выгоды лично для рогатого чëрта не видел, — чë-то раньше дрались они до такого же состояния и ладно, а сейчас, блять, вдруг острая необходимость в бомжатском бесплатном лечении нарисовалась. Ларссон, не дождавшись ответа, имел неосторожность облокатится на Тома, за что и получил полудохлое пинание острым локтëм в грудь, прямо на наливающийся синяк, с подозрением на сломанное ребро. Меткая скотина. Торд мужественно полувзвизгнул. — Заговариваю тот шприц, чтобы он прилетел тебе в глаз, — напыщенно флегматично выплюнул Том, странными движениями, больше похожими на судороги, пытающийся скинуть с себя рогатую тушу, — Съебись, stygging. До глубины души оскорблëнный тем, что Том воспользовался его же оружием против него же, к тому же по-дилетански испоганив произношение своим блядским акцентом, Торд захотел хоть как-то ответить и отстоять свою ранимую честь. Повернув голову влево он носом уткнулся в подбитую щëку недруга, и тактика возникла сама собой. Потянувшись чуть выше, Ларссон укусил ничего не подозревающую жертву за ухо. Том, пребывающий в путешествии по своему больному сознанию, звонко вскрикнул, застигнутый врасплох, и грохнулся от такого со скамейки. Благо успел на рефлексе выставить руки, еле спасая себя от бóльшего количества работы для санитара. Один-один, сука. Торд с интересом наблюдал, как открытый участок кожи, выглядывающий из-под изорванного худи, становится сначала белым, а после и красным. Зрелищно. Запыхавшийся санитар появился ровно в тот момент, когда Том слишком резко для себя развернулся, по инерции чуть не улетев в сторону, и кинулся на Торда. Что хотел сделать — непонятно, так как руки еле поднялись и ударить ими просто не представлялось возможным. Ларссон, отвлëкшись на опешившего стажëра, опрометчиво позволил Риджуэллу навалится на него и прижать почти всем весом к стене и лавочке. — Ничего, мы... То есть, я тут сам разберусь, — миленько улыбаясь, прожужжал Торд, в попытке убрать от себя цепкие ладони, которые находчиво решили воспользоваться отросшими ногтями, раздирая кожу везде, куда только доберутся, а в ныне решетчатой красной худи добраться до кожи было, как два пальца обоссать. — Это моя обязанность, как санитара, вы не может— — Я сказал, спасибо, мы тут уж сами, — грозно процедил сквозь зубы Ларссон, скидывая наконец с себя Тома, так уж быть, на лавочку, а не на пол. Даже несмотря на эту благосклонность, алкаш болезненно простонал. — Я с ним управлюсь, — оскалившись, дополнил он. Рассудив, что спорить с двумя пьяными, побитыми и, к тому же, ссорящимися между собой парнями себе дороже, стажëр упорхал в свою каморку. Хотел заикнуться о том, что тут есть нужный кабинет, где будет удобнее, но решил, что эти мудаки не заслужили. Профессионал, хуле. Торд уставше взглянул на стрëмный, треснувший потолок. — Иди нахуй, Том, реально. — Соси жопу, Хуярсон, — удобно распластавшись на узкой лавочке, почти упав с неë в процессе, промурчал Том, делая вид, будто не чувствует физическую боль каждой клеточкой своего тела. Громко вздохнув, Ларссон взмолился: — Давай я просто плюну тебе в рожу, поклею пару пластырей, а ты смирно посидишь? Риджуэлл с хриплым смешком поднялся, усаживаясь. Пресс неприятно засаднил из-за лишней нагрузки, на что он лишь психически-нездорово улыбнулся сквозь боль. Торд неловко повернул голову в его сторону, отчего их носы почти соприкоснулись. Выдержав паузу, специально мерзко растянув гласные, как это обычно делает сам Торд, Риджуэлл резво, почти скримингом, которым он порой крайне ломанно освежает своë ляляканье на гитаре, пропел: — Не-а! — водрузил свои локти на чужие плечи, и это близко настолько, что он может почти физически ощущать въевшийся в красную толстовку табачный шлейф, — Скучно, Комми, скучно... — наигранно-тоскливо осматривает оппонента ровно настолько, насколько это позволяло положение, то есть ненамного. Не то, чтобы бесить Ларссона это дохуя весело, но да, блять, бесить Ларссона весело. У Торда, кажется, задëргался глаз. Он схватил Тома за волосы на затылке и опрокинул назад на лавочку, умостив колено между чужих ног. Резко, но, сука, аккуратно. — Скучно? — с нервным смешком спросил Ларссон. Руки зашарили под изорванной тканью, нарочито мягко оглаживая торс, а короткие крашеные ногти легко прошлись следом. Том сипло охнул, даже не подумав о том, что может с этим что-то сделать. В глазах потемнело, а физическая близость выбила землю из под ног, — Чего ты добиваешься, Иегова? Вот всем сегодняшним днëм? — он тянет края ядерно-ультрамариновой худи вверх, цвет которой всегда бесил до жути, и оголяет ужасные пурпурно-кровавые бутоны, распустившиеся по телу невпопад настолько, что садовнику стоит оторвать руки. Ноги и голову тоже. Тому страшно, потому что у Торда нет его ебучей улыбки, только тонкая линия губ и бешеные глаза, осматривающие тело перед ним. Потому, что Торд неадекватный и Том знает об этом лучше всех. Том единственный, кто во всей их компании видит его личину под скорлупой дружелюбия, единственный, кто видел его криво-нарисованные плакаты, восхваляющие Красного Лидера, единственный, кто замечал его крайне нездоровую страсть к контролю и садизму, единственный, кому показалось это странным. Том готов отдать голову на отсечение, если он неправ, но Торд абсолютно точно не нормален, начиная от дрянной укладки, заканчивая монархическими замашками. Никто не спорит, вся их компания тоже неординарна, но, господи, Ларссон — это трагедия. Риджуэлл порой думает о том, что лучше бы Торд не избирал именно его во враги. Возможно, так дышать стало было легче, может быть, кто-то другой взял бы на себя ответственность посылать его каждое утро и изучать последствия. Впрочем, Том в рот ебал эти последствия, живя по принципу одного дня, но огребает всë равно порой знатно, зато с честью. Разве можно такое кому-то доверить? Нет, он бы не отдал эту ношу какому-нибудь Эдду или, не дай бог, Мэтту, они бы даже не задумались! Не задумались бы, что сделать с непредусмотрительно оставленной тëплой порцией бекона, — добавить перец или соль?— сжечь или утопить в унитазе вырвиглазный анимешный плакат, даже не подумали бы о том, что нужно рассчитать угол согнутой ноги, об которую споткнëтся этот олух и полетит с лестницы! Они чëртовы графоманы, а тут нужен профессиональный подход! Но, тем не менее, это выматывает, особенно когда Торд стал другим. Том, блять, в жизни не признается, что он скучает по тому депрессивному, подозрительному парню, который красился дешëвым тоником и со стопроцентной вероятностью носил с собой в школу автомат на пару с тонной хентая. Стоило только заприметить это рогатое недоразумение рядом с Гоулдом, как Том не мог сдержаться. Кажется, тогда он привычно выдал что-то гениально-абсурдное и идиотское, и конечно, блять, маленький Том — это рассадник язвительных шуток и оскорблений, закономерно он ударил ими ниже пояса на узких Тордовских джинсах. Ну разве мог Ларссон устоять и пропустить такое мимо ушей? Нет, не мог, а Том не устоял даже на ногах, — мудак сделал подсечку, тогда-то он впервые в своей жизни сломал нос и в тот же, блять, день столкнулся с критикой собственной веры. Торд оказался ни капли не промах и отлично бил как кулаками, так и словами да по самым больным точкам. А что сейчас? Сейчас Торд носит Глок в кармане излюбленной толстовки, его натуральные волосы отрасли и заблестели карамелью, а табаком сквозит за километр. Его комната завешана красными плакатами и он на автомате рисует свой фирменный знак в виде рогов на любом подвернувшимся под руку листке, коих у него также выше крыши, а зарисованы они странными чертежами. Он смотрит вставьте-своë-число часть зомби-пиратов из ада и искренне улыбается, глядя на перекошенные лица, бьющиеся в агонии. Он бомба замедленного действия. Он, в конце то, блять, концов, с нечитаемым выражением лица вжимает своего заклятого врага в лавочку, параллельно лапая. Том выходит из неожиданного оцепенения и додумывается вытянуть руку да схватить Торда за грудки, из-за чего тот перестаëт вдуплять в одну точку и отрешëнно тянется куда-то ниже, за пределы лавочки. Риджуэлл позорно шугается этого действия, дëргаясь в противоположную сторону и стягивая свою худи опять ниже, прикрывая кровавый сад васильков. Ларссон вытягивает бежевые полоски, подозрительно напоминающие обычные пластыри, — хотя это не точно, ведь есть вероятность того, что это, например, маленькие ножи, — и принимается снимать с одного плëнку. У него, блять, дрожат руки, и единственное, что сдерживает его психику от срыва дамбы, так это мысль о том, что это всë последствия сотрясения. Господи, лишь бы сотрясение, потому что отдавать отчëт о своих очень странных действиях Торд не хочет от слова совсем. — Ты чë, блять, серьëзно? — опустошëнно промямлил Том, наконец перестав угадывать, что же это за прибор для пыток, ведь всë стало прозрачно ясно. — Ну извиняй, блин, там не было с анальгетиками, только такие, я чë виноват что-ли... — закатил глаза Торд, прицеливаясь на разбитый нос, мозоливший глаза всë время, — О как, Томми, ты теперь на ноль один процент больше похож на человека! — оглядывая заклееную переносицу, Ларссон хмыкнул и приуныл от того, что пластырь не розовый, был бы угар. За неимением опоры, он поставил ладони по сторонам от головы Тома, довольно ухмыльнувшись. Класс, ещë одна дешëвая провокация! Похуй-похуй-похуй. О последствиях Ларссон подумает завтра. Том одним своим существованием делает его таким ебанутым и причин этому искать не хочется. Мерзкое коверканье имени только поспособствовало, и Том психанул и некрепким кулаком врезал в его живот, но прогадал, — там побоëв было по-минимуму и Торд лишь вскинул брови, мол, ты заебал. — Не придуривайся, а слезь с меня, кабан, больно вообще-то, — пробурчал оскорблëнный, борясь с желанием сблевать от такого стресса. Про боль конечно был пиздëж, так как единственное, что могло еë принести это нога, зажатая между коленями Торда, нависшего сверху. Ларссон, на всеобщее удивление, покорно слез и присел рядом, не убирая пластырей. Он повторно оглядел подскакивающего на скамейку Тома и усмехнулся, уловив неловкость и толику смущения на его лице. О-боже-да. Больше ебучего бекона он любит именно это выражение, потому что мелькает оно крайне редко. Вечно недовольный и бесящийся Риджуэлл это, конечно, круто, но бессильный перед своими же эмоциями — вот это золото. — Ха. Ладно, прости. Торд ненадëжно приклеил пластырь на собственные острые разбитые костяшки, с которых он тут же начал соскальзывать, пока Том рьяно вспоминал не встали ли сегодня все планеты солнечной системы в ряд, лишь для того, чтобы у одного обконченного мудака именно сегодня было такое относительно-безобидное поведение. — Я хотел тебя придушить, но направил свой пыл в доброе дело, — пожал тот плечами, мило улыбаясь. Том громко хмыкнул, отметив для себя, что люди, нет, Торд не меняется. Это даже успокоило. — Лучше бы придушил, — осмотрев бегло себя, фыркнул Том, ещë не отошедший от ебанной близости, к которой ни его дурная голова, ни святое, нецелованное тело готовы не были. — блядство, Ларссон, думай хоть иногда! — прикрикнул он, непроизвольно придавшись нежеланным, — как Торд ребëнком, — воспоминаниям. Гадкие мурашки повторно пробежались по торсу и обвели больные гематомы, заключив Тома в неспешной сансаре, заставляя пережить длинные неприятельские пальцы вновь. Фу нахуй. — А ты что же, — Торд довольно пододвинулся к нему, расплываясь в своей привычной ухмылке. У него была специальная, для Тома, самая изводяще-ядовитая. Тот вскинул недовольно голову, — испугался? — Ларссон поднял руки вровень со своим лицом и мерзко, будто паучьими лапками, зашевелил пальцами, нелепо имитируя известный жест бесхребетного запугивания. — Скорее твоего уродливого ебла, — отворачиваясь пизданул Том. — Жестоко. Риджуэлл, стойко проигнорировав желание упасть, поднялся, решительно, насколько позволили запинающиеся обо что угодно, даже об густой и почти осязаемый больничный смрад, ноги. Он с тоской глянул на дверь, за которой уже занимался новый рассвет, и выхватил из аптечки антисептик — ну, предположительно, потому что прочесть надпись желание отпало стоило только зацепиться за "водоро... ". Том в рот ебал эти химические иероглифы с самой химичкой на пару. Уж слишком она профессиональна и эрудированна была в отбивании желания учиться, и как раз из-за неë до Тома дошла секретная техника "Я гуманитарий!", коей он, впрочем, грешил на каждом предмете, время от времени меняя области. Он скорее позиционировал себя как неуч, но крутился как мог, пока, конечно, не ушëл в запой. Тогда стало похуй, и тогда же жизнь дала ему последний пинок под зад, со свистом столкнувший его по наклонной. Эдд потом оптимистично подметил: "Спасибо, что не наркотики", а Том лишь злобно усмехнулся, пообещав подумать над этим. Сейчас, с высоты несчастных лет, ему стыдно за такое, потому что Эдд — лучшее, что происходило в его дрянной жизни, и оттого уходить из этого загаженного и жалкого травмпункта вот так будет нечестно. Пусть Гоулд хотя бы подумает, что всë нормально, слишком уж он хороший человек и одно огромное исключение для самого Тома, что до этого уважал только солистов My Chemical Romance и McCafferty, подаривших ему всю подростковую фазу. — Ты ещë здесь? — бестактно прорезал шум чужих мыслей Торд, капающий антисептик себе на порванную губу, тут же следом зашипев от боли. Да и на вкус, кстати, дерьмо. — Как всегда не вовремя, Комми, — вздохнул Том, успевший даже приободриться от порой тоскливых, но таких родных школьных воспоминаний. Он лениво откинул крышку средства куда-то в сторону, сел на лавочку напротив, и принялся за щëку, что сильно беспокоила его в последнее время. — Для тебя стараюсь. Торд, отвлëкшись от самопытки, поднял глаза на скукуризившегося Тома, извергающего маты и кряхтения, и не мог не улыбнуться. Смешной такой, потешный, на самом деле, даже симпатичный. Ларссон не мог бы назвать ни одного человека, который при таком странном сочетании чëрных глаз и волос дыбом умудрялся оставаться симпатичным. А вот он, сидит тут избитый, бухой и неказистый, но, сука, красивый, как помойный Аполлон. У Торда аж глаз дëргается при таких хвалебных мыслях о нëм, и он почти судорожно старается зацепиться за что-то другое, и этим чем-то оказывается маняще-отвратная рука, всë того же, чëрт его дери, Риджуэлла. Блядство, гадость, мерзость, пакость. Фу, блять, Торд, ну-ка брысь! Никогда больше не вздумай пить с этим идиотом, а то последствий выше крыши, и одно из них это сопливое, — а именно так Торд классифицирует почти все дружеские, или, не дай Боже, романтические чувства, — переживание. Вот же ж блять. Вопреки задыхающемуся сознанию, он поковылял поближе к тупому, вонючему, невыносимому алкоголику. Ужас, теряешь хватку. — Бля, ампутировать придëтся, — горестно вздыхает он, аккуратно подбирая изуродованную конечность. — Сука, рот закрой, — брызгает дружелюбием Том, заклеивая пластырями свою несчастную щëку, изнывающую о нитке с иголкой, но нет, не сегодня. Одной рукой это делать, кстати, неудобно, а вторая невыносимо болит при малейшем движении, потому и отпихнуть рогатое чудо природы не получается. Торд оперативно капает антисептиком на повреждëнное место, благо, тут хуй промахнëшься — оно с половину предплечья. Берцы штука страшная, особенно если ими ебашить. Кровоподтëки зашипели и покрылись белой пеленой, а Том устало простонал, смирившись с тем, что его сегодня лечит не грудастая медсестричка-любовь-всей-жизни, а Торд Ларссон-ублюдок-блять. — И чë прямо в башку целились? — невзначай спрашивает вышеупомянутый, как-то излишне осторожно размазывая какую-то мазь. Очевидно, что такие ранения бывают только в одном случае, но говорить ни о чëм он умел блестяще, вот это сейчас и нужно. — Нет, блять, по приколу дал им на руке своей попрыгать! Тебе будто не целились, — Том зло лезет себе в карман худи, ожидая встретить там приятный металл фляжки, которой закономерно не оказывается. Не день, а сказка. — Ну, нет? Не я же им кричал, что рэп параша, — достав бинты, Торд принялся обматывать ими несчастного, который, на счастье, не буянил. — Ну согласись, параша та ещë, — щурится злобно Том, пока Торд отпускает тихий смешок. Какие же рокеры ранимые люди. — Чисто из принципа не соглашусь. — Сука ты, Комми, — протягивает Риджуэлл, залипая на то, как конечность приятно стягивается стерильно-белым, или на длинные пальцы и ногти, покрашенные в чëрный, причëм аккуратно, а не как у него самого. — Хотя я думал, что ты сбежишь, когда они на нас налетели, — подмечает он язвительно, переводя взгляд на Торда. Это даже за подъëб принять сложно, ибо на месте Торда он бы и сам сбежал, потому что это, ну, логично, блять. — С тобой так поступить было бы даже не зазорно, — Торд ответил ему такой же ухмылкой и оставил, наконец, забинтованную руку, — но не переживай, я просто об Эдде побеспокоился. Том, забыв возмутиться, откинулся на спинку лавочки, крепко о чëм-то задумавшись с абсолютно нечитаемым лицом — чëрные глаза добавляли какой-то отрешëнности. Впрочем, вряд-ли его думы были возвышены и философичны. Тем не менее, прокряхтел он что-то морально более сложное, чем девяносто процентов своих речей: — Ммм, Хуярсон, знаешь... — застиранный, искуственно белый потолок не внушал вдохновения на лирику, подгоняемую нетрезвым разумом. Торд заинтересованно вперился в его лицо, освещаемое лишь тусклой люминесцентной лампой, — Было бы их не восемь, мы бы точно ушли с победой. Том продолжал задумчиво пялить в потолок, стараясь не думать о чужой реакции на его слова. Зачем он сказал этот обнадëживающий бред? Просто захотелось, а не потому, что он хотел поблагодарить или сказать, что Торд не такой уж и мудак, вы не подумайте. Гх, да, блять, придëтся сказать, теперь уж хер отвертишься. — И ещё кое-что, — он, на этот раз, повернулся в сторону Торда, дабы выглядеть хоть на сотую долю процента искреннее, если для них это ещё возможно, — спасибо. Торд удивился. Да что уж там, он ахуел. Сколько бы раз он не творил что-то нормальное, даже, блять, дружеское, Том не удостаивал его и снисходительным взглядом. Даже при первой встрече, лишь увидел и уже выпалил, что укладывают волосы только гомики, блять. Торд с такими привык разбираться быстро, но Том не угомонился ни на секунду, его это лишь больше раззадорило. И этот агрессивный тролль вырос в непробиваемого оленя, да, блять, возможно он вëл себя так только по отношению к Ларссону, который знатно повлиял на всю его школьную жизнь, ведь с тех пор ни дня не проходило без "приколов", зачастую заканчивающихся медпунктом. Но Торд хотя бы мог переступить через свою неприязнь, когда надо было, а Том всë оставался глыбой, которую так и хочется расколоть, да чем уже угодно, хоть кулаками. И вот, тот знаменательный момент, когда сам Томас Риджуэлл так красноречиво сказал одно простое слово, будучи пьяным в стельку и побитым со всех сторон. — Не так, Иегова, на коленях надо, — язвительно усмехнулся Торд. Ну уж нет, сука, после всего он не может вот так просто это сказать. — Ох, блять... — вздыхает Том, ожидавший таких закидонов, — Ты невыносим, — он двигается ближе, смотря в чужие глаза в упор. Одна нога бесцеремонно развалилась на лавочке в полусогнутом положении, а здоровая рука твëрдо упëрлась между бëдер, — спа-си-бо, — произносит он медленно, чëтко проговария каждую букву, по слогам, как дети благодарят за обед в детском саду. Вот так просто, да, самые искренние слова говорят именно просто. Ларссон, сидящий в пол-оборота, вылупился на него и тут же растëкся в улыбке, почему-то автоматически зловещей. — Больше от меня такого не жди, — ворчит Риджуэлл, понявший, что теперь-то чëрт доволен, и уже отодвигаясь, но чужая рука опускается ему на макушку и треплет торчком стоящие волосы, бессмысленно пытаясь пригладить. — Молодец, Томми, — посмеивается Торд, делая интонацию нарочито-воспитательской, отсылаясь на весь абсурд и откровенно-детский конфликт, будто они и впрямь в садике. У Тома язык чешется испортить момент пару-тройкой добротных, обсценных слов, но Торд намеренно огорошивает его быстрее: — А теперь раздевайся. Весь следующий, пахнущий спиртом и стерильными бинтами, час был проведëн за гордым лечением боевых травм.***
К рассвету они не успели, зато пришли в обнимку, отчасти из-за недееспособности Тома. И даже относительно довольные. Эдд проводил их дружную компанию долгим взглядом и, не сказав и слова, полез открывать гугл на зачуханном самсунге. "Не встали ли сегодня все планеты солнечной системы в ряд?"