***
Мана называет это «уроками». И описывал он это в своё время Гакту безумно красиво. «Гакт-чан. У тебя хороший голос, внешность потрясающая, навыки игры на многих инструментах тоже, определённо, тебе в плюс. Но твой образ совершенно никуда не годится, ты больше на якудза смахиваешь, чем на музыканта. Над этим надо работать, много работать. И я готов тебе помочь с этим, если ты хочешь». Именно тогда Гакт впервые в жизни задумался — а что вообще такое образ? И он до сих пор не уверен, что может дать чёткий ответ на этот вопрос, хотя рассуждает на эту тему всё чаще. Образ. Само это слово застряло у Гакта в голове острой занозой, и она начинает сочиться гноем каждый раз, когда его произносит Мана. Образ — это всё та же маска, которую ты должен надевать, когда выходишь на сцену или даёшь интервью. То, что тебе нужно изображать из себя, чтобы соответствовать имиджу группы. Образ обязан быть сложным и многогранным, сохранять твои черты, но оказываться при этом как можно дальше от твоего «я». Он должен привлекать поклонников, создавать вокруг тебя ореол загадочности, таинственности, чтобы фанаты не заскучали и могли до бесконечности перемывать тебе кости. И в то же время прочно прятать от них настоящего тебя, не позволять влезть в душу. Это звучит довольно просто. Но когда твой лидер — Мана, маска обязана прирасти к лицу, занять его место. Она необходима для того готического аристократичного мира, который он так хочет воплотить при помощи «Malice Mizer». И образ становится настоящим рабством. Из него невозможно самостоятельно выбраться. Мана-лидер — идеальность во всём, возведённая в абсолют. Идеальная музыка, не похожая ни на какую другую группу. Идеальный голос вокалиста. Идеальные манеры участников, как на сцене, так и на интервью и телепередачах. Идеальные синхронные танцы. Идеальные концерты с невероятной красоты декорациями и постановками. Красиво? Да. Но слишком сложно. И только Мана знает, как правильно. И не рассказывает об этом. Лишь злится, когда не получается с первого раза. Эти уроки быстро стали суровой необходимостью. Они продолжаются до сих пор, потому что Мане всё ещё не нравится образ Гакта; кажется, что он готов вот так шлифовать его до бесконечности. Ну или пока Гакт не сломается под его руками. Несколько раз в неделю, оставив на парковке обожаемую машину, Гакт спускается в метро и на одном из последних поездов едет до самого конца линии, в тихий район, где в совершенно жутком доме с балконами, увитыми кроваво-красным плющом, расположена специально снятая квартира. Самые обычные джинсы, неприметная кожаная куртка, спрятанное в капюшоне толстовки лицо без макияжа — в таком виде Гакт похож на себя, а не на элегантного Гакта Камуи, он выглядит как замороченный учёбой студент, судорожно думающий, где бы ему взять пару лишних часов на сон. Это тоже приказ Маны: не выделяться в это время. Дорогая спортивная машина слишком приметна, да и лицо Гакта хорошо узнаваемо, а никто не должен знать о том, что за отношения на самом деле их связывают. Впрочем, нет, не так. Отношений у них с Маной нет. Вообще никаких. Ни дружбы, ни вражды, сплошное холодное равнодушие и взаимное «я тебя терплю, потому что так надо». По крайней мере, они оба старательно убеждают себя в этом. Не отношения. Просто «уроки», которые непонятно зачем нужны сейчас, после нескольких лет, когда маска Гакта Камуи уже обрела свою окончательную форму. — Ты опять опоздал. — Отвали, Мана. Я мог бы вообще не приезжать, давно хочется послать тебя с твоими уроками куда подальше. Так что не трави душу, мне и без тебя хреново. — Пошлёшь меня — попрощаешься со своей карьерой. Вокалист единица легко заменимая. Ты это знаешь. Короткий обмен любезностями прямо на пороге, и Мана, фыркнув, отворачивается и небрежно отбрасывает за спину длинные белокурые волосы. Гакт на него тоже не смотрит — выбешивает его вечное спокойствие и злоба в глазах. Гакт молча скидывает куртку и так же молча и безропотно идёт в ванную. Всё, как обычно. Он принимает душ и тщательно красит чёрными тенями глаза, а коричневой помадой — губы перед зеркалом. Взгляд цепляется за отпечаток в углу. Похоже, Мана тоже иногда развлекается поцелуями со своим отражением. Никаких задушевных разговоров до и после, ничего, что могло бы хоть намекнуть на близость, на то, что всё не так плохо, как кажется. Только короткие фразы и пустые вопросы без ответов, которые Мана цедит сквозь зубы. Никаких лишних эмоций, чем их меньше — тем лучше. Сцепленные браслетами над головой руки, аккуратно всунутая в зубы белая лента, стоящие в глазах слёзы. И плётка в руке нависшего сверху Маны. Он никогда не раздевается перед сексом, в отличие от Гакта. И не даёт увидеть своё лицо без тяжёлого сценического макияжа. Всегда в шёлковой блузе и узких кожаных брюках, а плеть болтается на его поясе. Ожившая фарфоровая кукла, кошмар гленофоба, доминант. И Гакт, глядя на него, каждый раз думает, что их во время этих уроков можно смело снимать в журнал для фетишистов и любителей БДСМ. — Ни звука. Понял? Мана легонько проводит тонкими пальцами по линии подбородка вниз, к шее. Обводит торчащий кадык, острые кости ключиц. Гакт под его руководством и от нервов исхудал почти до состояния скелета. Его хрупкость и бледность, вызывающие восхищение поклонников — тоже часть образа. Только вот потускневшие, мёртвые глаза в него не вписываются, и это приходится исправлять голубыми линзами. Внешне Гакт почти совершенен. Но это маска, и он должен слиться с ней, а это происходит слишком медленно и болезненно. Она не просто въедается в кожу — уничтожает то, что под ней. И Гакту это совсем не нравится. Он слишком боится потерять остатки самого себя. Мана поглаживает его, и Гакт изо всех сил старается держать себя в руках. Ему не слишком нравятся эти касания, но если он издаст хоть звук — получит удар плетью. Или пощёчину. Головой он это понимает, а вот управлять в такой ситуации телом совсем непросто, особенно когда оно уже долгое время находится в напряжении. Гакт судорожно сжимает кулаки, кончики пальцев отчаянно пытаются уцепиться хоть за что-нибудь, даже за бинт, намотанный на запястья. Мана специально так делает — прежде чем нацепить на него наручники, старательно заматывает запястья, ему не нужно, чтобы браслеты оставили следы на руках Гакта, посторонние увидят, да и внешнюю безупречность это здорово подпортит. — Опять напортачил, а, Гакт? — Мана наклоняется к нему, почти уткнувшись носом в щёку. В тёмных глазах нет даже бликов, а губы в чёрной помаде зло поджаты. — Ты же знаешь, что надо говорить, когда задают вопросы о трудностях. Кто тебя за язык тянет? Гакт изо всех сил сцепляет зубы. Морщится, когда Мана ухватывает его за волосы и довольно сильно тянет за пряди. Кто бы только знал, сколько сил скрыто в этих маленьких ладонях в кружевных перчатках и какую боль они могут причинять не только гитаре, но и людям. — Разве я с самого начала не говорил тебе слушать всё, что я скажу? — он говорит так спокойно, но в глазах загорается свирепый огонёк. — Долго ещё будешь выпендриваться и делать мне назло? Гакт пытается сверкнуть на него глазами в ответ, но он весь в слезах и чувствует, как жалко выглядит. И у Маны это вызывает лишь кривую усмешку. — Зато я теперь знаю, что ты обо мне думаешь, когда молчишь. Считаешь, что я плохой лидер? — Мана дразняще медленно проводит плёткой по его впалому животу. — Думаешь, справишься лучше? Смешно. Ты себя-то не можешь собрать, куда уж группой руководить. Знаешь, чтобы быть лидером, одного только железного характера маловато. Гакт только бессильно прикрывает глаза. Ну вот с чего Мана всё это взял? Он ведь просто отвечал на вопрос ведущего и случайно ляпнул правду, потерял бдительность на секунду. И не объяснить Мане, что Гакт вовсе не пытался пошатнуть его позицию лидера. Гакт бы этого не смог, даже если бы рот сейчас не был завязан. Мана мигом крепко ударяет его плетью в живот, и он распахивает глаза, изо всех сил сдерживая в себе крик боли. — Не смей глаза закрывать, когда я с тобой разговариваю. Смотри на меня, — жёстко говорит Мана. Опустив плеть, он поддевает пальцами подбородок и хмыкает. — Можешь не беспокоиться. Никто тебе не поверил, посчитали за шутку. Поклонники знают, что у нас в группе всё нормально. И вообще это был риторический вопрос. Но в следующий раз всё-таки следи за языком. Ещё один крепкий хлопок по груди довершает картину, и Гакт, дёрнувшись, отворачивает голову. Стекающие по лицу слёзы пропитывают края ленты, делая её солёной. Конечно, все всё знают. Все ведь верят той красиво блестящей лаковой поверхности, что видят на записях и концертах. На сцене Гакт и Мана частенько играют в любовников. С примесью всё того же БДСМ, с цепями и плётками, но куда более нежно и изящно, красиво. Здесь же, в этой тёмной спальне, их игры приобретают совсем другую окраску. Становятся слишком жестокими. «Эта нежность, которую мы показываем на сцене, здесь не работает. Забудь о ней». Именно так сказал Мана перед первым «уроком». А Гакт так долго верил, что это была всего лишь угроза на словах. Он даже не представлял, что с ним будет. Всё ещё крепко сжимая плеть, Мана наклоняется и касается губами его шеи под ухом, прихватывает ими маленькую серёжку, щекочет чувствительную кожу языком. Очередной акт самолюбования — уши Гакт проколол тоже по его приказу. Не хотелось страшно, но пришлось. Всё теми же липкими касаниями, оставляя разводы чёрной помадой, Мана плавно стекает по шее вниз. Задумчиво разглядывает красную полосу на груди пустым взглядом; Гакт едва не ухмыляется, небось Мана с раздражением думает, что придётся на последнем концерте опять закрывать вокалиста сетчатыми кофтами. «Сам виноват. Так тебе и надо». Мана гладит ладонями его бока, бёдра, кончиком пальца с нажимом проводит по животу от пупка вниз, к лобку по тоненькой тёмной полоске. Каждое его прикосновение ядовито. Везде, где касаются его пальцы, начинает жечь. И это жжение будет усиливаться. Медленно, но верно, пока не превратится в агонию, пока Гакт уже не начнёт разваливаться по кускам и умолять Ману просто его убить. Даже так он цепляется за Ману. Просит о помощи. И это мерзко. Гакт уверен, что это реакция его тела на эти мучения. Как зрачки в глазах сокращаются от света, как колено дёргается, когда врач бьёт по нему молоточком, так его отвращение сочится наружу сквозь кожу от прикосновений Маны. Но вот странность — никто этого не замечает, кроме самого Гакта. Смотрят на него так, будто всё в порядке. Мана легонько проводит кончиками пальцев по стволу члена, прижимает его к животу ладонью, и у Гакта вырывается судорожный выдох вперемешку с мычанием. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Роковая ошибка. Хлоп! — Плеть ударяет прямо в пах, задевает головку, и тело извивается в болезненной судороге, а Гакт громко всхлипывает. Мана, слегка отстранившись, привычным злым взглядом наблюдает за тем, как он дрожит и приоткрывает рот, чтобы не захлебнуться слезами. — Ну почему ты не можешь понять, Гакт… — он ухватывает за шею, слегка придушивая, и наклоняется поближе. Глаза — в глаза. — Мы столько времени занимаемся. А ты по-прежнему тонешь в своём несовершенстве. Как ты планируешь чего-то добиваться, если не можешь выполнять элементарные требования? Я же не прошу от тебя ничего сверхъестественного. Гакт морщит нос и сощуривает глаза, показывая, что, если бы не завязанный рот, бросился бы, как злая собака, и вцепился зубами в это лицо. Подпортил бы его собственное «совершенство», которым Мана так гордится. — Я ведь объяснял тебе. Боль и удовольствие всегда идут рядом. И ты не должен реагировать ни на одно, ни на другое. Это приучит тебя всегда держать лицо. Дотронувшись губами до ленты, Мана зарывается пальцами в его волосы. Массирует слегка, успокаивая, приводя в чувство. А Гакт отводит в сторону взгляд. Нет никаких сил смотреть на него, сразу тошнит. А ведь он был по-настоящему очарован Маной в их первую встречу. Его необычной внешностью, идеальными манерами, молчаливостью и готовностью ради своих целей идти напролом. И Гакт часто думает о том, какими замечательными могли бы стать их отношения, если бы не чокнутый перфекционизм Маны и эти «уроки». Мана не учит его держать образ. Мана пытается сломать его, сделать из него своё подобие, получить послушную куколку на тонких ниточках. Только вот беда — даже так кукла слишком строптивая, всё норовит порвать тщательно продетые верёвочки и плачет от боли, когда танцует. Насквозь мокрый от слёз и слюны шёлк соскальзывает с подбородка, и Гакт быстро облизывает пересохшие губы. Машинально потянувшись вперёд, утыкается носом в щёку Маны. Иногда ему так хочется увидеть в этих глазах хоть что-нибудь, кроме холода и злости. Но, похоже, маска Маны уже приросла к нему намертво и уничтожила с концами его настоящее лицо. Холодная липкая смазка растекается по животу и ногам, Гакт морщится, чувствуя крепко сжатые пальцы в теле. Сразу два, больно. А через секунду — уже три. И он слышит, как Мана чертыхается сквозь зубы. Подготовка тут не поможет. Мана поднимает на него тяжёлый взгляд. Смотрит исподлобья, из-под кукольной прямой чёлки. — Ты ведь это нарочно делаешь, верно? Мне назло? Гакт язвительно улыбается ему. Ленты больше нет, это означает окончание действия приказа. Теперь он может издавать звуки и даже говорить. — Конечно, мать. — Мана мигом передёргивается. — Я так любовь показываю. Я ведь очень плохой ребёнок. Неправильный. …И всё же этот секс по-своему прекрасен. Из тех вещей, которые страшны настолько, что даже начинают казаться красивыми. Смазка не помогает. С мучительным криком Гакта проникнув в сопротивляющееся тело и замерев, Мана остервенело колотит плетью его грудь, живот и ноги. Гакт от шока уже даже не чувствует боли, только дёргается с каждым ударом. Ему жарко; дыхание срывается, он прикусывает губы и едва-едва шевелит онемевшими запястьями. Бинты ничуть не спасают, кожа на них всё равно уже стёрлась в кровь. Из кое-где лопнувших ран от плети тоненькими струйками сочится кровь. Эти ранки покрывают тело подобно мелкой сеточке и саднят при каждом движении и прикосновении. Гакт судорожно глотает слёзы и стоны и ни на секунду не отводит взгляда от нависшего над ним Маны. Он выглядит таким расслабленным, пока резкими движениями толкается в трясущееся израненное тело и поглаживает пальцами стоящий член, скользкий от вылитой смазки. Но вторая его рука всё ещё крепко держит украшенную серебром плеть. И взгляд по-прежнему внимательный и ужасно колючий. Бдит, чтобы Гакт не дёрнулся лишний раз. При этом бесконечные слёзы и рыдания его не смущают. Гакту даже кажется, что Мане нравится наблюдать, как он смотрит перед собой пустыми глазами и захлёбывается. Садист как по образу, так и по сути. — Мана… — еле хрипит Гакт, запрокинув назад голову. Молить о пощаде так унизительно. — Прекрати, прошу… Мне больно, я не могу так… Не могу держаться… — Не ёрзай, придурок. — Очередной крепкий хлопок по груди, и Гакт взвывает не своим голосом. — Я не собираюсь больше объяснять остальным, откуда у тебя синяки. — Сам не позволяешь это делать мне… Гакт всхлипывает, качает головой, приподнимает бёдра, чтобы заставить его замедлиться, изменить угол проникновения. Мана раздражённо цокает языком и наклоняется к нему. — Как я могу позволить? С твоим-то языком без костей, — и он сощуривает глаза. — Ты помнишь, что с тобой будет, если ты хоть кому-нибудь ляпнешь, чем мы с тобой занимаемся? Гакт нервно сглатывает. Конечно, он помнит. До сих пор просыпается посреди ночи в холодном поту от злого голоса. «Если ты хоть кому-нибудь скажешь, я тебя уничтожу». И теперь он слишком хорошо знает, что это не просто угроза. Мана никогда ничего просто так не говорит. Мана ловко отстёгивает цепь от изголовья кровати и поворачивает трясущегося Гакта на живот. Всадив пару раз для порядка плеть между лопаток и в поясницу, с силой ударяет ею по ноге, заставив прогнуться. Гакт едва успевает выдохнуть с облегчением, как тут же Мана снова наваливается на него, резко врывается в него на всю длину, мучительно растянув членом и буквально заставив хрипло и громко закричать. И холодная ладонь мигом зажимает рот. — Замолчи, а то опять рот завяжу. Держи себя в руках, не позволяй лишнего. Гакт изо всех сил цепляется зубами за подушку и за последние остатки своего самообладания. Но ему плохо, голова кружится, тёмная комната с тяжёлыми бархатными шторами на окнах и светильниками в виде красных свечек плывёт у него перед взглядом. И смесь запахов, крови, пота и дорогих духов, густым облаком вползает в нос. От неё тошнит. Гакт судорожно глотает слюну, пытаясь подавить эти бесконечные позывы рвоты. А ведь ещё совсем недавно Гакт ни за что бы не поверил, что секс может быть таким мучительным и заставлять считать секунды до конца… Он всегда наслаждался этим, готов был прыгнуть в постель с любым, кто хотел. Случалось и такое, что Гакт занимался с кем-то сексом целый день. Это было ужасно глупо и так прекрасно, он совсем не чувствовал усталости. Но он отдаёт себе отчёт в том, что сейчас здесь, с ним — Мана. У него всё не так, как у людей. И эта тяжёлая мрачная обстановка давит на ощущения. Он зажмуривает глаза и выгибает израненную спину, упираясь в подушку лбом. Гакт уже два раза кончил, чуть не захлебнувшись от отвращения к себе. Утро недалеко, Мана тоже не выдержит так долго. Надо просто дождаться, когда он остановится и спину забрызгает его спермой. Просто вытерпеть.***
Тьма очередной бессонной ночи — как безумная надежда, что утра не будет. Гакт даже не пытается заснуть. После уроков это бесполезно. Можно сколько угодно говорить себе, что завтра тяжёлый день, долгая подготовка и завершающий концерт тура, даже присесть на минутку вряд ли удастся, не то что подремать или хотя бы прикрыть глаза. Организм реагирует на очередной стресс привычно — бессонницей. И Гакта ужасно изводят боли во всём теле. Не только там, где побывала плеть, но и в тех местах, где Мана просто касался его. Да и несколько мучительных болезненных оргазмов не могут не давать о себе знать. Лениво развалившись на подушках, он отдыхает, мусолит пальцами зажжённую сигарету и смотрит в потолок. — Опять куришь? В спальню медленно входит Мана. Без макияжа и укладки он очень похож на онрё — в белой рубашке, бледный, с распущенными по плечам длинными волосами, хоть и светлыми, и холодными тёмными глазами, сверкающими из-под чёлки. Он небрежно трёт блестящие пряди чёрным полотенцем. — А что мне ещё делать? — равнодушно бросает Гакт и выпускает дым. — Бросать, — Мана пожимает плечами. — Сигарета в зубах тебя не красит. И голос портит, кстати. Будешь столько курить — останешься рано или поздно вообще без него. — Уймись, Мана. Хочешь ли знать, я собирался бросать, — буркает Гакт, — ровно перед тем, как с тобой познакомился. А теперь передумал. Мана лениво закидывает влажное полотенце на плечи и подходит к постели. Садится рядом, поджимает под себя острые колени, уставившись на Гакта тяжёлым, непроницаемым взглядом. А Гакту так хочется просто показать ему язык. Но Мана вдруг протягивает ладонь и почти бережно берёт его за запястье. На нём на глазах наливается чернотой след от браслета. — Больно? Гакт фыркает. — Конечно. А что, не похоже? Он слегка сжимает пальцы, касаясь руки Маны в ответ. У Гакта вдруг появляется слабая надежда на ласку; Мана никогда прежде не интересовался, больно ли ему. — Это всё из-за того, что ты ёрзаешь, — вдруг шипит Мана. — Я осторожен, не наврежу тебе сильнее, чем требуется. Ты должен для этого просто лежать спокойно. Что тебе непонятно? Гакт кривит губы. Попробовал бы он сам полежать спокойно, когда со всех сторон обрушиваются удары плети и оставляют кровоточащие раны. Мана не дожидается его ответа и выхватывает у него сигарету. После чего подносит её к своим губам и делает маленькую затяжку. — Эй! — Гакт подскакивает. — А ты-то с каких пор закурил? — С сегодняшнего дня, — зло цедит Мана и мигом начинает кашлять. Сигареты у Гакта крепкие, он совершенно не переносит все эти сладкие дамские вонючки. Гакт отбирает у него сигарету и привычно тушит её пальцами. — Да что за херь тебе в голову пришла? Мана сверкает на него глазами и тянет на колени рубашку. — Просто иногда мне хочется понять, — слегка задумчиво поговаривает он, наклонив голову, — что такого хорошего вы с Кози находите в этой дряни. Гакт фыркает. — Не поймёшь. Ничего хорошего в этом и нет. Просто способ снять стресс, — и он ложится обратно на подушку. — Кози ты, кстати, не песочишь за курение. Все шишки мне достаются. Мана отворачивается от него и задумчиво смотрит в сторону окна. Оно всё ещё закрыто шторами, но дождь по-прежнему громко стучит по стеклу, и серый свет пасмурного утра тоненькими лучиками протискивается в комнату через щели. — Вы с Кози разные, — вдруг говорит Мана и поправляет волосы. — И подход у меня к вам разный. Не ровняйся на него. И не сравнивай. Гакт невольно вспоминает их немой диалог в тамбуре поезда и кривится. Ну конечно, Кози у него любимец и любовник, причём не с уроками, как Гакт, а самый настоящий, вместе со дня основания группы и вот уже столько лет. Способ выгородить его из неприятностей Мана всегда найдёт. Мана легонько треплет его по мокрым после душа тёмным волосам. — Ты уж постарайся сегодня, ладно? — Я всегда стараюсь. Это ты не всегда ценишь мои старания, — угрюмо бросает Гакт. — И, Мана… Я хочу, чтобы ты кое-что знал. — О? — Мана вскидывает брови. — Что же? Гакт замолкает и смотрит в потолок. Вдох-выдох. Ему приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы сказать то, что крутится в голове уже столько времени. — …Сегодня я выступаю с группой последний раз. Бросив это как можно более равнодушно, чтобы Мана не слышал в его голосе едких сомнений, Гакт переводит на него взгляд. Мана сидит молча. Что-то странное мелькает в его тёмных глазах. Но не злость, нет. Скорее разочарование. — Вот как, — тихо произносит он наконец. — Понятно. Гакт кашляет и изумлённо смотрит на него. — «Понятно»? «Понятно?! — переспрашивает он шокированно. И в ту же секунду подскакивает от злости: — Это, блять, всё, что ты можешь мне ответить?! — А чего ты ждёшь? Что я накинусь на тебя и начну обнимать с мольбой не делать этого? — Мана пожимает плечами. — Или, того хуже, стану кататься по полу и рвать на себе волосы со слезами? Размечтался. Я же тебе говорил, вокалист вполне подлежит замене. Неприятно, но не смертельно. И потом… Не первый раз уже. Гакт вздрагивает. Всю злость мгновенно как ветром сдувает, её место в душе занимает тревога. А Мана опять отворачивается от него и медленно скрещивает руки на груди. — Знаешь, в чём проблема, Гакт? — Мана смотрит на него через плечо и равнодушно дёргает им. — Не в твоём уходе. А в том, что ты вернёшься. Ты всегда возвращаешься.