Агония

      Сквозь холодную дождливую ночь, мимо пустынных мрачных станций в спящих городах, мчится поезд-пуля.       С громким свистом он буквально рассекает острым носом сырую дымку и пелену ливня. Его колёса мерно постукивают по влажным рельсам. Эти звуки, стук и свист ветра, легко вклиниваются в музыку, играющую в больших наушниках, будто выжигаются на кассетной плёнке, становятся частью записи. Словно крохотные серебряные молоточки легонько стучат по хрусталю — тихие, почти нежные, убаюкивающие. Но Гакт, прислушиваясь к ним, всё равно не спит. Просто нервно дремлет в своём кресле, надвинув на нос чёрные очки и склонив набок голову, скрыв лицо за длинными гладкими волосами.       — Чу-чух, чу-чух, — повторяет он одними губами, густо накрашенными помадой цвета горького шоколада, про себя. — Чу-чух, чу-чух. Смешно. Чу-чух, чу-чух. Хи-хи-хи. Смешно.       Маршрут Нодзоми, через два с половиной часа — Токио. Ночной переезд, которые Гакт ненавидит точно так же, как сами поезда. Утром — интервью на одном из телеканалов. А завтра вечером — завершающий концерт летнего гастрольного тура с совершенно мучительным графиком.       Кресло мягкое, но всё равно кажется жутко неудобным. У Гакта болит спина, не спасает даже заботливо принесённая проводником и подложенная под неё мягкая подушка. Наоборот, от неё только хуже. Боль в позвоночнике давно уже стала для него хронической, высокие каблуки и постоянные нагрузки на сцене делают своё чёрное дело. Ноет и забинтованная рука, на повязке уже расплылось несколько ярких кровавых пятен. Зевнув, Гакт медленно вытаскивает подушку из-под поясницы, обнимает её, как мягкую игрушку, и горько вздыхает. Снова он будет совершенно разбитым, а нормально отдохнуть и выспаться времени уже не останется, совсем. Сдвинув на кончик носа чёрные очки, Гакт полуприкрытыми глазами оглядывается по сторонам.       Даже на ночном рейсе поезд-пуля почти заполнен. Белые лампы под потолком горят приглушённо, погружая салон в мрачную полутьму. Большинство пассажиров спят, немногие оставшиеся уткнулись в книги или тупо смотрят остановившимися взглядами в окна, за которыми всё равно ничего не видно, кроме чёрной бесконечности. Его коллеги тоже все, как один, спят — Мана рядом, а Ками, Юки и Кози через проход. Гакт морщится, суёт подушку обратно под спину и слегка трёт пальцами виски. Кажется, ему снился какой-то очень длинный сон… В последнее время это с ним происходит очень часто. Гакт слишком нервничает из-за тура, спит мало и очень тревожно, а наутро помнит, что ему что-то привиделось, но совсем не может вспомнить, что именно. А в ушах у него то и дело тихо попискивают медицинские приборы — то тише, то громче. Противный звук. Из-за него по утрам у Гакта всегда болит голова.       — Гаккун, ты чего завозился? Мы только что отъехали.       Ками вдруг открывает глаза и слегка вытягивает шею, раздражённо отводя с лица длинные волосы. Ему тоже обычно не спится в этих переездах.       — Знаю, — Гакт вздыхает и запрокидывает голову на подушку. — Сон странный приснился.       — Опять? — Ками зевает, и Гакт невольно вздрагивает. — И дай угадаю, не можешь вспомнить, что это был за сон. Гаккун, серьёзно, кончай уже «Коллекцию ужасов» на ночь читать, ещё бы тебе кошмары не снились после такого.       — Я давно уже не читаю, — вяло отзывается Гакт, — мне некогда. Да и там от большинства глав скорее блевать тянет, чем бояться. И я не говорил, что мне снился кошмар. Просто… Странное чувство. И голова теперь болит.       Он откидывается на своё кресло, резким движением сдвигает большие наушники с головы на шею и поглаживает, баюкая, повреждённую руку.       — Дать тебе таблетку? — заботливо предлагает Ками и приподнимается на локте, явно намереваясь встать и достать с полки свою сумку. — Это всё от переутомления. Ничего, сейчас тур закончится, выспишься, и тебе станет лучше.       — Не надо таблетку, — останавливает его Гакт и морщится. Он не может ничего есть и пить в поезде, даже лекарства, всё проглоченное от страха мигом поднимается обратно в горло, — меня стошнит. Башка сама пройдёт. И смотри, чтобы Мана тебя не услышал касательно переутомления. Он ведь считает, что мы маловато работаем…       — Ерунда. Ты же знаешь, как он спит. Его и сирена не разбудит.       Гакт краем глаза смотрит на спящего в кресле рядом лидера. Вот уж действительно, Мана всегда, едва опустившись в кресло в поезде, вырубается напрочь до самой конечной. Часто он при этом кладёт голову Гакту на плечо и ворчит, если ему надо по какой-то причине встать. Они всегда сидят рядом. И это совсем не от большой любви друг к другу, просто Мана даже во сне предпочитает держать своего вокалиста на коротком поводке. Он вообще всегда стремится контролировать всё и вся, оттого и устаёт сильнее остальных. Но, может, именно поэтому, что бы ни делал Мана, он лучший из всех? Гакт временами даже завидует ему. И в особенности — этой его способности так отключаться. Самому Гакту с его постоянной бессонницей об этом приходится только мечтать.       — Не хочешь таблетку — ложись и спи, — Ками вновь зевает и, улёгшись на бок, подкладывает под щёку ладонь, — бери пример со старших.       Гакт тяжело вздыхает и надвигает обратно на макушку ободок наушников. Он и рад бы поспать, глаза чешутся и слезятся, а голова ужасно тяжёлая. Но он знает, что ему это вряд ли удастся, в противостоянии усталости и нелюбви к поездам явно победит второе. Остаётся только, как и несколько минут назад, тревожно дремать под музыку и вслушиваться в то, как вклиниваются в неё стук колёс и мерный писк приборов.       — Чу-чух, чу-чух, — машинально бормочет Гакт, сонно покачиваясь в ритм своим словам. — Так смешно. Хи-хи-хи… Чу-чух, чу-чух. Чу-чух, чу-чух. Смешно… Хи-хи.       Внезапная тишина порой будит ничуть не хуже взрыва над самым ухом. Когда наушники замолкают, Гакт со вздохом открывает глаза. Надо сменить кассету, а то это молчание, как под водой, нервирует его, он слышит, как в ушах лопаются мелкие пузырьки. Порывшись в сумке, он вытаскивает кассету, на которой его почерком, мелким и летящим, подписано: «X Japan».       На секунду у Гакта в горле встаёт липкий ком, а пальцы сами собой с силой сжимают коробку. Он слушал эту группу со школьных времён. Восхищался Йошики Хаяши, лидером коллектива, и даже, глядя на него, сам учился играть на барабанах, играл на них, пока в девятнадцать лет не запел. Это одно из немногих воспоминаний детства, по-настоящему греющих его изнутри, поэтому Гакту всё ещё тяжело осознавать, что «X Japan» больше нет. Что прошло уже полгода с их громкого распада, а в мае погиб странной смертью их лид-гитарист Хиде, погрузив этим в траур едва ли не всю Японию. И что теперь из-за всего этого Гакту попросту грустно прокручивать некогда обожаемую, затёртую почти до дыр кассету.       Он всё же вставляет её в плеер и, убрав его в карман плаща, откидывается на спинку. Привычно закрывает глаза и тут же вздрагивает, вдруг почувствовав, что что-то не так. Ладонь нащупывает пустоту на подлокотнике. Спавший рядом Мана куда-то ушёл.       Гакт вяло качает головой и вжимается в подушку. Волноваться не о чем, куда Мане деться из мчащегося без всяких остановок поезда. Небось пошёл в туалет или попросить воды у проводника. На всякий случай Гакт кидает взгляд на соседний ряд. Ками мирно спит, рядом с ним спокойно читает книгу Юки. А вот третье место, у окна, тоже пустует…       Нервно сглотнув, Гакт осторожно поднимается из кресла и, стараясь не стучать каблуками, проходит к стеклянной двери. Он уже знает, что увидит. Они там, Мана и Кози. Стоят возле дверей в вагон и просто молча смотрят друг на друга.       Порой Гакту кажется, что эта сладкая парочка умеет общаться телепатически. Им будто даже не надо разговаривать, чтобы понять друг друга. Мана просто выжидательно смотрит на Кози, а тот в один момент кивает и идёт что-то делать. И сейчас явно всё именно так. Рука Кози упирается в стену над идеально причёсанной белокурой головой лидера, рукав джинсовой куртки задрался, и видны украшающие кожу многочисленные татуировки. В его зубах, как обычно, зажата зажжённая сигарета; они с Гактом курят одинаково много. Вот только Мана, ненавидящий сигаретный дым и ругающий Гакта за постоянное курение, удивительным образом не имеет ничего против, когда это касается Кози. Не сводя взгляда, как обычно, пустого и отстранённого, с лица, острой коленкой Мана недвусмысленно трёт пах своего гитариста.       И всё это без единого звука. С максимально безучастными лицами. Лишь у Кози в глазах пляшут черти, играют с яркими искрами.       Несчастная порезанная рука в повязке сама собой сжимается в кулак, и боль вгрызается в неё острыми зубами с новой силой. Гакт внезапно чувствует приступ подступившей к горлу тошноты. Развернувшись, он проходит по спящему салону в самый конец вагона. Проводник на своём месте мирно читает газету, прикрывшись ею с головой, и не обращает на него никакого внимания, и Гакт заходит в пустую туалетную кабинку.       В крохотном пространстве полутемно и резко пахнет чистящим средством. Опершись руками на металлическую раковину, Гакт громко вздыхает и опускает голову. Надо успокоиться. Он видит эту картину не первый раз. Привычно уже должно стать. Но почему-то всё равно она напрочь вышибает из седла, вызывает противные слёзы на глазах и заставляет дрожать губы.       — Ты же знаешь, — одними губами шепчет Гакт и поднимает глаза на своё отражение. — ревность разрушает. А мать не позволит чему-то разрушать тебя. Только себе. Ты ужасно выглядишь… Ужасно. Успокойся. Не позволяй ей…       Нервно сглотнув, Гакт упирается взмокшим лбом в холодное посеребрённое стекло. Мана строг. Так он показывает свою любовь. А Гакт демонстрирует ему свои чувства, старательно играя роль плохого мальчика. Взаимная вредность, которая уже не один раз вставала боком им обоим.       Спина чувствует удары плети, которой нет, ремень брюк мигом впивается в плоский живот. Гакт быстро прикладывает руку к своему паху, закрывает глаза и, подавшись вперёд, целует своё отражение. На стекле остаётся чёткий след коричневой помады.       Поправив дрожащими руками уложенные волосы и сделав морду топориком, Гакт выходит обратно в коридор.       — Сэр, вам нехорошо? Могу я чем-нибудь помочь?       Холодный, какой-то роботизированный голос окликает его, проводник откладывает газету и медленно поднимается с места. Гакт окидывает его взглядом из-под ресниц. Надо же, совсем молодой парень, его ровесник или чуть старше. Бледная кожа, выделяющиеся высокие скулы, губы красивой формы, две довольно широкие пряди гладких волос обрамляют лицо, на лоб падает выбившаяся из-под форменной фуражки чёлка. Впечатление портят только глаза со взглядом дохлой рыбы — пустым, абсолютно ничего не выражающим.       Опять почувствовав дурноту, Гакт морщится.       — Всё в порядке. Извините за беспокойство, пойду на своё место.       Его мигом хватают за рукав лёгкого белого плаща. Но не лихорадочно и нервно в попытке удержать, а медленно, лишь слегка придерживая.       — Простите… — Он оборачивается и щурит глаза. — Вы ведь Камуи Гакт-сан? Я вас сразу узнал, ещё при посадке.       Проводник говорит это таким тоном, что Гакт чувствует мороз, пробежавший по спине, и вырастающие за ним сосульки.       — Вы меня с кем-то перепутали, — решительно отвечает Гакт и дёргает руку, но пальцы в белых перчатках держат его крепко.       — Ну что вы. Как вас можно с кем-то перепутать, — парень наклоняет голову и издаёт слегка нервный смешок. — Вот уж не думал, что у вас такая низкая самооценка.       — У меня всё в порядке с самооценкой, — машинально огрызается Гакт и тут же вздёргивает подбородок. — То есть, понятия не имею, о чём вы, не знаю я никакого Гакта Камуи. Отпустите меня.       Он почти не врёт. Гакт Камуи, блистательный вокалист «Malice Mizer» и самый красивый мужчина во всей Японии после Ацуши Сакурая — всего лишь маска, пустой, собранный с нуля образ. Причём собран он Маной, даже не самим Гактом. Прекрасный чёрный ангел с яркими голубыми глазами. И Мана равнодушно надевает на Гакта, связанного по рукам и ногам, эту маску, когда надо выходить на сцену или общаться с журналистами. Она вызывает восхищение у окружающих, но медленно убивает его. И Гакт старательно убеждает себя, что, сняв её, теряет всякую связь с роковым красавчиком. Хотя и знает, что это неправда.       Эта маска всегда при нём, только он не собирается надевать её сам, без приказа и рук Маны. Гакт её ненавидит. Он слишком отчётливо чувствует, как она разъедает и стирает его.       Тень усмешки пробегает по красивому лицу проводника. Он подбирает с кресла газету и осторожно подносит её к руке Гакта.       — Подпишите, пожалуйста. Вот здесь, как раз ваше фото.       Гакт кидает взгляд на страницу и едва не скрипит зубами. До чего странные люди эти журналисты. Тур завершится только завтра, ну неужели нельзя было подождать с публикацией? Писать заранее об успехе — очень плохая примета. В последнее время Гакт стал верить в эти самые приметы всё сильнее, хотя раньше в отношении этого всегда был скептиком. Он слишком нервничает и готов сорваться даже из-за такой ерунды.       Взяв протянутую ручку, он ставит на серой шуршащей бумаге свою роспись.       — Спасибо. — Проводник, впрочем, не становится радостнее — он всё так же равнодушен, а потемневшие глаза совсем безжизненны. — Я знал, что вы согласитесь.       Гакт устало мотает головой.       — Только прошу, не показывайте это никому в поезде. Я сейчас не выдержу целой автограф-сессии. Да и продюсер меня за такое по головке не погладит.       — Не беспокойтесь. Оберегать покой пассажиров — это моя работа. Если вам что-то понадобится, непременно обращайтесь.       Гакт морщится и отворачивается от него. С этого расстояния ему хорошо видно конец салона и то, что кресла Маны и Кози по-прежнему пустуют. Возвращаться нет никаких сил.       — Оберегать покой пассажиров, говорите… — Гакт обнимает себя за плечо и кидает взгляд в это безжизненное лицо. — Может, тогда вы сможете помочь мне успокоиться? Я очень нервничаю.       Проводник медленно моргает. А Гакт вдруг замечает, что на его веки сверху приклеены длинные накладные ресницы… Прежде чем Гакт успевает сообразить, что к чему, он утыкается лбом мужчине в плечо. А руки сами собой устраиваются на костлявых бёдрах.       — Смогу, конечно, — холодный шёпот в ухо. — Я знаю, как. Вы ведь всегда просите меня об этом.       — Вы прекрасны, Камуи-сан. Идеальны. Само совершенство.       Его руки поглаживают обтянутые кожаными брюками бёдра, залезают невзначай пальцами под тугой ремень, а губы вычерчивают кандзи его, Гакта, имени на шее. Но его лицо так похоже на маску — безжизненное и пустое. Никаких эмоций, никакого восторга или даже тени интереса в тёмных глазах. Гакту хочется протянуть руки и пошарить у него в волосах, он уверен, что в таком случае обязательно нащупает невидимые завязки.       В крохотной кабинке слишком тесно двоим, воздуха не хватает. Гакт, закрыв глаза, наощупь цепляется пальцами за шелковистые волосы проводника, хватает эти остатки воздуха губами.       Ночь, туалет поезда и касания мужчины, которого он увидел первый раз и чьего имени он так и не узнал. Обычная ситуация для Гакта, он к этому привык. Мана злится, остальные ребята с усмешками зовут его «нимфоманкой» и «сексоголиком», а Гакту всё равно, он лишь улыбается в ответ — на правду не обижаются. Да, он любит секс. Да, и вправду готов дать первому встретившемуся на пути мужчине в самом неподходящем месте, если ему вдруг захочется ласки — это желание всегда острое, похожее на сильный голод. Но ведь в этом нет ничего преступного. Это его единственный способ по-настоящему расслабиться и выпустить пар. Тем более что Гакт знает, что уже через пару часов они разбегутся в разные стороны и никогда больше не встретятся.       Мужчина рывком прижимает его поясницей к раковине, коленом придавливает между бёдер. И когда Гакт глухо охает, подхватывает под них и усаживает. Двигаясь по телу вниз, обцеловывает открытый плоский живот, легонько, едва уловимо, чтобы не оставить следов. Гакт кусает губу и, протянув руку, стягивает с его головы фуражку, нахлобучивая её на себя, и пальцами тут же касается мягких волос. А проводник присаживается на корточки и, взяв его за лодыжку, медленно развязывает шнурки на ботинке.       — Ау! — Гакт взвизгивает, когда он неожиданно сильными пальцами переминает подушечки, как кошке на лапках. — Мне же больно!       — Расслабьтесь, Камуи-сан. Вам понравится.       Он зубами стягивает с руки перчатку, и Гакт вздрагивает, увидев покрытые чёрными пятнами пальцы и еле затягивающие их плёнки омертвевшей кожи. Мужчина не замечает его смятения, легонько гладит онемевшую ступню и снова переминает её. Довольно сильно, привычными и отточенными, резкими движениями. Слегка придавливает выпирающие суставы на пальцах с тёмно-фиолетовыми ногтями, массирует у их основания. Гакт кусает губу и опускает ресницы. Странное ощущение. Ступни — давно уже его больное место; конечно, они не изуродованы, как у балерин, до пуантов Мана, слава богу, не докатился со своей хореографией, но постоянные танцы на высоких каблуках тоже на пользу не идут. Хочется поджать пальцы и отдёрнуть ногу. И одновременно почему-то заводит, никто раньше не пытался доставить ему удовольствие таким странным способом, везло, не попадались фут-фетишисты.       — М-м-м… — вырывается у него невнятный стон, и он запрокидывает назад голову. Фуражка мигом съезжает на лоб, но Гакт не обращает на неё внимания, судорожно облизывая пересохшие губы. — Ты что, массажистом подрабатываешь в свободное время?..       Мужчина ухмыляется, скрыв глаза за длинной тёмной чёлкой. Задирает брючину до самого колена, прижав её пальцами свободной руки, медленно проводит подушечками по ноге вниз, до самых кончиков пальцев. Сладко передёрнувшись, Гакт почти до побеления костяшек вцепляется в край раковины.       Писк медицинских приборов усиливается. Звенит в голове тревожными колокольчиками, и в ритм ему в висках снова начинает стучать боль.       Гакт морщится и, поправив фуражку, упирает палец в висок. Почему так невовремя. А вообще он уже замечал — чем сильнее он старается расслабиться, тем, наоборот, напряжённее его капризное, готовое сломаться от усталости тело.       Кончик влажного языка проходится по лодыжке, и он испуганно вздрагивает. В очередной раз машинально пытается отдёрнуть ступню, и снова его не выпускают, длинные пальцы, такие белые, словно перчатки его любовник и не снял, держат его как железные клешни. Проводник легонько прикладывается губами к острой коленке, пододвигается ближе, на ходу ослабляя несколько верхних пуговиц на белоснежной рубашке, и Гакт чувствует, как пальцы упираются в его ключицы, остро обтянутые горячей кожей. Это так контрастирует с ледяной ладонью, сжимающей до хруста лодыжку… Обжигающее тело, холодные руки и сухие прохладные губы.       Почему-то хочется взглянуть на его лицо. Опустив глаза, Гакт видит всё то же пустое выражение. Хоть бы искорка мелькнула в этих тёмных радужках, а то ведь и вправду страшно… И его взгляд вдруг цепляется за обнажившуюся шею мужчины: кожа на ней, розовая, будто обожжённая или воспалённая, покрыта тонкими белыми плёнками. Точно такими же, как те, что на его руках. Полупрозрачные ошмётки кожи свисают и с его подбородка, а под ушами красуются странного вида шрамы, смахивающие на жабры.       К горлу опять поднимается густая липкая тошнота, и Гакт нервными судорожными глотками отправляет её обратно вниз. Уродство. Он будто тоже носит маску, которая съела его лицо и теперь разлагается.       — Камуи-сан? — мужчина чувствует его напряжение и слегка округляет глаза. — Всё в порядке?       «Не в порядке. Что ты такое?..»       Гакт раздражённо мотает головой. Пусть понимает как хочет.       — Не сдерживайтесь, — почти вожделенно шепчет проводник и лижет лодыжку. — Вам ведь нравится.       — Нравится… — выдыхает Гакт, он и впрямь чувствует, как напряжение медленно утекает в его длинные пальцы. — Но у меня на теле есть и другие места… Я, если честно, подумал о чём-то другом, когда просил успокоить.       Проводник поднимает взгляд: расширившиеся вдруг тёмные глаза словно пытаются затянуть Гакта в глубокую чёрную дыру.       — Я знаю, — тихим голосом бросает он. Пальцами легонько гладит живот, зацепившись будто бы случайно за ремень брюк. — Но… Это невозможно, Камуи-сан.       Гакт чувствует себя так, словно ему на голову вылили ведро воды со льдом.       — Почему? — с раздражением спрашивает он. — Думаешь, я недостаточно хорош для тебя?       Мужчина с силой сжимает губы.       — Нет. Скорее наоборот, — проговаривает он наконец. — Вы идол. Святыня. Разве же я могу так осквернить святыню? Это совершенно невозможно.       Этот парень с каждой секундой пугает всё больше. Гакт слегка нервно сглатывает слюну, а он снова прикасается губами к лодыжке.       — …И даже за такое, — шепчет он, резко и с силой разминая уже болящие суставы своими жуткими пальцами, легко переламывая их, как сухие ветки, — можно продать душу дьяволу. Я бы продал, даже не задумываясь. Совершенство. Божество.       Гакт слышит, как ломаются его кости — громкий, отвратительный хруст. Он морщится и, запрокинув голову, сам надвигает себе на нос фуражку. От таких слов ему хочется провалиться на месте. Или заорать в голос, что это грязная ложь. Это на сцене он совершенен и божественен. Это Гакт Камуи — идол, а не он. Пусть и не настоящий, пусть он покрыт фальшивой позолотой, как на ёлочных игрушках, красивой, но достаточно лишь слегка поковырять её ногтем, чтобы обнаружить под ней дешёвый уродливый пластик.       Головная боль усиливается. И почему медицинские приборы сейчас пищат в его ушах так громко?       Когда Гакт, еле переступая переломанными ногами, возвращается к своему ряду, сидящий в кресле Мана открывает глаза и недовольно смотрит на него из-под очков.       — Ты где был?       Он совершенно спокоен, будто и не было этого телепатического разговора с Кози и поглаживания его сквозь брюки. И этот вопрос. В нём просто весь Мана, желание тотально контролировать всё, что касается его вокалиста. При этом сам он злится, когда Гакт пытается поступать с ним так же.       — В туалете, — равнодушно бросает Гакт и устраивает под спиной подушку. — Не знал, что теперь должен спрашивать у тебя ещё и разрешение туда сходить.       — Сорок минут? — недоверчиво щурится Мана.       — У меня живот прихватило, — не выдерживает Гакт и зло косится на него краем глаза. — Хватит или рассказать тебе все подробности моего пищеварения?       Мана фыркает и отворачивается от него, нервным жестом поправив волосы и уставившись в окно. Не поверил. Ни единому слову не поверил. Уж он-то хорошо знает, на что Гакт способен, сколько раз занимались сексом в туалете поезда. Гакт тяжело вздыхает и тянется за наушниками. Впрочем, какая разница. Мана ведь никогда не верит ему на слово.

***

      Токио встречает прибывающий Нодзоми всё тем же проливным дождём и душным, сырым туманом. Свет жёлтых фонарей расплывается в нём, отражается в лужах, и пейзаж из-за этого кажется ещё более мрачным, чем есть. Выбравшись на мокрую, тускло блестящую платформу, Гакт даже раздражённо встряхивает головой и укутывается в свой белый плащ. Ветер холодит открытый живот, на лицо попадают ледяные капли. Зонт далеко, в сумке, и неохота за ним лезть, а дождь мигом развалит ему всю причёску. А хотя какая разница. Сейчас ему остаётся только мирно сесть в такси и доехать до дома. Если, конечно, Мана сейчас не придумает что-нибудь на ходу.       — Что случилось? — мигом отзывается выскочивший следом Ками и с тревогой трогает его за локоть. — Голова так и не прошла?       — Нет, — Гакт морщится и смотрит на него через плечо. — Просто… Будто и не уезжали из Осаки. Или круг проехали и вернулись туда же.       — В дождь все города похожи друг на друга, — Ками смеётся, — я уже замечал. Не беспокойся, мы дома.       Гакт растерянно улыбается ему.       — Последний рывок, да?       — Да, — он даже подпрыгивает на месте и взбивает пальцами свои волосы. — Завтра отстреляться — и можно будет отдохнуть.       Гакт пожимает плечами. У него на этот счёт совсем другие планы, которые, впрочем, ему вряд ли позволят осуществить, ведь отрываться от коллектива нехорошо.       — Я лично не собираюсь отдыхать. Мне бы только отоспаться немного, пары дней хватит. А потом хотелось бы продолжить работать.       — Это уже как Мана-чан скажет, — Ками качает головой. — Последнее слово за ним.       — Что «как Мана-чан скажет»? — на плечо Гакта ложится узкая ладонь в перчатке, и он передёргивается. Словно привидение подлетело и ухватило его костлявой ручкой, чтобы как следует потрясти и напугать. — О чём разговор, мальчики?       Гакт едва не стонет. Ещё одна привычка Маны, которая его бесит — подкрасться незаметно сзади, подслушать не предназначенный для его ушей разговор и потом надавать за него по шеям нерадивым подопечным. Они с Ками примерно одного возраста, самые младшие в группе, и Мана искренне считает их за хулиганистых непослушных детей, которых надо постоянно воспитывать.       — О работе после тура, Мана-чан, — мирно поясняет Ками и фыркает. — Гаккун, оказывается, готов работать дальше без всякого отпуска.       Мана дёргает бровью и кидает на Гакта недоверчивый взгляд.       — Серьёзно? Гакт, да ты уже сейчас на концертах еле ноги таскаешь и сильно смахиваешь на зомби, куда тебе дальше работать?       Гакт щурится.       — Да, я устал. И знаю, что это видно. Тур был тяжёлый. Но всё равно не вижу смысла тратить время на долгий отпуск, надо же продолжать двигаться.       — Вот закончим с туром, тогда и будем решать, что делать, — холодно отзывается Мана. — А пока работы и так по горло. Надеюсь, про утреннее интервью все помнят и никто не вздумает проспать?       Ками, фыркнув и показав язык, подхватывает сумку и исчезает в толпе, медленно текущей к терминалу. Гакт собирается последовать его примеру, но цепкая ладонь всё ещё держит его за плечо.       — Гакт, а у тебя ещё урок вечером. Ты не забыл?       Гакт морщится. Как о таком можно забыть.       — Помню, Мана. Не беспокойся.       И он идёт следом за Маной к стеклянному зданию. Уже у самых дверей Гакт оборачивается и смотрит на поезд. На экране над его лобовым стеклом стоит длинный прочерк и внизу мелко подписано: «В депо».       У каждого маршрута есть конец. Точка, в которой всё обрывается. Даже игрушечный поезд будет ездить по кругу лишь до тех пор, пока не кончится его завод. Почему-то Гакту кажется, что его собственный завод на исходе. И что скоро в его глазах будет отражаться точно такой же прочерк и мелкая подпись «в депо». Только в его случае возврата из этого депо ждать не приходится. Если он попадёт туда, будет продан или попросту заброшен.