24/7

Чонин сидит на сеансе и выглядит как-то отрешенно. Его будто не волнует сюжет фильма, совершенно не пугают ни громкие звуки, ни гнетущая атмосфера. Чан с досадой ловит себя на мысли, что фильм, который он выбрал — отстой. Ужастики ведь тоже разные бывают. Чонин вообще будто смотрит сквозь экран, всем время думая о чем-то своем, и иногда словно выпадает из мыслей, когда Чан говорит ему что-то о сюжете. Он улыбается и кивает, соглашаясь с его словами, а через какое-то время его лицо снова принимает это задумчивое выражение. Мелькает мысль, что, может, лучше бы было Чонина позвать все-таки на триллер, которые он раньше очень любил. Вдруг Хан его обманул? — Фильм — говно? — то ли спрашивает, то ли констатирует Чан, когда они выходят. Чонин на это только улыбается и мотает головой. — С чего ты взял? — Тебе совсем не было интересно, — замечает Чан. — Я опять не угадал? Чонин смеется и гладит его по плечу. — Дело не в этом, Чан-и, — мягко говорит он. — Я смотрю ужасы не ради острых ощущений. — А почему? — удивляется Чан. Чонин медлит с ответом, пока они спускаются на эскалаторе вниз. — Просто, — начинает он задумчиво, — когда я смотрю ужасы, я успокаиваюсь. Чан не может сдержаться от смешка. Это как вообще? — Не знаю, — словно читает его мысли Чонин и улыбается. — Я просто думаю о том, что все, что происходит на экране — ненастоящее, и моя жизнь намного спокойнее, чем то, что в фильме. Это скорее фон для меня, чтобы подумать. Чан бы хотел знать, что у этого парня в голове. Он ловит себя на мысли, что сейчас словно очутился в той же ситуации, что и десять лет назад, когда оказалось, что он Чонина совсем не знает. Просто любить Чонина всегда было чем-то естественным для Чана, чем-то, что было априори. Это не зависело от того, какие фильмы любил Чонин, какую еду или какую слушал музыку. Чонин просто всегда ощущался как дом, и Чан этот дом оберегал так, как только мог. Они был похожи — и это было прекрасно, они были совершенно разные — и это было еще лучше, потому что оба делились тем, что им нравится, и обсуждали кучу совершенно разных вещей. Чан, например, был очень далек от создания музыки, да и вообще к творчеству его не особо тянуло, но Чонин этим горел — и Чан мог часами слушать, как тот играет на гитаре, сочиняя новую мелодию, или как Чонин с горящими глазами включал ему песни только что найденной группы, которая ему понравилась. Без Чонина Чан был бездомным. Некуда возвращаться, и никто не ждет. Вот, как это ощущалось. Но сейчас одного этого недостаточно. Сейчас Чану во что бы то ни стало нужно подобрать к нему ключ, заново его завоевать, потому что — Хенджин правильно сказал — они оба уже не дети. Перед Чаном сейчас взрослый, серьезный, осознанный и уверенный мужчина, а сам Бан потерялся где-то между вторым курсом и собственным тридцатилетием. По завету Джисона они сидят в китайском ресторане, но и там Чонин будто погружается в собственные мысли, изредка возвращаясь, чтобы ответить на что-то Чану с неизменной теплой улыбкой на губах. Чонин не отталкивает его даже после того, что было, но почему же оно все равно ощущается так, словно между ними пропасть? Чан ни в коем случае не собирается отступать, но собственное бессилие демотивирует. Он оказывается в баре за третьим стаканом рома после очередной смены, и с бесконечными мыслями о том, что он делает не так и как же все-таки Чонина покорить. Чан потирает уставшие глаза и вздыхает, а в сознании стоят широкая улыбка Чонина с ямочками на щеках и его теплые руки, по которым Чан ужасно скучает. Просит помощи у друзей уже давно бессмысленно, он, наверное, уже узнал все, что мог узнать в своем положении. На вопросы, которые терзают его уже месяц в этой новой жизни, никто кроме него ответить не сможет, а у него ответов совершенно нет. Джисон вдруг спрашивает в сообщении, чем он занят, и Чан в ответ кидает фотку стакана с огненной водой и геолокацию, говорит, присоединяйся. Но Хан ничего не отвечает и, кажется, присоединяться не собирается тоже. Вообще-то, побираться по друзьям в поисках ответов на вопросы, учитывая, что он, кажется, на общение с ними забивал так же, как и на Чонина в своей жизни, — это эгоистично. Чану правда стыдно за себя самого из этой вселенной, и он извинялся перед удивленными друзьями уже, кажется, бесчисленное количество раз, но что поделать — без их помощи он бы вряд ли разобрался. Из собранных крупиц Чан может восстановить только такую картину: он погряз в работе, а все остальное осталось в стороне. Очень просто, никаких тайн и мистик. Не то чтобы Чан сомневался в том, что такое могло произойти — занять то положение, на котором он находится сейчас, было действительно тем, к чему он стремился. Единственное, что не укладывалось в его голове — неужели он и правда настолько ушел в работу? Так было в его прошлой жизни, без Чонина, но ведь оно так случилось именно потому, что его не было. У Чана просто не было другой отдушины, а все вокруг напоминало только о том, что он не смог сберечь. Получается, что он бы стал таким в любом из вариантов. Внезапно подкрадывается мысль, что, может быть, Чану и было дано это чудо для того, чтобы он снова вернулся в жизнь? А впрочем, какое Вселенной до этого дело. Он, пожалуй, слишком много о себе возомнил. Рядом подсаживается кто-то, от кого пахнет морозом. Чан переводит на пришедшего гостя расфокусированный от алкоголя взгляд. Чонин. Парень улыбается ему и заказывает себе что-то. — Опять пьешь, Чан-и? — спрашивает он риторически. Ему подают его заказ, и Чонин кивает в знак благодарности. — Иен-и?.. — Чан моргает, чтобы картинка собралась воедино, но перед глазами все равно расплывается. Он бы не удивился, если бы внезапный гость оказался кем угодно, кроме Яна, а он бы всего лишь ловил галлюцинации своего воспаленного мозга. Но это был Чонин. И он сидел рядом с ним. — Распитие алкоголя в одиночестве — верный признак алкоголизма, — замечает Чонин с мягкой улыбкой. — Поэтому я пришел составить тебе компанию. Хан сказал мне, где ты. — Иен-и, — снова говорит Чан, расплываясь в благодарной улыбке, а у самого щиплет глаза. — Спасибо тебе. Этих слов недостаточно. Чан, на самом деле, и не знает, существуют ли вообще в мире такие слова, чтобы передать всю благодарность и нежность, которую он испытывает к Чонину за то, что он просто есть. За то, что живой, что сидит рядом, тепло улыбаясь, что остается рядом, пусть они и на грани разрыва. Чан любит его больше всего на свете, но слова комом застревают в горле, и получается только вот это сухое и совершенно скудное "спасибо". — Ты снова пришел ко мне, — грустно улыбается Чан, чувствуя себя жалко. Как он, наверное, выглядит в его глазах, после того, как игнорировал его существование, а теперь вдруг напивается из-за того, что Чонин решил уйти? Отвратительно, вот как. И почему он все еще здесь? — Между нами половина жизни, — замечает Чонин. — Как я могу не прийти? Чонин не может быть настоящим. Он не может быть таким добрым и понимающим, таким теплым и все еще близким, он просто не может быть обычным человеком. Пьяное сознание Чана едва ли не рисует над его головой нимб. — Половина жизни... — задумчиво повторяет Чан. — Подумать только. Как так получилось, что мы оказались в такой ситуации?.. Мы столько прошли вместе, почему же теперь стали так далеки? — Мы много прошли, — соглашается Чонин, допивая свой стакан и просит обновить. — Просто оказалось, что идти больше некуда. Это не так. Чан готов как ребенок разреветься от несправедливости ситуации. Это нечестно, это неправильно, настоящий Чан не прошел и половины их общего пути, это несправедливо, что у него забирают то, чего ему так сильно не хватало. Ты пытаешься реанимировать мертвого, стучит у него в сознании, и он злится на это дурацкое сознание. Оно может быть хоть трижды право в данной ситуации, но это все равно все не так! Чан только и делает, что гоняется за исчезающим образом, а Чонин словно испаряется, стоит ему только его поймать. Чан бежит со всех ног, хватает его за руку, запыхавшись и из последних сил, а в следующее мгновении пальцы обхватывают пустоту. Это нечестно. Это просто нечестно. Чан помнит, как крепкие руки держат его, помогая зайти в собственную квартиру. Он ненавидит ее всей душой, если там нет Чонина. Но он здесь, рядом, помогает дойти до дивана в гостиной и усаживает на мягкие подушки. Чан отключается и приходит в себя тогда, когда Чонин садится рядом и протягивает ему стакан воды. И Чан плачет. Не бьется в истерике, но горячие пьяные слезы бегут по его щекам, пока он пьет эту воду из стакана. Он чувствует, как теплая ладонь гладит его лицо, и наверное Чонин смотрит на него с жалостью. А как на него еще смотреть? Чан накрывает его ладонь своей и подносит к губам, горячо целует. — Все будет хорошо, — слышит он тихий и спокойный голос Чонина, а сам мотает головой. Не будет. Без него — не будет. — Ты не понимаешь, — горячо шепчет Чан, прижимая к щеке его ладонь. — Со мной случилось чудо. Мне дали второй шанс, мой маленький, а я...я все просрал. Опять. Чонин гладит его по волосам, и комната переворачивается, когда Чан находит себя уже в горизонтальном положении. Чонин укрывает его пледом и поправляет волосы, убирая со лба непослушные кудряшки. Его прикосновения ласковые, почти невесомые, и Чан проваливается в сон, вылавливая в сознании только заботливый голос: — Тебе нужно поспать, Чан-и. Утро выходного дня встречает его головной болью. Но не только ей, потому что Чонин выходит из их спальни, аккуратно прикрывая за собой дверь, чтобы, видимо, не разбудить Чана. Он помнит, что вчера они пили вместе в баре, а потом отрывками вспоминается, что Чонин привез его домой. Вместо тошнотворного похмелья внутри разливается теплое чувство благодарности и щемящей любви к Чонину не только за то, что довез своего пьяного (пока еще) бойфренда до дома, но и что остался ночевать здесь. Неважно, что они спали на разных местах, важно, что Чонин дома, а от того вся квартира будто становится теплее. — О? — удивляется Чонин, видя как лохматая макушка приподнимается с дивана. — Проснулся? Я разбудил тебя? — Нет, — Чан едва мотает головой и улыбается. — Нет, мой хороший, что ты. Чонин улыбается и кивает, просит его сходить умыться, а сам говорит, что пойдет на кухню, чтобы сделать ему воду с лимоном. Чан вспоминает, что плакал ночью, и ловит себя на том, что сейчас слезы тоже близко. Потому что Чонин рядом, потому что он вот такой. Холодная минеральная вода с лимоном заходит лучше любого лекарства, и Чан с наслаждением выдыхает, откидывая голову к стене. После душа живется легче. — Ты давно не спишь? — спрашивает Чан, и Чонин кивает. — Пришло кое-что в голову рано утром, поэтому я немного поработал за твоим компьютером. Надеюсь, ты не против. Чан смеется. Какая нелепость. Чонину можно все и даже больше. Между ними повисает уютная тишина, хотя Чану и хочется поговорить побольше. Неважно о чем, только чтобы слышать голос Чонина и чувствовать от этого спокойствие и умиротворение. — Хочешь... — подает голос Чонин неуверенно, — хочешь посмотреть? Чан тут же открывает глаза и кивает, наверное, слишком сильно, потому что по голове тут же гул. Но это неважно. Чонин делает к нему шаг и делится тем, что у него на душе — Чан чувствует себя от этого странно счастливым. Он был бы рад, даже если бы Чонин поделился с ним самым нелепым сном или мыслями о том, как ему сегодняшняя погода, но Ян идет дальше и предлагает ему посмотреть его работу. Он притаскивает ноутбук, в его глазах такой знакомый Чану огонь и вдохновение, когда он включает отрывки мелодии, которую набросал в их комнате в наушниках и показывает текст. Он смущенно улыбается и говорит, что ничего из этого еще не дописано, и он обязательно обратится к Хану за помощью с аранжировкой — Чан только с упоением слушает и кивает. Вот бы остаться в этом утре насовсем. Чтобы Чонин улыбался и с трепетом рассказывал ему о новых песнях, Чан даже готов оказаться в дне сурка и каждое такое утро просыпаться с головной болью от вчерашнего алкоголя. — Я люблю тебя, — вдруг негромко говорит Чан, и сам удивляется тому, как внезапно он отпустил эти слова. Он ни в коем случае не хочет на Чонина давить. Чонин осекается и меняется в лице, а его улыбка вдруг становится такой грустной и понимающей, но он ничего не отвечает. — Что мне сделать, чтобы и ты... чтобы ты тоже полюбил меня? — возможно, он звучит умоляюще. Уже плевать. Чонин выдыхает все с той же улыбкой и поднимает на него взгляд. — Я никогда не переставал любить тебя, хен, — говорит он, а у Чана в этот момент сердце ухает куда-то вниз. — Просто... время шло, и я понял, что... ну, я не нужен тебе? — возможно, Чану только кажется, что глаза младшего на этих словах заблестели от накатывающих слез. Но Чонин не плачет, нет, он даже не подает вида. — Это не так, — слабо возражает Чан. — Мне бы хотелось, — признается Чонин. — Но если это просто привычка, хен... если я просто приложение к твоей жизни, то я, правда, не хочу. Пожалуйста, не надо держать меня, если это так, мне ведь... мне тоже тяжело, Чан-и. — Это не так, — отчаянно повторяет Чан, потому что сказать ему больше нечего. Это не так. Как мне тебе доказать? Что сделать, чтобы ты поверил? Ты не приложение к моей жизни, ты и есть моя жизнь, Чонин. — Иен-и, — он тянется к его ладоням и двигается ближе, чтобы взять их в руки и поцеловать. Чонин поджимает нижнюю губу так, словно из последних сил держится, чтобы не заплакать. — Мне ужасно жаль за все мысли, которые у тебя появились в голове из-за меня. И я ужасный эгоист, не только потому, что оставил тебя, но и потому, что не отпускаю тебя сейчас. Иен-и, я просто не могу, — признается Чан. — Я так скучаю по тебе. — Я тоже, — тихо говорит Чонин. Чан тянет его за руки к себе, и Чонин не колеблется и секунды, чтобы встать и подойти к нему. Чан усаживает его к себе на колени, и тут же крепко обхватывает его торс руками, прижимаясь к горячему телу. Боже, как он скучал по нему! Ни одни слова в мире не смогут описать эту тоску в его душе без возможности держать Чонина в руках. Обнимать его, прижимать к себе, целовать его ладони, переплетать с ним пальцы, оставлять поцелуи на его плечах. Чонин тихо смеется, и в уголках его глаз все-таки блестят слезы. — Не уходи, пожалуйстанеоставляйменя, — шепчет Чан. Он прижимается губами к его телу, обнимает его крепко, так, словно боится отпустить. Не словно. И правда боится. — Почему мне кажется, что ты уже это говорил? — улыбается Чонин, вытирая ладонью собственные слезы. Чан на это ничего не отвечает, только продолжая прижиматься к нему и оставлять разбросанные поцелуи. Он забирается ладонью под свободную футболку, чтобы почувствовать Чонина еще ближе. Эта дурацкая одежда так раздражает. Чонин немного ерзает, чтобы развернуться к нему лицом, и обнимает ладонями его щеки. Он улыбается, со своими невероятными ямочками на щеках. Чан бы хотел раствориться в этом моменте, навсегда остаться в его руках. А потом он его целует. Чонин сам приближается к его губам и целует его. Поглаживая большими пальцами щеки, он нежно прижимается к его губам. И Чан бы хотел ответить так же нежно, но получается жадно. Он сам тянется ближе, сгребает его руками к себе, не намереваясь отпускать Чонина больше никогда в своей жизни — во всех смыслах. — Я так скучал по тебе настоящему, — выдыхает Чонин между поцелуями. — Так долго ждал тебя. У Чана от этих слов сжимается сердце. И может, это его сентиментальность, но почему тогда Чонин целует его так отчаянно, словно тоже ждал этого все десять лет? А впрочем, какая к черту разница. Чан больше не хочет думать, он хочет только целовать Чонина. Водить ладонями под его футболкой, прижимать ближе к себе, ощущая приятную тяжесть и тепло его тела. Он хочет прикусывать его губу, не сдерживая нахлынувших эмоций, хочет чувствовать, как горячие ладони гладят его плечи, сжимают волосы на затылке. Он хочет отстраниться от Чонина лишь на мгновение, чтобы увести его с кухни в спальню и там обнимать его так крепко и целовать так отчаянно, как хотел все это время. — Ты говорил о чуде, — вдруг вспоминает Чонин, — сегодня ночью. Что это было? Но Чан не хочет пересказывать невероятную историю еще раз. Это не имеет никакого смысла, а единственное, что важно — это обнимающий его Чонин. Это его глаза, его ямочки на щеках, его ласковые руки. Его песни, его звонкий смех, его шутки, его забота. Его крепкие объятия, его горячие поцелуи. И его вера в них. — Единственное чудо, которое со мной случилось, это ты.