***
— Гаккун, а ты чего тут сидишь? Там вечеринка уже в самом разгаре. Гакт, сидящий за столиком и вытирающий полотенцем только что вымытые от лака волосы, слегка нервно оборачивается и сталкивается взглядом с Ками — тот, приоткрыв дверь, всовывается в гримёрку. Ками успел смыть грим и скинуть ядовито-розовый парик, его длинные волосы просто аккуратно стянуты в хвост, а лицо с распахнутыми глазами и чуть растерянной улыбкой кажется мягким и открытым, словно у ребёнка. Гакт, взглянув на него, вдруг ощущает лёгкий укол в грудь. Буквально секундная острая боль, предчувствие чего-то очень плохого… Встряхнувшись, Гакт быстро отворачивается, чтобы Ками не успел заметить его смятение, и набрасывает на обнажённые плечи полотенце. — Я… Я не пойду, Ками, — буркает Гакт угрюмо и опускает голову. Ками кашляет и изумлённо вскидывает брови: — Почему? Ты что, не хочешь отдохнуть? Мне казалось, тебе нравятся эти вечеринки… Гакт устало морщится. Может, для Ками эти послеконцертные тусовки и отдых, но для самого Гакта это почти то же самое, что очередное выступление, сплошное дёргание самого себя за нервы. Невозможность расслабиться ни на секунду из-за того, что надо держать образ. Постоянное оглядывание на Ману, страх увидеть то, как он дёргает бровью или поджимает губы. Множество незнакомых людей, которые хотят тебя потрогать, поблизости, необходимость весело улыбаться им при этом и изображать счастье. Раньше можно было хоть выпить. Но Мана заметил, что Гакта развозит от текилы, и теперь бдит, чтобы он лишний раз не притрагивался к спиртному. Какой уж тут отдых… Игнорируя слова Ками, Гакт встаёт с неудобного крутящегося кресла, доходит до маленького диванчика и, плюхнувшись на него, заворачивается в полотенце, скрещивает руки на груди, пряча правую под махровой тканью. — Я плохо себя чувствую. Лучше побуду здесь, а потом убегу потихоньку, — делано спокойно озвучивает Гакт свои планы. — Чего всем настроение портить кислым видом. Да и делать мне там нечего, Мана запретил мне пить. — Да не ври, быть такого не могло! — Ками фыркает. — Без выпивки это не вечеринка вовсе. — По-твоему, я стал бы добровольно от текилы отказываться? — Гакт кривится и повторяет: — Он запретил. Если я выпью даже один бокал, Мана мигом унюхает, и завтра на уроке мне попадёт от него. Он может ищейкой на таможне работать со своим чутьём. Как на бухло с сигаретами, так и на враньё. Ками мигом кидается защищать лидера: — Гаккун, ты наверняка его не так понял. Мана-чан небось запретил тебе напиваться до свинячьего визга, а не пить вообще. — Это что, разные вещи? — вяло спрашивает Гакт. — Ну конечно, — Ками дёргает плечом. — А по-моему, для Маны один хрен. Он не любит, когда я курю и пью. Говорит, что от этого портится кожа, волосы, зубы… Гакт машинально касается пальцами лица, покрытого трещинами, и горько усмехается. Он и так портится, распадается на крошки, как старая кукла. — В любом случае, за бокальчик шампанского он ничего тебе не сделает, — Ками улыбается, — вполне можно себе позволить. — Ещё как сделает. Ты его не знаешь, Ками, — угрюмо тянет Гакт и скучающе крутит прядь влажных волос. — И потом, я терпеть не могу шипучку. — Никогда я не пойму твоей любви к текиле, — голос Ками подрагивает, он начинает злиться, Гакт чувствует. Ками подходит к нему и дёргает за плечо. — Хорош идиотничать, одевайся уже и пошли, тебя все ждут. В конце концов, ты часть группы, это тоже твоя обязанность, быть на вечеринке вместе со всеми. Гакт передёргивается. Ну да, сначала несколько месяцев подряд его усиленно доводили до нервного срыва, давая понять, что он проклятой «Le Ciel» раз и навсегда отрезал себя от коллектива и вернуться туда уже не сможет, а теперь пожалуйста, «ты часть группы». Впрочем, на Ками злиться незачем, он к этой акции не имеет никакого отношения, их с Гактом отношения всегда были дружескими, доверительными, и сейчас ничего не изменилось. Это всё Мана ищет конкуренцию везде, а Кози с Юки ему потакают. — Не заставляй меня думать, что у тебя уже проснулась звёздная болезнь. Рановато, — ворчит Ками, продолжая усиленно тянуть его за руку. — Давай-давай, поднимай жопу, отсиживаться на ней потом дома будешь. Гакт невольно дёргает плечом, вырываясь из его захвата; от этого движения в пораненное запястье опять впивается бритвенное лезвие, и Гакт не удерживает болезненного крика. — Отстань! — отпихнув от себя оторопевшего от такой реакции Ками, он вцепляется в кое-как замотанную полотенцем кисть другой рукой. Зажимает со всей силы, пытаясь удержать внутри колотящийся пульс и выливающиеся фонтанчики крови. Боль в ране только-только притихла, ну вот кто его просил так тянуть. Ками мигом теряет всё своё раздражение и перехватывает его пальцы. Гакт смотрит на него, кусая губы. Вырываться бесполезно, Ками намного сильнее его физически, если он что-то решил — ни за что не выпустит. — Гаккун, что случилось? — Рука… — шипит Гакт сквозь зубы, слёзы сочатся из глаз. — Пусти, блять, мне больно! Ками, видимо, наконец замечает пропитавшееся кровью полотенце. Выпустив руку Гакта, он в секунду сдёргивает ткань и присвистывает. — Ого-го… Это как ты так ухитрился? Только не говори мне, что настолько не хотел на вечеринку идти, что аж вены перерезать решил! — Я что, похож на долбоёба, который будет себя резать из-за такой херни?! — взвывает Гакт. — Ты не на долбоёба похож, а на зомби, — фыркает Ками, осматривая глубокий порез на запястье, — поверь, это гораздо хуже. Может, доктора позвать? Он тут где-то поблизости бегал, я его видел… — Нет! — Гакт подскакивает на кожаных подушках, разом побледнев, как смерть. — Не вздумай, Ками. — Но рана глубокая, — Ками пытается вразумить его, — и кровь идёт сильно, её, может, вообще зашивать надо… Давай я всё-таки приведу доктора. — Если ты мой друг, ты никому не расскажешь! — Гакт всхлипывает и закрывает лицо согнутой рукой. — Ты же мой друг, верно? Ками секунду в смятении кусает губы. — Ну конечно, Гаккун. Я твой друг, — он натянуто улыбается и садится на диван рядом, отбрасывая за спину волосы. — Я просто хотел как лучше. Что не так с этой раной? Почему бы не показать её врачу? — Потому, что он мигом донесёт Мане, — Гакт морщится, — скажет, что я самоубиться хотел. Не хочу доставлять Мане такой радости, он потом долго меня пинать будет со словами «вот придурок, даже убиться не смог нормально». Да и весь стафф следующие полгода только и станет сплетничать о том, как Камуи башкой поехал и пытался вены перерезать, оно мне надо? — Глупости, — Ками качает головой, — ты же говоришь, что это не так. Объяснишь врачу, что и как… — В том-то и проблема, что я не смогу ему объяснить, — Гакт поднимает на него слезящиеся глаза и сдавленно добавляет: — Я… Я не знаю, откуда эта рана, Ками. — То есть, как? — Ками недоуменно кашляет. — Вот так. Выходил на последний номер из гримёрки — всё было в порядке. Я даже рукава поправлял, никакого пореза не было, — Гакт морщится и обнимает себя за плечи. — А как музыка пошла и меня спускать начали, в руку как ножницы воткнулись. Больно. И кровь течёт. Я уже начинаю думать, не подложили ли мне в рукав бритвенное лезвие. Ты прав, я как зомби, мог и не заметить… Он не врёт. Просто недоговаривает. Если говорить совсем уж честно, то Гакт не помнит, что было до того момента, как он оказался на самом верху декорации с привязанными тросами. В ту секунду будто кто-то резко включил свет. А до неё — полнейшая темнота. — Не верю, что кто-то из наших способен на такое гадство, — Ками кривится. — Лезвие в рукав… Это уж слишком. — Вот именно. Но рана-то есть, — Гакт ловит его взгляд и устало отмахивается. — Ну да, давай и ты теперь думай, что я убиться решил. Я не обижусь, честное слово. Сам себя скоро подозревать начну. — Ничего я не думаю. Будто я тебя, говнюка самовлюблённого, не знаю. Ты скорее кому-нибудь другому руку отрежешь, чем тронешь себя любимого, — Ками ухмыляется краем рта. — Спасибо. Очень мило, — хмыкает Гакт. — Теперь, когда мы с этим разобрались, может, ты пойдёшь всё-таки на вечеринку и оставишь меня в покое? Я как-нибудь сам справлюсь… — Бросить тебя истекать кровью? Ещё чего захотел, — Ками фыркает и оглядывается. — Тут где-нибудь есть аптечка? — Вон там висит, — указывает Гакт. Ками, метнувшись к белому железному ящичку и прихватив со стола несколько салфеток, мигом притаскивает бинты и йод. Усевшись рядом, аккуратно промакивает рану на запястье чистым лоскутом. — Ну ты даёшь, приятель, — Ками вздыхает и капает йодом на рану, Гакт мигом шипит от боли. — Вечно с тобой проблемы. И вечно у тебя «оно само». Хуже ребёнка. — Гакт только тяжело вздыхает в ответ. Даже сказать нечего. — Не обижайся, правду ведь говорю, ты можешь припомнить хоть одно выступление без происшествий? Гакт мотает головой. Не может. Он не помнит не только выступлений без происшествий, но и выступлений в принципе. Только вот Ками о провалах в его памяти знать не следует. И так Гакту легче поверить ему на слово, видимо, и на других концертах у него были какие-то проблемы. — Вот то-то и оно, — Ками ловко забинтовывает его руку и заглядывает в глаза. Тут же легонько щипает за щёку, и Гакт дёргается. — Гаккун, да ты же спишь! У тебя опять бессонница? — Она и не девалась никуда, — вяло бормочет Гакт, покачиваясь. — Я уж и не помню, когда спал нормально в последний раз. Если даже и удаётся заснуть, кошмары снятся… Такие долгие, подробные. А утром я совсем не могу их вспомнить… Ками укоризненно качает головой. — Гаккун, ты поменьше «Коллекцию ужасов» на ночь читай. У Ито-сана плохо получаются сказки на сон. — Я и не читаю давно уже. Мне некогда, — Гакт вздыхает. — И потом, эти истории совсем не страшные. От них скорее блевать тянет. Бросив эту фразу, Гакт невольно вздрагивает. Почему-то ему кажется, что они с Ками уже вели этот разговор. Но когда? — Вот так, — Ками наконец затягивает узелок на бинте и отстраняется, глядя на дело своих рук. — Надеюсь, кровь остановится. Но я бы на твоём месте всё-таки показал её врачу, на всякий случай. — Вернёмся домой — и покажу, — Гакт поднимает на него глаза. — Спасибо. Теперь даже не так больно. — Тогда пойдем на вечеринку? — Ками улыбается ему. — Да. Дай мне пару минут, оденусь и выйду. Ками кивает, встаёт и идёт к двери. Гакт тоже поднимается с диванчика, берёт со спинки стула водолазку с короткими рукавами… «Ублюдок, чтоб тебя. Трус. Эгоист хренов». — А? — Гакт вздрагивает и поворачивает голову к двери. Злой голос звучит так отчётливо, будто говорящий стоит прямо у него за спиной. — Ками, ты что-то сказал? Ками, уже положивший ладонь на ручку двери, оборачивается. — Нет, Гаккун, я молчал, — удивлённо констатирует он. — Тебе послышалось. Гакту на секунду кажется, что он видит лицо, искажённое болью, ненавистью и злобой, уродливое, покрытое ожогами и ранами. Такая яркая, чёткая картинка, что он даже зажмуривается и встряхивает головой. Писк приборов в голове усиливается, громкий и почти непрерывный. А когда он открывает глаза, совершенно нормальный и родной Ками улыбается ему. — Гаккун, кончай уже спать на ходу. А то ты ведёшь себя странно… Это уже не смешно. Усмехнувшись, он исчезает за дверью. Гакт густо сглатывает и натягивает водолазку, радуясь тому, что Ками не видит, как сильно дрожат его руки.***
Каждый концерт в этом длинном туре для Гакта — болезненный удар. Надлом. Душевная травма. Отсюда и его нервная бессонница, и провалы в памяти, и эти трещины под слоем косметики, которые Гакт замечает уже довольно давно. Почти незаметные сначала, они становятся всё глубже, расчерчивая его красивое лицо на неаккуратные острые куски. Улучив момент, Гакт всё же сбегает с вечеринки пораньше. Он устало приваливается лбом к холодному запотевшему стеклу в такси, ощупывает лицо кончиками пальцев и тяжело вздыхает, спрятав нос в воротнике пальто. Дождь, тёмные мокрые улицы Осаки пролетают мимо окон. Они почти пусты, за исключением редких встречных машин — в такую жуткую грозовую ночь все предпочитают мирно спать дома в своих кроватях, лишь сумасшедшие мотаются по центру. Мертвенный белый свет фонарей отражается в лужах, а дома на фоне чёрного неба кажутся едва очерченными плоскими силуэтами. — Чего вздыхаешь, парень? — пожилой таксист, лицо которого почему-то в один момент кажется Гакту смутно знакомым, тихо кашляет и смотрит на своего пассажира в зеркало заднего вида. — С девушкой, что ли, поссорился? Гакт усмехается краем рта. Хороший же у него вид, раз случайный мужчина принял его за подростка, остро переживающего первое чувство и расставание. Впрочем, если представить, что «девушка» — Мана, то водитель в этих словах не так уж далёк от истины. Гакт постоянно ссорится со своим лидером по любым причинам и без и потом часто чувствует себя не в своей тарелке. С одной стороны, он понимает, что Мана, скорей всего, в конце концов окажется прав, он ведь старше, умнее, опытнее. А с другой — Гакт категорически не хочет сдаваться на его милость и, поджав хвост, подчиняться любому приказу. Потому что он знает: позволишь себя пнуть один раз, и потом это будет повторяться постоянно. Перед глазами мгновенно появляется лицо Маны — красивое, но безжизненное, с холодным отстранённым взглядом под густыми ресницами и крепко сжатыми губами. Гакт морщится и качает головой, прогоняя видение. Концерт на сегодня окончен, хватит с него Маны. — Может быть, — равнодушно бросает он и опять прячет нос в воротнике роскошного белоснежного пальто. — Не переживай, помиришься, — таксист упорен в своем желании завязать с ним разговор. — А если нет, так и тем более плюнь, другую найдёшь. Такой красивый парень, девчонки ещё драться за тебя будут. Гакт молчит и бездумно смотрит в окно. Вглядывается то в улицу, то в своё размытое отражение. Почему никто не видит этих уродливых трещин на его лице? Наверное, просто не хотят замечать. Гакт красив, да, но давно уже красив кукольной, неживой красотой. Прекрасный полумёртвый мальчик, идеальная игрушка для чужих рук. Гостиничные номера всегда неуютные. Всё в них такое чужое, непривычное. Комнаты большие и тёмные, в их тишине писк приборов в голове Гакта становится оглушительным. Мебель стоит совсем не так, как ему хочется. Из шкафа резко пахнет отбеливателем и почему-то отвратительными духами. Матрас на кровати слишком жёсткий, одеяло жаркое. В ванной стоит мерзкий шампунь с ароматом ванили… Раздражает всё, даже марка телевизора. И Гакт тихо радуется, что ему редко приходится проводить в этих номерах больше, чем одну ночь. По-быстрому приняв душ и замотавшись в пушистый белый халат, Гакт прихватывает с тумбочки сигареты и усаживается на широкий подоконник. Раздражённо щёлкает зажигалкой, закуривает и смотрит в одну точку. Ложиться спать бесполезно, он знает, что не заснёт, тем более время подбирается к двум, а в семь утра у группы интервью на местном телеканале. Гакта давно мучает бессонница, но в последнее время она ещё и обострилась — раньше он просто просыпался каждый час от кошмаров и долго не мог заснуть, теперь же Гакт вообще почти перестал спать. Даже когда усталость берёт над ним верх, когда глаза закрываются сами собой и мозг отключается, Гакт не может совсем забыться, ему остаётся только дремать, вздрагивая от каждого звука. Это всё нервы. Он слишком беспокоится и постоянно боится облажаться на выступлении, сам даже удивляется, куда только девалась вся его крепкая уверенность в себе, в своих силах. Сигарета уже тлеет, обжигая пальцы, когда стук в дверь выдирает Гакта из увлекательного созерцания ливня за окном. Быстро потушив начавший гореть фильтр, Гакт соскальзывает с подоконника, недоумевая, кто мог заявиться к нему в такое время. В пустынном, тускло освещённом бесконечном коридоре переминается с ноги на ногу Кози. На кожаной красной куртке, усеянной шипами, и потёртых джинсах расплываются мокрые тёмные пятна. Волосы спрятаны под чёрную шапочку, из-под которой лишь выбивается чёлка, брови сдвинуты к переносице, а губы сжаты в нитку. Без своего макияжа сумасшедшего арлекина Кози кажется старше и серьёзней, а сейчас ещё и выглядит откровенно злым. — Кози? — Гакт слегка удивлённо вскидывает брови. — Какой сюрприз. — Не рад меня видеть? — Кози криво улыбается на один бок. — Скорее уж не ждал. Не так часто ты меня балуешь своим вниманием, — Гакт пожимает плечами и слегка сторонится. — Входи. Он замечает, как у Кози нервно дёргается бровь. Но тот молча кивает и просачивается мимо Гакта в номер. Болтать в коридоре незачем, они оба хорошо это понимают. Хоть и принято считать, что у служащих в гостиницах языки крепко пристёгнуты к небу цепями, уши и глаза у них есть и лучше не провоцировать на сплетни лишний раз. — Ты ещё не ложился? — Кози явно замечает аккуратно заправленную кровать и смотрит на Гакта через плечо. Пальцами стягивает с головы шапочку, ерошит ими красноватые волосы. — Нет. Так что если ты беспокоишься, что разбудил меня, то не стоит, — Гакт вздыхает и, указав ему глазами на кресло, садится на край постели. — Да надо больно беспокоиться, — раздражённо бросает Кози, устроившись напротив и прожигая его взглядом. — Только это херово, что ты не спишь. Опять завтра будешь, как переваренный рамен, весь день. — Ты пришёл читать мне нотации на эту тему? — Гакт морщится и сжимает пальцами виски. — Сразу можешь идти нахуй бодрым шагом. И не пытайся строить из себя строгого папашу, как Мана, у тебя это паршиво получается. Я сам знаю, что не спать плохо, а что делать? Мне даже снотворные не помогают. Я их пью и всё равно не могу уснуть. — Да неужели, — Кози фыркает. — По-моему, ты просто даже не пытаешься. Не верю, что ты пьёшь таблетки. — Можешь не верить, но это так. Мне плохо, — Гакт кривит губы. Бесполезно ждать от этого клона Маны сочувствия, Гакт это знает, но всё равно неприятно выслушивать такие упрёки каждый раз. — Ты даже не представляешь, насколько, Кози. Но это от меня не зависит, я ничего не могу сделать со своим состоянием. Кози качает головой. — Да по тебе видно, что плохо, — его холодный голос становится чуть мягче, гитарист слегка отводит в сторону взгляд. — За тебя уже все волнуются. Да ещё Ками сказал, что ты поранился. — Предатель! — Гакт едва не задыхается. — Попросил же его никому не говорить… — Всё равно бы заметили, — Кози пожимает плечами и бросает взгляд на его перебинтованную руку, высовывающуюся из рукава халата, — нечего считать всех вокруг себя слепыми. — Кози, что тебе от меня надо? — Гакт начинает злиться и с хрустом ломает пальцы на здоровой руке. — Конкретно мне — ничего. — Тогда какого хрена ты явился? Действовать мне на нервы и упрекать? — Ой, я бы с таким удовольствием не приходил, — Кози, скривившись, взмахивает рукой. — Просто Мана-чан заметил, что ты свалил с вечеринки. И, зная о твоём состоянии, попросил меня присмотреть за тобой. — Как мило с его стороны, — Гакт усмехается. — Не хами, — Кози сжимает губы, глаза недобро посверкивают из-под чёлки. — Мана-чан за тебя беспокоится, и тебе следовало бы ценить это. — О, я ценю, — Гакт хмыкает и дурашливо склоняет голову. — Их величество собственной персоной изволило за меня переживать, какая честь. Завтра попрошу прощения за беспокойство на коленях… Краем глаза Гакт с садистским удовольствием отмечает, как Кози бледнеет и как его руки до хруста в костяшках сжимаются в кулаки. Если ему кажется, что кто-то задевает Ману, он мгновенно взлетает ракетой от гнева. И порой Гакту нравится бесить его таким образом. — Мана беспокоится только потому, что, если я грохнусь в обморок посреди концерта, будет большой скандал, — Гакт заводит ногу на ногу и фыркает. — Финал тура сорвётся и мы всей группой получим по башке от продюсера. И, Кози… Если Мана так волнуется, чего ж он сам за мной не поехал? Мог бы провести урок вне расписания… — Он хотел. Но я его остановил. Мана-чан должен быть там, нельзя бросать Юки и Ками без присмотра на вечеринке, — Кози смотрит на него исподлобья. И словно нехотя добавляет: — И я вообще-то тоже за тебя волнуюсь, Гакт. Меня это бесит. — Вот как. Ну, как видишь, я в порядке, — Гакт пожимает плечами, при этом случайно уронив с одного халат, — очень мило, что ты решил приглядеть за мной. Я без иронии, правда, спасибо за беспокойство. — Да пожалуйста, — равнодушно бросает Кози и встаёт. — Что ж, раз с тобой всё нормально, то я пошёл. Мана-чан просил вернуться побыстрее. Гакт смотрит на его чуть согнутую спину и густо глотает слюну. И вдруг его будто с силой ударяют по голове; перед глазами разлетается столп ярких искр, в носу начинает щипать, а к глазам подступают слёзы. В секунду Гакт осознаёт, что не может позволить Кози уйти; что если он сейчас останется здесь в одиночестве, то просто сойдёт с ума. Вскочив, Гакт настигает Кози у двери, когда тот уже тянется к ручке. Обнимает сзади, тычется носом в плечо. Он пахнет дорогими сигаретами, чуть-чуть шампанским и чем-то горьким, но таким притягательным. — Эй, ты чего? — Кози раздражённо смотрит на него через плечо. — Пусти! — Не уходи, Кози. Не оставляй меня одного, — сдавленно шепчет Гакт ему в затылок. — Пожалуйста. — Ещё чего, губу закатай. Я не собираюсь тут с тобой сидеть, — Кози отворачивается. — Мана велел только присмотреть, чтобы ты спокойно добрался до номера. Я своё дело выполнил, всё. Спокойной ночи. — Не пущу! — почти истерично вскрикивает Гакт и сильнее сжимает руки. Он сам не понимает, что с ним случилось, но к горлу подкатывается самая настоящая истерика. — Убери руки, пока я тебя не треснул! — рявкает Кози и с силой вырывается, но Гакт держит его мёртвой хваткой. — Тьфу, вот липучка, да что с тобой такое? Не хочешь один оставаться — одевайся и поехали со мной обратно. Так даже лучше будет, ну? — Нет, ни за что! — Гакт кусает губы. — Не хочу на вечеринку… Они ещё хуже концертов, заебали! — Ну тогда отвали нахрен, истеричка! Крепкая оплеуха обжигает щёку, и Гакт невольно отшатывается от него. Едва устояв на ногах, он опускает голову и судорожно всхлипывает. Только бы не заплакать, не разрыдаться в голос, он не доставит такого удовольствия ни Мане, ни Кози. А на щеке наверняка останется синяк… Хорошее дополнение к трещинам. Стоит только подумать об этом, как противные слёзы всё же скатываются по лицу. — Эй… Эй, не реви, — повернувшийся всё-таки Кози, видимо, осознаёт, что перегнул палку, и обнимает его за плечи. В подрагивающем голосе наконец-то слышна настоящая тревога. — Гаккун, ну чего ты, я ж не сильно… Да что с тобой сегодня? Порезался, сбежал, теперь ко мне липнешь… Гакт всхлипывает и утыкается носом ему в плечо. — Я не знаю, Кози. Сам не знаю… — чуть слышно шепчет он, обнимая за шею обеими руками, стискивая пальцами ткань футболки. — Просто не хочу быть здесь один… Не уходи, прошу. Можешь ещё разок меня ударить, только останься… — Прекрати, меня сейчас вырвет, — Кози кривится и всё же кладёт руки ему на талию. — Ненавижу, когда ты превращаешься в тряпку, тебе это не идёт. Гакт вздрагивает. Что-то в этой фразе кажется ему странным, но мысль об этом пролетает в голове молнией, и он не успевает понять, что его встревожило. Кози притягивает его поближе, и Гакт машинально касается губами длинной, чуть жилистой шеи, украшенной татуировкой. — Хочешь, займёмся сексом? — выдыхает он в тёплую кожу и чувствует, как Кози дёргается. — Прямо сейчас! Столько раз, сколько захочешь, я готов… — Ты офонарел?! — Глаза Кози мигом сощуриваются в приступе ненависти, он опять пытается отпихнуть Гакта от себя, но Гакт не даёт ему договорить — пройдясь поцелуями по шее, с силой вцепляется в приоткрытые губы. В этом поцелуе чувствуется что-то знакомое. Привкус собственных слёз и смазанной помады растворяется в горячей влаге, смешивается со вкусом крепких сигарет. Гакт целует жадно, сильно, стараясь утолить всю жажду, копившуюся долгое время. Ему нравится целоваться, но Мана никогда не позволяет ему прикасаться к своему рту. А Кози сейчас позволяет. И даже отвечает, хватая его пухлые губы своими и ловко запуская внутрь язык. Полностью отдавшись этому поцелую, Гакт нащупывает пальцами пояс своего халата; лихорадочно развязывает уже ослабевший узел, трепыхается, чтобы выпутаться из него и сбросить на пол. Крепкие, чуть шершавые руки оказываются на его обнажившейся, уже взмокшей спине; поглаживают, придавливают, кончики пальцев бегают по линии позвоночника вверх и вниз, и от этого Гакт почти стонет в чужой рот. А когда Кози хватает его под бёдра и легко поднимает, его стон превращается в тихий вскрик и тонет в оглушительном раскате грома. Скинуть маски хоть на время. Стереть с лиц весь этот глянец, всю фальшивую позолоту. Даже если предстоит увидеть трещины под ней. Гакт гладит кончиками пальцев его впалые щёки, обводит выступающие скулы и острый подбородок, касается шеи, прощупывая выступающие вены. Кози такой худой. Но такой сильный, так крепко держит тонкими на вид руками, словно свою гитару, не даёт сделать ни одного лишнего движения. А Гакт и не хочет. Он и не помнит, когда последний раз лежал под кем-то и не пытался при этом вырываться и не дёргался от ударов плетью. С Маной он начисто забыл, что такое нормальный секс. Хотя можно ли назвать таковым последствия накатившей на него буквально из ниоткуда истерики? Сложно сказать. Похожие во многих вещах, в этом плане Мана с Кози диаметрально разные. Мана в своих «уроках» — это воплощение порядка, идеальность во всём, он перфекционист до мозга костей, действующий по принципу «либо делать что-то хорошо, либо не делать вообще». Кози же — хаос, багровый ураган, сносящий всё на своём пути, никакой упорядоченности, сплошная страсть и даже ярость, накрывающая с головой. Рваные, дикие поцелуи, грубоватые мужские ласки. Буквально содранная с тел одежда, валяющаяся теперь в беспорядке на полу. Разгорячённый, тяжело дышащий, он только тихо порыкивает, кусая губы Гакта. В темноте номера Гакт видит его в секундных вспышках молнии. Видит горящие глаза и подрагивающие влажные плечи, покрытые рисунками. Кози почти не отлепляется от его губ; касаясь кожи, обцеловывая шею и ключицы, прихватывая соски, он всё равно возвращается ко рту, целует, наваливаясь всем телом и с силой пихая в рот язык. Они первый раз касаются друг друга вот так, раньше ведь даже подумать о таком не могли. А у Гакта почему-то стойкое ощущение, что они бывшие любовники, которых внезапно снова захватил костёр былой страсти. Прямо как в любовных романах, пара взглядов — и тлеющие угли разгораются с новой силой. Странное чувство, откуда бы ему только взяться… Отгоняя от себя эти мысли, Гакт закрывает глаза и наощупь цепляется за острые плечи, легонько царапает длинными ногтями худую спину. И даже когда ему хочется увернуться от поцелуя, чтобы самому прикоснуться к тёплой коже, Кози ловит его губы. — Ты в темноте не видишь, а я ориентируюсь по твоему дыханию, — с лёгкой усмешкой шепчет он в рот. Гакт тянет его за волосы, заставляя тихо зашипеть и вскинуть голову. Сам проходится поцелуями по шее, по тёплой впадинке между ключицами. Это заводит его даже больше, чем прикосновения Кози к нему. Жар чужого тела, дыхание на коже, едва очерченный силуэт в темноте… Всё это кружит голову, опьяняет, Гакт чувствует себя так, будто всё-таки выхлебал бутылку текилы, пока был на вечеринке, и теперь эта текила наконец ударила ему в голову. Касаясь его, целуя раз за разом, Гакт старается запомнить каждую секунду этого безумия. Он испуганно дёргается, чувствуя скользнувшие по бедру пальцы. Шершавые, огрубевшие от струн подушечки легонько щекочут внутреннюю сторону, старательно минуя требующий к себе внимания член, и упираются в сжатые мышцы. — Есть смазка? — хриплый шёпот, прерывающийся тяжёлым дыханием. Увидев, как Гакт запрокидывает обе руки назад и, пошарив под подушкой, вытаскивает тюбик, Кози ухмыляется: — Какой предусмотрительный. Ты ещё утром всё задумал? Гакт улыбается ему. Томно, дразняще, облизнув кончиком языка губы, как шипящая змея. — Нет, — он обхватывает обеими ладонями лицо и упирается лбом в лоб. — Я всегда её там держу… На всякий случай. — Не любишь спать один, а? — Кози хмыкает, размазывая лубрикант по пальцам. — Ну почему же, — Гакт усмехается краем рта и прижимается к его губам. — Я могу и один. Так, мастурбирую иногда… Довольно часто. Кози щурится: — Ещё скажи, что любишь секс-игрушки и таскаешь их целый чемодан с собой. — Нет, конечно, зачем они мне, — Гакт дёргает плечом. — Пальцев вполне достаточно. Главное тут — умение… Гакт умалчивает о том, что после этой мастурбации его, как правило, накрывает с головой чувство стыда к самому себе. Грызущее его ощущение, что он настолько ленив и никчёмен, что даже не может просто встать и пойти найти партнёра на одну ночь. — И всё-таки ты шлюха, — констатирует Кози и резко, сильно толкает в него пальцы, Гакт вскрикивает и цепляется за его плечи. — Нет, даже хуже. Потому что трахаешься за идею, а не за деньги. — А сам-то кто, — Гакт фыркает и бодает его носом в щёку. — Вроде от Маны не отходишь и каблуки ему облизываешь, а от меня отказываться тебе тоже влом. — Заметь, трахаться сейчас не я первый предложил. Зачем отказываться от того, что само в руки лезет. Кози в ответ только хмыкает и затыкает ему рот очередным поцелуем. Одновременно он продолжает шевелить скользкими пальцами внутри, то почти вытаскивая их, то, наоборот, толкая внутрь на всю их немаленькую длину, массирует, подготавливает… Гакт постанывает ему в губы и старается не ёрзать, хотя его тело само собой извивается, отвечая трепетом на ласки. В такие моменты подготовка мучительна. Так сложно ждать. — Ко-о-о-ози… — на выдохе, с похабным полустоном тянет Гакт, лихорадочно царапая ногтями его плечо. — Давай в меня… Не могу больше! — Терпи. Я не собираюсь завтра выслушивать твои жалобы на порванную жопу. Кози ухмыляется и, бросив сквозь зубы язвительную фразу, предпочитает притвориться, что больше не слышит его отчаянных просьб. Наклонившись, срывает очередной поцелуй с распухших, покусанных губ, утыкается губами в шею, под ухо. А его свободная рука накрывает ладонь Гакта, медленно сплетая пальцы. Гакт улыбается краем рта ему в щёку. Называть за глаза шлюхой и тут же сопровождать это жестом нежного любовника. Так похоже на Кози. Он ведь и не такой грубый на самом деле, просто предпочитает даже вне сцены держаться своего образа, лишь иногда показывая нежность. И всё же ему и самому явно трудно держаться. Дыхание всё более тяжёлое и хриплое, Кози лихорадочно обцеловывает шею и плечи Гакта, касается языком груди, а пальцы с остервенением пихаются внутрь, пытаясь растянуть. Гакт морщится — больно, но терпеть можно. Опустив ресницы, он наблюдает, как длинные пальцы быстро исчезают в теле и появляются из него вновь. Когда Кози наконец вытаскивает их и опять тянется за тюбиком, Гакт почти облегчённо вздыхает и, разведя пошире бёдра, прикусывает губу. — Повернись, — хрипло приказывает Кози и щурит глаза. — Ни за что, — Гакт фыркает и тянет к нему руку, медленно проводя ладонью по груди, нащупывая колотящееся сердце. В своей груди он такого не чувствует, и это ощущение кажется ему необычным и чужеродным. — Хочу твоё лицо видеть. Кози мгновение хмурится и кусает губу, между его очерченными бровями залегает глубокая складка. А затем он хмыкает и, отшвырнув в сторону тюбик, хватает Гакта под бёдра и с силой дёргает к себе, едва не выдирая кости из суставов. — Хер с тобой, валяйся. Даже лучше, мне будет проще тебя заткнуть в случае чего. Скользкая от лубриканта головка с трудом проходит сквозь напряжённые мышцы, и Гакт замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. Тут же тихо шипит, запрокинув голову на подушку. Боль, жжение в теле, оно не согласно так легко принимать партнёра, даже несмотря на подготовку. Но Кози не обращает на это внимания — плавно толкнувшись в него до конца, наклоняется и опять с силой сжимает трясущиеся пальцы на подушке. Вырвавшийся у Гакта вскрик он душит в очередном похабном слюнявом поцелуе. Останавливается, чувствуя дрожь, медлит, даёт привыкнуть. И лишь ощутив, что Гакт поддаётся, сам тянется к нему, Кози начинает двигаться. Гакт стонет ему в губы при каждом толчке, крепко сжимает коленями поясницу. Ладонь сама собой то зарывается во влажные встрёпанные волосы, то скользит по его затылку вниз, к выпирающим лопаткам, ногти бессильно царапают выступающие косточки. Снова хаос, в котором нет ничего, кроме боли и багрового тумана перед глазами. Сильные, уверенные движения с постоянно меняющимся ритмом, горячее влажное тело, навалившееся сверху, ничуть не затуманенный взгляд тёмных глаз, острый, втыкающийся льдинкой в горло, шум крови в голове, за которым Гакт даже не слышит писка приборов. Жёсткий секс. Именно такой, какой ему и нужен, чтобы хорошенько прочистить мозг от всей накопившейся дряни. Гакт приподнимает бёдра, чуть дрожащими ладонями обхватывает лицо Кози, смотрит в холодные равнодушные глаза и упирается взмокшим лбом в его лоб, но уже следующий толчок, особо глубокий и сильный, заставляет его с хриплым криком выгнуться. И перед этим он видит на припухших губах ухмылку. Дразнит. Гакту быстро надоедает такое положение пленника. Крепко ухватив слегка расслабившегося Кози обеими руками и приложив все силы, он заваливает любовника на постель. Упирается ладонями в подушку параллельно его голове, с силой насаживается на него, вскидывается всем телом. Боясь захлебнуться в ощущениях, Гакт закрывает глаза и напрягает воображение; в нём он словно сбоку видит лежащего на смятых простынях растрёпанного Кози всё с тем же жёстким выражением лица и себя, взмокшего, раскрасневшегося, с облепившими шею влажными тёмными волосами, способного только с громкими стонами приподниматься и биться в костлявые бёдра своими. Оба они сейчас так порочны. Испорчены. Готовы раствориться друг в друге, забыв о своих натянутых отношениях. Видел бы Мана их сейчас, своего гитариста и вокалиста, которого постоянно воспитывает… Ухмыльнувшись, Гакт выгибает спину, упирается ладонями в плечи Кози, раскачивается из стороны в сторону. Хватает ртом воздух в перерывах между стонами, облизывает губы, томно поглядывает на Кози из-под длинных ресниц. Он готов потеряться в этом хаосе. И где-то в груди тлеет знакомая и странная надежда на то, что утро не наступит. А позже, лёжа на подушках и пытаясь отдышаться после очередного бурного оргазма, Гакт опять не может избавиться от ощущения, что всё это ему знакомо. Дождливая ночь, смятая постель, приятная опустошённость во всём теле и Кози, курящий на краю постели — будто он всё это видел уже не один раз. Нечёткие, туманные мысли, то ли воспоминания, то ли фантазии, то ли кошмарные сны… — Останешься? — Гакт тянет к нему руку и легонько гладит по спине. — Ты этого хочешь, Гаккун? — равнодушно бросает Кози, выпуская крепкий дым. Он даже не оборачивается, смотрит прямо перед собой остановившимся взглядом. Вся его страсть будто испарилась, как только он отстранился от Гакта. — Хочу. Не знаю, почему, но хочу. Знаешь, почему-то мне с тобой спокойней… Хотя ты меня раздражаешь и злишь. Кое-как сев и скривившись от боли во всём теле, Гакт обнимает его со спины и уже привычно утыкается носом в плечо. Он чувствует, как Кози вздрагивает, и кусает губы. Но Кози нащупывает его руку и легонько сжимает пальцы. — Взаимно, — всё так же спокойно отвечает он и поворачивает голову. — Останусь с тобой до утра. Надеюсь, мы не проспим интервью… Гакт трётся носом о его плечо и бросает взгляд на окно. Чёрное небо за стеной дождя уже начинает сереть, похоже, им до подъёма осталось совсем немного. Вздохнув, Гакт машинально поднимает свободную руку, касается пальцами своей шеи. Морщится, чувствуя, как ноют на ней следы от зубов. И, не выдержав, тихо хихикает. — И чего ты ржёшь? — мигом дёргается Кози. — Просто представляю себе лицо Маны, когда я завтра выпрусь на интервью с шеей в засосах, — Гакт фыркает. — Хотя вряд ли он меня выпустит в таком виде… Сам мне на шею литр тонального крема нальёт и замажет, он в этом мастер, прятать то, что не должны видеть. Кози тушит пальцами сигарету и наконец поворачивается к нему. Гладит искусанную шею кончиками пальцев, задумчиво сдвигает брови. — Прости. Я об этом не подумал… Совсем забыл, — и он обнимает Гакта, притиснув его к себе. — Херня, не бери в голову. Я надену водолазку, Мана ничего не увидит, — Гакт вздыхает и поднимает на него взгляд. — Давай вообще не будем ему ничего говорить? Пусть это будет наш секрет. В конце концов, мы можем один разок за тур позволить себе сойти с ума. — А один ли это разок, Гаккун? — Кози усмехается и вдруг целует его в лоб, заставив вздрогнуть. — Не дрожи. Теперь у нас всё будет по-другому. Гакт тяжело вздыхает и зарывается носом в его шею. — Ты так говорил и в прошлый раз, Кози… И он тут же передёргивается, когда по спине пробегает холодок, а в ушах опять усиливается противный писк. Какой ещё прошлый раз?***
Утром Кози ускользает в свой номер за несколько минут до побудки. Гакт чувствует поцелуй в лоб и сквозь сон слышит шуршание одежды. И когда он открывает глаза, гитариста рядом уже нет, а в голову лезут мысли, что всё это было далёким и несбыточным сном. Но потом, натягивая водолазку, Гакт видит засосы на шее. И думает о том, что всё ещё не знает, как реагировать на случившееся. Интервью получается странным. Гакт машинально отвечает на вопросы очередного ведущего в сером костюме и без лица. Сверкает ослепительной улыбкой и наклоняет голову, нервно дёргая ворот водолазки. И старательно прячет окровавленную руку, натягивает на неё узкий рукав. Но он даже сам не слышит, что отвечает и как. Всё, что долетает до его слуха — тиканье медицинских приборов. Они с Кози весь день отводят друг от друга глаза, делая вид, что ничего не случилось. И молчат. Молчат перед интервью, молчат, пока автобус везёт их на станцию Шин-Осака, откуда им предстоит отправиться в Токио ночным поездом. Мана то и дело неодобрительно косится то на Гакта, то на Кози, и Гакт отчётливо чувствует: он в курсе. И он злится. От него словно расходятся в стороны ледяные волны, заставляя окружающих чувствовать себя неуютно. Полутёмный салон поезда, который почти заполнен даже на ночном рейсе. Гакт, как робот, без лишних вопросов садится на место рядом с Маной. Мана мигом отворачивается от него, делая вид, что крайне увлечён рассматриванием пейзажа пустынной станции. Гакт только тяжело вздыхает, вставляет в «Walkman» кассету и, надвинув на голову наушники, примирительно склоняет её на плечо своего лидера. Маршрут Нодзоми, через два с половиной часа — Токио и завершение концертного тура. И поезд-пуля мчится сквозь дождливую ночь по будто вымершим тёмным городам, мимо пустых, освещённых мертвенным сиянием фонарей станций. — Чу-чух, чу-чух, — бормочет себе под нос Гакт, едва шевеля губами, накрашенными помадой цвета горького шоколада. — Чу-чух, чу-чух. Смешно. Чу-чух, чу-чух. Хи-хи-хи. Смешно…