Подопечные

      Димка вернулся в пятницу вечером. Уже после ужина во двор заехала машина Антона Викторовича. Лиза сидела на подоконнике, она сразу же узнала Димкину куртку и шапку, Димка посмотрел наверх и Лиза спряталась за шторой. Она не знала, как ей быть: Ольга сказала, что станет делать вид, будто ей все равно, Антон Викторович итак уже осознал, что Димка ей не безразличен. А это, в Ольгином понимании, было плохо.       Выходить встречать Димку Лиза не собиралась – ясно же, что Антон Викторович прогонит даже с лестницы. Но и сидеть у себя было невыносимо. Лиза услышала, как Димка прошел мимо ее комнаты, открылась и захлопнулась дверь его спальни.        Лизе хотелось бы, чтоб пришла Ольга и сказала, что делать. Ведь завтра придется сидеть с ним за одним столом и притворяться, что ничего не случилось. А если он не захочет больше общаться с Лизой из-за поцелуя? Тревожные мысли не давали уснуть, Лиза ворочалась в кровати чуть ли не до утра.        Нина разбудила Лизу без десяти девять. Оказалось, что Антон Викторович уже позавтракал и уехал с Евой. Лиза спустилась вниз, зашла в столовую и увидела, что рядом с ее стулом сидит какой-то сгорбленный, худой и лысый парень, совершенно не похожий на Димку.        – Ты опоздала, – сказала Нина. Она наливала Ольге молоко.       – И что? Выходной, – машинально огрызнулась Лиза, – за это штрафы не положены.       Она села на стул, от Димки пахло антисептиком: едкий, больничный запах. Когда Лизин папа возвращался после тяжелых смен от его рук тоже несло смесью спиртовых растворов, талька и, особенно сильно, резиной медицинских перчаток.        Димка поднял глаза на Лизу, кивнул и продолжил есть – медленно, сосредоточенно. На тыльной стороне его правой ладони переливались синяки. В центре – красная точка, вокруг – синевато-коричневые разводы, явно кто-то очень криворукий проколол ему вену. Лиза дождалась, пока он отложит вилку, чтоб взять стакан молока, и задрала рукав его кофты. Она не ошиблась – синяки были и выше запястья.        – Не нужно меня трогать, – тихо сказал Димка. Лиза почувствовала, что у нее дрожит нижняя губа, посмотрела на Ольгу. Та легонько кивнула головой в сторону кухни – за происходящим наблюдала Нина.        Лиза откусила булочку, она даже не почувствовала вкус начинки, ощущение было такое, будто она жевала пресную вареную картошку. Лиза никак не могла понять – что же нужно было делать с человеком, чтобы всего за полтора месяца он так похудел? Димкина шея просто болталась в вороте кофты, а ведь совсем недавно эта одежда сидела на нем практически внатяг.        Бритая голова выглядела как круглая конфета на палочке, какую мама Лизе иногда покупала в детстве. Лиза не могла понять, зачем в ПЦ Димку остригли налысо, это же не инфекционная больница! Или это сделали по приказу Антона Викторовича? Димка доел, встал.        – Мне нужно приниматься за уроки, – сказал он.        Лиза удивилась тому, как стало выглядеть его лицо. Круглые щечки, придававшие нежный вид, полностью исчезли. Будто он специально втянул их, чтоб показать «рыбку». Кожа между углами глаз и носом была чуть ли не фиолетовой. Губы потрескались, будто он много облизывал их на морозе.        – Я помогу, если что, – сказала Ольга, – обязательно обращайся, если понадобится.       – Думаю, что понадобится, – кивнул Димка и ушел. На Лизу он даже не посмотрел.        – Почему он так выглядит? – прошептала Лиза.       – Это ПЦ, – сказала Ольга и округлила глаза. Нина подслушивала.       После завтрака Ольга поднялась к себе, Лиза хотела пойти за ней, чтоб поговорить, но не вышло – Нина шагала за ними по пятам. Лизе пришлось вернуться в комнату, а Нина затеяла генеральную уборку в их коридоре: мыла окна, протирала листочки фикусов, пылесосила и чистила ковер.        Лиза слышала, как Димка объяснял Нине, что идет в комнату к Ольге – делать вместе уроки. Это было обидно, Лиза понимала, что Ольга сможет вывести его на разговор, поддержать, помочь. Лизе очень хотелось, чтоб Димка пришел к ней.        С крыши на металлический подоконник за окном падали капли, медленно, заунывно: тук, тук, тук. Ритм не совпадал с тиканьем часов, секундная стрелка слишком спешила. Лиза делала три шага в сторону окна и три – обратно. Ей казалось, что капель стучит по ее вискам, раздражая, лишая остатков спокойствия. Лизино отражение мелькало в зеркале: тонкая длинная тень. Лиза боялась остановиться и посмотреть на себя – не знала, чье лицо увидит. Точно не мамино. Может, Димкино – с запавшими глазами, посеревшее, измученное, чужое.       «Тук-тук», – стучались в голову мысли. Родители не могли не знать, что творится в паллиативных центрах. Лиза остановилась. В тишине, не заглушаемые звуком шагов, капли будто разбивали что-то внутри.       Лиза выглянула в коридор: было тихо. Нина весь день проявляла повышенное внимание к подопечным: была готова наябедничать Антону Викторовичу о любых нарушениях установленного порядка. А ведь Ольга каким-то образом умудрялась узнать, выпила ли Нина на ночь снотворное. Почему у Ольги такие вещи получались, а у Лизы – нет? Лиза прижалась к косяку, от страха перед глазами запрыгали черные точки. Время обязательного отбоя, установленное для Лизы, наступило уже час назад. Она должна была лечь в постель. Лиза закрыла дверь, села на кровать, уперлась лбом в скрещенные ладони. Ей показалось, что она снова торчит на заборе, как забытый хозяевами резиновый сапог: штакетник впивается в бедро, сугробы далеко внизу. Ольгина макушка, холодный ветер, мокрый снег и страх. «Прыгай», – сказала Ольга. Лиза отпустила сырое дерево, за которое так крепко держалась.       Она встала и вышла из комнаты, прошла по коридору, к лестнице, не таясь, уверенно. В кухне было темно и пахло моющими средствами. Светился циферблат микроволновки, мигал лампочкой холодильник. У Лизиных родителей холодильник был гораздо меньше, но мама умудрилась уместить на нем несколько Лизиных фоток и ее детские рисунки. По обстановке в доме Акимушкиных было вообще невозможно угадать, что тут есть или когда-либо были дети. Из-под двери напротив столовой тонкой полоской выглядывал свет. Лиза всегда думала, что там находится кладовка. Глаза уже привыкли к полумраку. Лиза увидела на столешнице кувшин с водой. Осталось найти чашку. Лиза открыла первый попавшийся шкафчик, но там стояли банки с крупами и миниатюрные мельницы с приправами. Скрипнула дверь, Лиза обернулась. «Кладовка» оказалась комнатой Нины.        – Ты почему не спишь? Нарушаешь распорядок? – Нина уперла руки в бока. Она была в длинной ночной рубашке, ворот которой оказался расстегнут, Лиза уставилась на шрамы от ожогов. Нина заметила, куда смотрит Лиза и прикрыла горло рукой.       – Тебе выпишут штраф, – пригрозила Нина.       –  Мне пока не приходил код на обязательную смерть от жажды, – выпалила Лиза, – или закон запрещает пить воду по ночам?       Лиза принялась открывать все шкафчики подряд, дернула ручку серебристой дверцы под раковиной – звякнула посуда. От посудомойки шел пар, очевидно, она только закончила мыть. Мама всегда мечтала о чудо-машинке, но, до переезда в Золотово, Лиза не знала никого, кто имел бы такую.       – Ты не разобрала посудомойку? – Лиза повысила голос. Нина сжала губы, пальцы, прятавшие рубцы, задрожали. Лиза подцепила пальцами чистую чашку, поставила ее на стол. Нина принялась вынимать тарелки, медленно, аккуратно. Очевидно, боялась, что посуда будет звенеть и на звук придет Ева.       Лиза украдкой заглянула в комнату к Нине. Там едва помещались койка, тумбочка и шкафчик. Пестрое лоскутное покрывало на постели – явно самодельное, поверх него было разложено вязание, на тумбочке – фотка в рамке: Нину обнимала какая-то женщина. Рядом – пустой стакан и пузырек с таблетками, книга в обложке из старой газеты, связка ключей, допотопный телефон. Удивительно, но в Нининой комнате было больше индивидуальности, чем во всем доме. Лиза подумала, что Нина, наверняка, приняла таблетки, раз стакан был уже без воды. Нина, будто в подтверждение Лизиных мыслей, зевнула.       – Напилась? – спросила она, – иди спать.       Нина поставила последнюю тарелку в шкаф, Лиза вышла из кухни, но подниматься наверх не стала: подождала, пока Нина уйдет к себе. Когда свет под ее дверью погас, Лиза пошла на второй этаж. Остановилась у Димкиной комнаты, вздохнула и двинулась дальше – к Ольге. Вошла без стука.        – Подвинься, – сказала Лиза и забралась под одеяло. Было темно и Лиза не видела выражения Ольгиного лица, но надеялась, что оно удивленное.       – Чего тебе? – буркнула Ольга.       – Не могу уснуть, – пожаловалась Лиза.       – Ну да, логично. Это ведь самое лучшее снотворное – вломиться в мою комнату, – проворчала Ольга, а Лиза улыбнулась.        – Послушать твое бухтение на ночь – самое то. Не могу отделаться от одной мысли. Может ты скажешь, что Лизок – дурочка, и меня отпустит.       Ольга повернулась на бок, подперла голову рукой – приготовилась слушать.       – Неужели они не знали, как обстоят дела в ПЦ? – Лиза не смотрела на Ольгу, только в потолок, по которому плыла рябь из теней, – на Димке живого места нет, разве это нормально? Они много что знали, например, про диспансеризацию. Но почему они не сказали мне? А если бы я родилась не совсем здоровая? Они бы тоже считали, что я – биомусор? Мои родители.       – Я не знаю твоих родителей, Лизок, – сказала Ольга, – но, судя по тому, какая у них получилась дочка, они – неплохие ребята. Ты не знаешь, что было бы, если б ты родилась инвалидкой. Многие люди не обращают внимания на страшные вещи до тех пор, пока они не произойдут именно с ними. С кем-то другим – это ладно, значит там сами виноваты. Не соблюдали правила, делали глупости – вот так и вышло. Люди думают, что если они будут все делать по правилам, с ними не случится ничего плохого. Ведь какие-то большие умные дяди в высоких кабинетах не зря эти правила придумали. Таких, как Димка проще не замечать. Потому что иначе становится слишком страшно.       Лиза задумалась. То, что говорила Ольга было описанием Лизиной прежней жизни под девизом «не высовывайся, будь как все и все будет хорошо». Тогда почему же она все-таки оказалась здесь? Значит, стратегия была неверной?        – А твои родители? – спросила Лиза, – как они жили?        – Мои? Пытались помочь тем, кому можно было. Они работали учителями и пытались промывать мозги ученикам меньше, чем было положено. А еще занимались сборами средств на уплату штрафов для тех, кто не мог сам заплатить. И легализацией этих денег – проводили их как премии, оплату за услуги или даже выигрыши. Крутились как могли, в общем. Только им стоило побольше пугать свою собственную дочку рассказами о том, что бывает с теми, кто идет против Печки. Не оказались бы в трудовом лагере.       Лиза замерла. Ольга никогда раньше не говорила ничего подобного. Она тоже повернулась на спину и с преувеличенным интересом рассматривала потолок.       – Знаешь, Лизок, почему ты сначала меня так бесила?        – Почему?        – Потому что ты очень напоминала мне меня. Димка уже жил здесь, когда я пришла. Я никогда не видела разобщение так близко, пока не появилась ты. И каждый раз, глядя на твою заторможенность, на то, как ты пытаешься сдержать слезы при шутках Кирилла, я будто видела себя. Эта беспомощность…       Ольга сжала в кулаке кончик одеяла, задумалась, а потом сказала, усмехнувшись:        – Но я хотя бы не пыталась задружиться с семейными девчонками.       Лиза вспомнила, как выбирала Кате подарок, как бежала с нравмора, перепрыгивая ступеньки, чтоб волейбольная команда не ушла без нее, и ей стало мучительно стыдно. Неужели она действительно это делала?        – Если б ты не встретила Димку, а прошла бы через ту же школу, что и твои родители, возможно, тоже бы считала таких, как он – биомусором.       Лиза похолодела. В голове возникла картинка: она закончила универ, стала неврологом и работает на приеме в ПЦ. Носит вожделенный белый халат и молоточек в кармане. Стрижется как мама – каре без челки, на работе ходит в круглых очках и не считает, что хотя бы в чем-то поступает неправильно. К ней в кабинет заходит Антон Викторович и втаскивает за собой Димку. Не повзрослевшего, а такого, как сейчас. Антон Викторович говорит:        – Лизавета Николавна, вы уж пропишите что-нибудь моему малохольному, а то совсем достал.       И Лиза, глядя на Димку исподлобья, отвечает:       – А, мальтроциновый. Такому только госпитализация.       Лиза выписывает Димке лошадиные дозы аминазина и дает направление в ПЦ, на полгодика, для начала. Потом Лиза возвращается домой, к семье, и помогает дочке с домашкой по нравмору, объясняет, что инвалидам запрещено жениться и рожать детей, чтоб не портить генофонд. Чтоб популяция была здорова, чтобы эпидемия больше не повторилась. Ольга ткнула Лизу в бок:       – Эй, нечего тут у меня дрыхнуть, иди к себе!       Лиза покрутила головой. Она действительно успела задремать. Выбираться из теплой Ольгиной кровати не хотелось, но пришлось. Лиза вышла в коридор и медленно, зевая, поплелась к себе. Димкина дверь открылась, Лизина сонливость моментально исчезла.       – Ты чего тут ходишь? – спросил он. Футболка висела на заострившихся ключицах, он не смотрел Лизе в лицо: то на противоположную стенку, то на собственные ступни.       – К Ольге ходила.       – Осторожней, Нина спалит, – Димка покачал головой.       – Не спалит, она выпила снотворное, – Лиза гордо вздернула подбородок. На сей раз Димка все-таки поднял на нее взгляд.       – Смотрю, вы с Олей спелись.       – Ага, спелись. На почве собачьей тоски по тебе, – ответила Лиза и осознала: это было правдой. Сердце колотилось уже в горле, Лиза так и не продумала стратегию своего поведения с Димкой, она не ожидала разговора ночью в коридоре, поэтому, так получилось, выпалила первое, что пришло в голову. Димка покраснел.       – Смеешься?        – Ни капельки. Я очень хочу тебя обнять, но ты, наверняка, будешь против.       – У меня руки все еще болят, не самое удачное время для обниманий, – он смущенно улыбнулся и на щеках-таки появились ямочки.       – Значит, когда заживут, – Лиза сглотнула, – между нами все нормально?        У Димки уже и уши стали алыми. Лиза раньше не замечала, какой он лопоухий – волосы скрывали.        – Местами, – он улыбнулся снова. Лиза кивнула и ушла к себе, не оглядываясь: она знала, что Димка смотрит ей вслед.