Снова горит полосою рассвет, растекаясь по дальним горам, Мне против судьбы восставать смысла нет. Я сказал ей давно — по рукам
У костра до самых сумерек — кои в Ирландии обычно свежи и прохладны — не стихали байки и россказни. Среди всех членов группы, прибывших сюда впервые, нашелся один человек, знавший много занятного из ирландских легенд. Ее звали Рахиль, и до того резво пьяные искры плясали в ее глазах, что невозможно было понять — правда ли она вычитала где-то все эти легенды или сочиняла их на ходу. Пальцы бренчали струнами старой гитары, в такт им постукивали камешки с браслетов на ее смуглых запястьях. Темные вихры не покорились рукам одной из девушек, что пыталась заплести Рахиль — и венок из спящих желтых цветов теперь торчал во все стороны. Голос Рахиль оказался неожиданно приятным на слух и звенел в один тон с гитарой. Она пела о фейри, в которых столь искренне верили старики, о волшебном речном коне и несчастном прекрасном юноше, накануне свадьбы повстречавшего баньши. О судьбе жениха, ушедшего в мир иной в ночь перед торжеством по воле злых духов, Рахиль пела с особенной болью. Словно знала его лично и видела, как он, плача и прося прощения у невесты, уходил на дно озера. Никто из группы не спрашивал, откуда Рахиль взялась, но каждый знал про себя наверняка — ее не было в списке при отправлении. Она не встречалась с ними аэропорту и не ехала в соседнем вагоне, ни на одной из стоянок к ним не должен был присоединиться человек с таким именем. Но теперь, когда они поднялись немного на утонувшие в туманах холмы и разбили лагерь возле дремучего темного леса, она возникла возле костра. С походной сумкой на одном плече, с гитарой в руках и сотней сказок на языке. Oh lei, oh lai, oh lei, oh Lord Припев убаюкивал, клоня прошедших сегодня немало миль путешественников в сон. Одна Рахиль казалась полной сил и бодрой, словно день только начинался, но на предложение подежурить в лагере лишь мотнула головой. И, когда каждый направился в свою палатку, она легла там же, где сидела — на нагретой земле возле поваленного дерева. Сунула под голову походную сумку, отсалютовала новым приятелям жестяной банкой с горьким горячим кофе, и погрузилась в молчаливое созерцание раскинувшегося над ними неба. Ночь выдалась на удивление пригожей — темная синева над головой едва покачивалась от ветра, перегонявшего редкие облака. Меж ними сияли ненароком разбросанные звезды, и тонкий серп молочной луны потихоньку созревал в вышине. Скоро разговоры затихли и только неслышный шепот двух дежуривших парней витал где-то в свежем воздухе. Рахиль лежала, заложив руки за голову, жадно всматриваясь в открывшиеся ей созвездия, и ощущая, как в худую спину впивается неровная земля. Сон не желал сморить ее, а тело было полно сил и невысказанного, неосознанного стремления. Будто этой ночью ей необходимо было оставаться на ногах. И Рахиль не противилась этому странному, уже знакомому чувству — она лежала, смотрела на звезды и ждала. Ведь не могло ей просто почудиться, что более всего нужно было подорваться с места и отыскать дорогу сюда, в Ирландию. Не могло ей почудиться, что надобно подняться сюда, к холмам и древнему нехоженому лесу. И сбылось. Она бесшумно встала, вскинула на плечи сумку и подняла с мокрой травы гитару. Взглянула долгим немигающим взглядом на перешептывающихся парней, давившихся смехом в попытке никого не разбудить. Рахиль улыбнулась. Они больше не повстречаются. Эти неожиданно гостеприимные и комфортные туристы — очередные временные спутники, с которыми дороги, как всегда, разведут ее. Вспомнила Рахиль о примявшемся венке — подарке милой девушки с забавным пирсингом. Она заметила очаровательную, возможно, самую первую влюбленность в глазах той девушки. Но такова Рахиль — ее дороги всегда расходятся с чужими, оставляя ее саму призраком чужих воспоминаний. А венок, как десятки других памятных сердцу вещей, покоился в походной сумке. Лес звал — уже неприкрыто, а явно и прямо, расстилая тропку в самые дебри от маленькой поляны, на которой находился лагерь. Рахиль в последний раз взглянула на цветастые палатки в отсветах костра и шагнула вперед, исчезнув среди черных зарослей. Кроссовки утопали в мшистой тропе, тяжелые ветви кренились вниз, смыкаясь куполом над головой. Листва крон тихо шелестела, подбадривая и уверяя, что впереди — безопасно. Отчего-то, несмотря на уханья совы и мышиный писк где-то в корнях, Рахиль ощущала царящую в лесу пустоту. Запустение. Что-то неведомое ей неуловимо покидало лес, навечно растворяясь в темноте. Она протянула руку — но нечто проскользнуло между пальцев, словно невидимый песок. Крохотные светлячки роились вокруг заснувших колокольчиков, слабо освещая путь, но Рахиль и без того шла уверенно — тропка оказалась узкой и потеряться было невозможно. Она брела, оглядываясь по сторонам и ища новые знаки, которые ей вскоре должны были подать. Но укрытые теплым лишайником дубы молчали, продолжая переплетаться ветвями и стволами в большую корзину. Знал ли сам лес, для чего позвал ее — или его решительность пропала, едва он почуял, что человек услышал зов? Звал ли он ее намеренно или же это был отчаянный крик о помощи, вырвавшийся ненароком и посланный в никуда? Рахиль мягко коснулась ладонью ветки орешника, перебрав в пальцах гроздь орехов и пытаясь дать понять, что не несет никакой угрозы. Мгновение спустя, пройдя наугад в потемках пару шагов, она уперлась в сплошную стену из деревьев, преграждавших дорогу. Видимо, здесь сегодня ее путь заканчивался — либо в том был особый смысл, либо лес еще не решил, куда ее провести дальше. Пожав плечами, Рахиль села, откинувшись спиной на гибкие ветви, будто в плетеное кресло. Только теперь она ощутила навалившуюся на нее усталость — все утомление от проделанного путешествия накатилось единой волной, усыпляя. Осторожно сняв гитару и вновь привычно заготовив сумку в качестве подушки, Рахиль легла, свернувшись клубком. Мягкий мох в тот же миг чуть прогнулся под весом худощавого тела, образуя своеобразную колыбель. Густые пряные травы потянулись вперед, слабым объятием оплетя ноги, спину и руки. Их тонкий сладковатый аромат погружал в сон сильнее усталости, потому Рахиль, не сдерживая зевка, впервые за полутора суток закрыла глаза. Она успела глупо хмыкнуть от мысли, как странно и сумасбродно выглядит со стороны — вечно похожая на пьяную, засыпает посреди незнакомого леса прямо на земле. Такие мысли приходили в голову не впервой и каждый раз забавляли все сильнее. У таких как она, нет постоянных спутников. Потому что любой другой человек — такой же смертный и слабый, как она, но совершенно другой во всем остальном — не выдержит ее причуд. Циник ощутит неприязнь и брезгливость при первой встрече, конформист сглотнет от тревоги и опаски, романтик — влюбится без памяти. И никто не поймет и не вытерпит ее обыденной рутины, состоящей из странствий, ночевок под открытым небом, случайно сложившихся песен да необъяснимого призвания, ведущего за собой по свету. Но там, куда ее тянет внутренний зов, для нее всегда найдется приют и работа. Поэтому Рахиль вновь позволила себе безмятежно заснуть в тонкой паутине обвившей ее травы. Сон ее был спокоен и тих, с каждой минутой голова приятно пустела и легкая, схожая с детской, улыбка проявилась на обветренных губах. Сказывали — и долго будут еще сказывать в приморских деревнях между собой рыбаки и пастухи о том, что ночью человеческая душа покидает спящее тело. Быть может, у тех ребят в лагере так и случилось — но душа Рахиль явно трепыхалась под ребрами, продолжая внимать и размышлять. Чутко вслушивалась в шепот зеленокудрых буков, в мерное дыхание безлюдных заросших троп, в молчание пустующих гнезд и тихое постукивание среди зарослей. Словно бы тонкие копытца юркого оленя топтались по горным выступам — только звук этот был мелодичнее и мягче. Душа не засыпала ни на миг, она продолжала долгие часы знакомиться с лесом, позволяя ему привыкнуть к своему присутствию. А лес робел и только шуршал орешником, будто боялся поверить, что принял в свои объятия живого человека спустя столько лет одиночества и сгущавшейся тишины.Я, мой друг, не ангел, не черт — лишь бунтарь против жизни земной, Но не поверив в меня горячо — не коснешься меня рукой