Энциклопедия в моментах

Время после ужина перед отбоем у Ромки самое любимое. Наверное, у всей их команды самое любимое. Когда уставшим после выматывающего напрочь дня можно отдохнуть, не делать больше ничего, просто молчать, говорить обо всем или ни о чем, сидя в кругу у костра. Язычки пламени мерцают в темноте, тянутся вверх над потрескивающими дровами, освещая лица желтым и оранжевым. Лес шелестит верхушками деревьев, и где-то там за ними можно рассмотреть маленькие точки звезд, если всматриваться меж ветвей. В такие минуты Максим берет в руки гитару по просьбе наиграть какую-нибудь песню - нужную атмосферу создать или просто так перебирать струны, складывая простенькие мелодии на фоне голосов. Разговаривают обо всем на свете, делятся друг с другом многим. Начинают от кино и до разновидностей пышек, которые в северной столице продают, такие ведь если не попробовал, считай что в Петербурге и не был. У них давно уже не команда - вторая семья, столько вместе пережили. И Ромка в этой семье прижился. Хватал все на лету, храбрился, упрямился, если не получалось и работал со всеми на равне, хотя вот только зеленым студентом из училища вышел, ни разу таких масштабных бедствий не видав, на одно из которых Соколов его в первую же вылазку взял. Смог в итоге добиться и места, и уважения, даже если и подтрунивают над ним до сих пор, тут это дело для каждого привычное, по-другому просто никак. Этим вечером говорят о личном. Когда Алексей Павлович от костра отходит. Не нравятся ему такие темы, а мужики, как подростки, у него за спиной прячутся и обсуждают всякое, когда минута выпадает. Первее всех Журавель, да Зотов. Величук молча сидит, в костер палкой тычет, вполуха, наверное, их слушает, переворачивая угли туда-сюда, Шустов на гитаре играет, так что Роман Романович от скуки и любопытства невольно втягивается. Всегда самый участливый, громкий, даже если страшно, и с комментарием на любой случай, потому что кроме него никто этих старичков за тридцать и не пожурит. - ... девчонки такие что прям... Ух! Вот тогда я с ними двумя-то и полночи... - А как же Оксана? - Так это, ну... - Серега тушуется сразу же заметно, - До Оксанки то было. - И что, прям полночи? - с легким весельем вклинивается Рома, - А то не складывается как-то, ты либо полночи ешь, либо храпишь. Журавель вдруг прыскает в кулак, и Рома улыбается, пока на лице Зотова все оттенки возмущения меняются. Он резко наклоняется в сторону Ильина, угрожающе тычет пальцем, и хорошо, что тот по другую сторону костра сидит, иначе бы покатился с пенька от неожиданности. - А ты за собой следи, мелкий! Я и не полночи могу. И не раз, ясно тебе! И не только так! - А как? - интересуется Костя. И Зотов обратно выпрямляется, задумывается тут же, не догнав, что над ним все еще шутят. С него же станется все прямо сказать: что на уме, то и на языке. Прямой и простой, как пять копеек. И обращается опять к Роме, как на слабо берет: - А на руках. Чтобы прям на весу. А? Без опоры. Потянешь? Так-то. Журавель присвистывает. Величук вздыхает как-то уж тяжко. А Максим продолжает мягко струны перебирать, улыбается только коротко, поглядывая на Рому. - Им такое нравится. - А ты прям знаешь, что нравится. Не все на кучу мышц сбегаются. Тут подход нужен, и без рук уметь надо... - Да и девчонки-то вообще мальчиков побольше любят! - Да прям побольше... - бормочет Ромка, смотрит уже не на Серегу, так - куда-то в затухающий костер. - Не, ну а ты мне скажи сколько... - Вы еще письками мериться начните, - Соколов застает врасплох, шагает позади Зотова в сторону палаток, - Как дети малые, чесслово! Марш все спать, подъем завтра в шесть утра. Командира все-таки слушаются. Музыка кончается, костер тушится и маленький отряд в темноте привычно по двое по палаткам до утра расходится. Но так и не спят только в одной из них. Ильин лежит, не шевелится, да и не дышит, кажется, почти, пока широкая ладонь на его губы ложится, а со спины прижимается горячей даже сквозь одежду грудью Шустов. Забирается второй рукой под футболку, гладит по поджавшемуся животу, очерчивая контур мышц, до груди добирается и дразнит ведь только, а Рома уже жмется ближе нетерпеливо, вздрагивает едва, когда чужие пальцы за сосок мягко щиплют. И одному лишь Максиму известно, как очаровательно Рома краснеет от одних только тем ниже пояса. Смущается же на самом деле, даже если сам в разговор лезет. Что уж говорить о том, когда в руках Макса оказывается, весь до ушей покрываясь жгучим румянцем от прикосновения губ к плечу или легкого давления пальцев между разведенных бедер. Ромка все хочет всем самым смелым и невозмутимым казаться, слабостей не выдать еще с самого первого дня, чтобы не задавили, не сбрасывали со счетов. Заливается иногда так, что позавидовать можно. А Максим научился, видит, как тот волнуется на самом деле, как сжимает тонко губы или дергает свои очки с носа и на нос без конца. А еще как блестят его глаза и наливаются теплой краской скулы совсем не от жара костра. Макс такие вещи наружу никогда не вытаскивает. Не подкалывает ни при команде, ни наедине, да и другим успеть не дает. Штаны вместе с бельем уже где-то у колен спущенные, когда Шустов сминает пальцами кожу бедра, кружит все, гладит-трогает шершавой ладонью - скучал ведь - пока двигается дальше. А когда обхватывает наконец, Рома жмурится, давит стон и кусает Максима за палец, а тот улыбается только в чужой загривок. Прижимается поцелуем к горячей шее, потом еще одним, вот именно так Ильина дразнить одно удовольствие. Даже если тихо, даже если в темноте и не виден любимый румянец на загорелом лице. - Ножку приподними. Шустов шепчет едва слышно, прикусывает Ромку за кончик алого уха, когда тот мычит коротко, и притирается возбужденным членом меж его бедер. Ильин - стыдно, жарко, но выполняет - дышит шумно, носом напряженно втягивая воздух, и сжимает бедра плотнее. Он слышит, как Максим за спиной с дыханием пытается справится, только затем нетерпеливо двигаться начинает. Конечно, у Ромки время перед отбоем самое любимое. Когда все по спальникам, и снова можно урвать только один на двоих момент. Чтобы ощутить на боку тяжелую руку Шустова или ткнуться носом в ворох выгоревших кудрей. Или жаться все ближе и принимать жадно любую ласку, думая только о том, чтобы не услышали. И ждать возвращения обратно на базу. Чтобы доказать, что на весу не один Зотов может.