Я его люблю, но это пройдет, это должно пройти, это не может не пройти. °«Белые ночи» Достоевский
Глаза открыть казалось делом чрезвычайной важности, но Альберт всё никак не мог заставить себя это сделать, приводя в нормальное состояние уставшее тело, напитавшееся страхом и непониманием, яркими пятнами расплывающимися по груди. Воспоминания появлялись перед ним болезненными вспышками, игрались в голове, то ударяя, заставляя поморщиться и окончательно вырваться из неприятного сна, из-за которого спина покрывалась холодным потом, а дыхание тяжелело, то вновь впасть в подобие бреда, который бывает при болезни. Парень точно не знал обусловлено такое перенесенным ужасом или является побочным эффектом плохих мыслей, занимающих всё время последней ночи, которую он провел на больничной койке, известный как старший сын дома Мориарти. Ноги и руки налились свинцом, в висках ныло так, словно по голове пару раз приложились тяжелой доской, вырванной из двери, но Альберт заставляет себя открыть глаза, упираясь в серый потолок, что наводил тоску, и без того распространяющуюся по груди. Спать не хотелось, но легкая боль, что оставалась в горле после долгого вдыхая дыма, не давала спокойно отдохнуть, от этого куда проще было рассматривать едва заметные высокие стены. Альберт прекрасно помнил, что произошло, но понятия не имел, каким образом это случилось, и в мыслях, — путающихся, гадких, неизвестных, липнущих, как мед, — появлялись странные догадки чистой случайности или не нарочно опрокинутой ветром из окна лампы. Тепло под боком отзывается небольшим наслаждением в занывших руках, что совершенно не согреваются тонким больничным покрывалом, безусловно, таким же неприятным, как и погода за окном. Сегодня, словно угадывая, город заволокли тучи, покрывая дома приближающимися дождями. Ветер бился о стекла, колыхал зеленые ветви старых деревьев, проникал под одежду и холод мурашками отражался на теле, хрупком, по-юношески остром и неаккуратном. Альберт бы с удовольствием прикрыл ставни, которые оставили, по всей видимости, в целях поступания свежего воздуха внутрь небольшой комнатки, что была вдоль и поперек заставлена койками на тонких металлических ножках. Матрас мерзко скрипел каждый раз, когда кто-то дергался, а тихое дыхание почти над самым ухом выводило из себя. Парень, через силу, повернул голову, чувствуя, как неприятно разметались волосы по единственной подушке, которую небрежно положили на кровать. Чувства в груди тут же ударились о ребра, вызывая одновременно и тошноту, и необъяснимую радость, которая игралась своими пестрыми красками, словно карандаши ребенка на листке. Лицо брата, покрытое мелкими ссадинами, тут же вызвало прилив неизвестного счастья; несмотря на разодранный неизвестным образом подбородок, оставшиеся царапины на лбу, прикрытые крупными кудрями, что выглядели намного темнее, чем есть на самом деле, Билли спал спокойно. Пальцы кольнуло от желания прикоснуться к теплу чужого тела, тонким ладошкам, что сжимали локоть юного графа сквозь ткань ночной сорочки, чуть испачканной, но довольно приятной на ощупь. Они планировали осуществить свой план через несколько дней и Альберт был готов к тому, что произойдет, знал, как отзовется болью в его теле сделанное дело, но хотел, чтобы всё стало лучше. Уилл и Льюис не беспокоились по этому поводу, для них всё всего лишь болтик в огромном механизме плана, который пока был лишь на стадии разработки, а Альберт с таким же спокойствием мог заявить, что братья и без него прекрасно справятся. Юный граф давал то, что мог, а белокурый Уильям принимал это с легкостью и непринужденностью, становясь так, чтобы малыш Лу всегда оказывался за его плечом, не доверяя до конца аристократу, который всегда смотрел глазами, зелеными, как трава, — только окунешься в них, и, кажется, наступило лето. Поместье загорелось. Как понял Альберт, пока бежал по коридору, а после спускался по лестнице, всё началось с верхнего этажа. Видимо, кто-то действительно забыл потушить лампу, которая и послужила причиной прерывания плана. В ладони всё еще мягкость ткани сорочки Льюиса, что, отчаянно вырываясь, побежал к брату, совершенно забыв обо всём. Остался аромат тонких бледных рук, которые Альберт стискивал, таща вперед по широкому проходу, а тот стремительно наполнялся дымом, кусающим легкие, но Льюис не желал слушаться, куда сильнее беспокоясь за Уилла, чем за свое здоровье, всё еще слабое после недавних событий. Перед глазами Альберта навсегда останется оранжево-красная лестница, по которой они с братом чуть кубарем не покатились, не касаясь перил, как глаза слезились, а Билли рядом начинал кашлять, прикрывая рот тканью халата, совершенно потерявшись в пространстве, но не отпуская руку. Его тонкие крепкие пальчики отчаянно вцепились в запястье Альберта, сжали так, что ощущались синяки, — длинные полосы на нежной коже, что скоро станут ярко-фиолетовыми, — и взгляд метался по дверям, ведущим в различные комнаты. Старший сын семьи Мориарти всё оглядывался, всматривался, пытаясь поймать два маленьких силуэта, пока страх гнал кровь по организму, сердце билось с такой силой, что, казалось, скоро сломает ребро, живот крутило, а ужин рвотой оказывался у рта, от чего пришлось наклоняться к полу, где еще оставался свежий воздух. Не забыть, как они открывали тяжелую парадную дверь, холод ступеней крыльца, что касался ног в легких тапках, а потом взгляд чужих глаз, — что, удивительно, могут быть янтарными, а не похожими на кору деревьев, — наполненный слезами, и Альберт обернулся следом. Поместье стало одним сплошным оранжевым пятном, на верхних этажах вышибало окна, от чего мерзкий звук бил по ушам, а крыша была готова обвалиться, придавив всё, что оставалось в районе чердака. Билли так и застыл, кажется, пребывая в абсолютном шоке, и, безусловно, ребенок тринадцати лет не должен этого видеть; осознание, что это дом, в котором они родились и выросли, а там, в одной из обширных спален, были их родители, давали о себе знать. Руки брата, привычно холодные, кольнули Альберта, но юный граф знал, что бросаться внутрь бесполезно, — коридор медленно становился лишь воспоминанием среди каменных выступов, и отошел назад. Разумеется, будь на то воля старшего, он бы пошел проверять приемных детей Мориарти, но всё это было бессмысленным делом, искать нельзя, иного исхода просто не представлялось, а подъезжающие машины вызывали сильный испуг, который оставался неприятным осадком в груди. Конечно, слухи побежали между ближайшими особняками с огромной скоростью, и оставалось только ждать, пока взрослых отведут их дальше, накроют плащами и шалями со сладким запахом духов, поинтересуются, что случилось. Альберт привык трезво оценивать ситуацию и, хоть желал еще раз увидеть белокурых братьев, понимал, что, скорее всего, этого сделать не удастся. Когда к ним подошел один мужчина, разглядывая стройные фигуры мальчишек, Билли не обращал на других внимания, пока его ладошки всё еще находились в сжатых руках родственника, а в глазах игралось поместье. Кажется, граф прежде никогда не видел вопрошателя, но помнил, что он легко стянул с себя пиджак, накидывая на плечи младшего ребенка, с которого элемент гардероба чуть не сполз, а тот не обратил на это нужного внимания. Прозвучала решающая фраза: «Меня зовут Альберт, я старший сын дома Мориарти, а это мой младший брат Уильям». Найдя своих приемных мальчишек в скором времени, парень расслабился, ведь они сидели вполне спокойно, прижимаясь друг к другу, а дальше всё было сплошным туманом. Не помнит Альберт, как их укутывали одеялами, усаживая в кэб одной знакомой семьи, что примчалась из соседнего поместья, а они сопротивлялись, но взрослые никак не хотели слушать, уверенные, что детям нужна медицинская помощь; как их везли по улицам Лондона до госпиталя, а тот пугал огромными стенами. Осмотрели небрежно, привели в палату, где было две свободные койки, уложили друг с другом, обуславливая тем, что это дети и им даже лучше будет вместе, в помещениях холодно, а так согреются. Альберт всё еще помнит, как Льюис едва слезы не пускал, когда обрабатывали огромную рану на правой щеке, где теперь останется шрам, суетливую пухлую медсестру, что неловко промокнула ватку и приложилась к видимым ссадинам, а после дала кувшин с водой. Альберт медленно садится, оглядываясь, — здесь они не одни, но его интересует лишь соседняя койка, где спокойно спят братишки. Лу, повернутый лицом к окну, сжался, как котенок, видимо, не до конца отошедший от боли, что прошлась по коже, его пальчики комкали одеяло, а Уилл, аккуратно обнимал, в привычном жесте накрыв живот поперек. Граф поджал губы, спуская ноги, выдернул руку из хватки Билли, который невольно дернулся сквозь сон, и ресницы его задрожали, как листья от легкого дуновения ветерка. Альберту ужасно хочется закрыть окно, сквозь который проникает запах раннего августа, приятного, но тяжелого, а приемные братья не дают оторвать от себя взгляд. Так хочется прижать их к себе, узнать, что же будет дальше, ведь парень в данный момент не имеет понятия, как же повернуть ситуацию, их план исполнен, но с загвоздкой, что секунду назад крепко сжимала его руку в своих тонких нежных ладошках. Даже сквозь больничный аромат белья, стеклянных баночек с микстурами, тряпок, тяжести и страха прорывается запах последнего месяца лета, пропитанного странным, незабываемым оттенком улиц Лондона. Спелые яблоки, пряный аромат специй, туманное утро, яркий запах фабрик, бесконечные каменные улочки, мыло, ржавчина, грустные взгляды и ясные улыбки. Альберт поднимается на ноги, чувствуя, как неприятно становится от того, что он не решился встать на тапки, — холодная плитка тут же обожгла пальцы. Там, за окном, шумные улицы и проспекты, каменные сооружения города, его бесконечные петляющие книжные магазины, оставшиеся на асфальте лужи, едкий запах дешевого табака, родное шуршание женских платьев, стук копыт по мостовой, дым, валящий из заводских труб. Граф погружался в этот удивительный, знакомый город, который легко водил по запутанным переулкам, где щеголяли аристократы с цветами, в изящных шляпках, имея при себе такие деньги, что многим и не снились. Чуть дальше, на окраинах, среди пыли, живут те, кто намного беднее, — комната, где могут находиться до нескольких десятков человек, грязная одежда, слипшиеся волосы, постоянные крики, запиханная в трещины окон ткань, множественные слезы и грустные глаза. Запах поместья всё еще в памяти, как и глаза Билли, наполненные слезами, такими откровенными, появившимися из-за животного страха, что нельзя было понять, где же раньше таился этот маленький уголок эмоций. Альберт говорил, что пойдет на всё, был готов покончить с братом и мамой в одно мгновение, оставить на своем идеально выглаженном пиджаке следы их общей ошибки. Столько раз парень представлял, что сделает это, когда Билл особенно раздражал своей показной манерностью, глупыми рассуждениями, гадкими ухмылками, закатываем глаз. Альберт пару раз отвешивал ему удары, однажды дал такой подзатыльник, что в ушах звенело, а потом получил только неестественный хохот и очередную ругань от родителей. Мама каждый раз противно взвизгивала, а папа только качал головой: «Вы же братья, как так можно?». Старший сын Мориарти столько раз кричал, был готов придушить своими же руками, а после лежал на кровати и думал, что он терпеть не может свою семью. Истеричную, высокомерную маму, которая только и делала, что заботилась о себе, обращая внимание на детей так редко, что Альберт едва ли мог вспомнить приятные слова, — их с Билли сначала качали няни, потом пришли гувернеры, что с легкостью справлялись со своими обязанностями. Грубого, противного папу, на которого маленький граф был поразительно похож и, каждый раз, смотря на себя в зеркало, думал, как бы не запачкать ковер, ведь тошнота подступала. Брата, всегда недовольного и эгоистичного, воспитанного, как аристократа, но не имеющего ничего, кроме статуса, доставшегося от родителей. Альберт не помнил дня восемнадцатого марта, тогда он сидел в самой дальней комнате с одной старой нянечкой, читающей ему сказки, а мама кричала так громко, что уши закладывало. В тот вечер юному графу радостно сообщили, что у него родился брат, и мальчик правда счастливо улыбнулся, только вот остались лишь редкие вспышки прошлой ласки. Папа стоящего внимания на них с Биллом не обращал, мама обнимала и целовала только по особым случаям, с братом они играли недолго, разделили быстро, всё же, даже маленькая разница в возрасте делала свое дело. Альберт никогда не признается, что боится. Как так вышло? Ему нужно что-то делать, притом, весьма срочно, ведь план провалился, и теперь есть еще одна маленькая кудрявая проблема. По койке прошелся легкий, но прохладный ветерок, что говорил о приближающейся осени. Интересно, их кто-то возьмёт? Или всей толпой отправят приют? Хотя всё наследство, сохранившееся, разумеется, перейдет Альберту и Билли, как родным детям, а с этим уже вопрос легко решится. Парень поворачивается голову обратно, — брат спит крепко, даже слишком, и какое-то странное волнение бьет по ребрам, заставляя лучше всмотреться в чужое лицо, кажущееся бледнее, чем нужно. Граф опускает глаза, скользит ими по телу, грудь легко вздымается и опускается плавными движениями, значит, дышит. Всё хорошо. Альберт помнит всё почти досконально, и то, как их не пускали к Уиллу и Льюсу, срочно поднятыми прибывшими взрослыми, которые с легкостью рассудили, что мальчишки приемные, новость-то известная в особых кругах. В голове всё еще напуганный Лу, что никак не отрывался от брата, грубые руки какого-то герцога, который оттащил Альберта от мальчишек, шикнув довольно громко: «Не тронь ты эту дворнягу». Злость охватила, но разве может парнишка сопротивляться крепким рукам с достаточной силой, чтобы сдвинуться с места и протиснуться через толпу? Вряд ли. От этого пришлось вернуться на прежнее место, где Билли, опустив голову, ждал, и его волосы казались лишь тусклым пятном, которое раньше напоминало странные приятные пески и крем в пирожных. Альберта раздражало такое отношение к Уиллу и Льюису, то, как его заставляли отходить, ведь сейчас нет родителей, которые бы пресекли гадкое отношение, а ребенок не давал им достаточного повода для уважения. Он граф, но даже слова о титуле, упомянутые в момент испуга, не давали достаточного основания для окруживших людей, они лишь нежно обнимали за плечи, успокаивая: «Вы очень малы. Устали, испугались, пожалуйста, не нужно такой драмы, идите, сядьте, мы принесем теплую одежду». Дверь в комнату тихо открылась и внутрь протиснулся мужчина преклонного возраста, безусловно, в белом больничном халате, от которого несло лекарствами. Высокий, но довольно полный, с неопрятными сальными волосами цвета вороных коней, он прошел в дверной проем, нависая над Альбертом, чья кровать располагалась у самого входа. Стук небольших каблуков ботинок врача тут же побудил оскалиться, зашипеть, как дикому зверьку, но Мориарти сдержался, крепче стискивая руками тонкую простыню. — Вам лучше отдохнуть. Альберт дернул губами в попытке усмешки. Руки врача опустились, и ладони его оказались довольно грубыми, широкими, покрытыми неизвестными следами, словно кто-то нарочно царапал кожу каждый день, а голос гулким эхом отразился от стен. Мужчина казался странным, неприятным, но Альберт заставил себя молчать, не показывать недовольства, которое расплывалось по груди волнами, как сироп по булочке Челси. Парень уверен, что Уилл должен был проснуться, — у того было странное умение вскакивать с кровати во время важных разговоров, даже если до этого он не спал несколько суток. Льюису, должно быть, тут ужасно не понравится, воспоминания о врачах и боли всё еще свежи, как лимонная цедра, от этого, наверняка, мальчик будет ужасно недоволен, в своей привычной манере нахмурит брови, а потом и подожмет губы, пока Уилл нежно сожмет его тонкие бледные плечи. Если бы Альберт мог, с удовольствием отправил бы Льюиса в другое, более приятное место, подальше от влажного климата, шума чугунного Лондона, под теплый соленый воздух моря, где можно погреться и отдохнуть. — Я в состоянии решить сам, — отрезает граф. Билли сзади завозился, от этого пружины жалобно скрипнули, а он выпрямился, всё еще напуганный, бледный, по-детски растрепанный, кудри его, доставшиеся от мамы, лезли в разные стороны, забывая привычные расчески и долгие укладывания. Скоро, Альберт точно знал, не только челка станет похожа на вьющиеся лианные заросли, а все волосы, которые родительница постоянно укладывала и называла дрянью. — Я настоятельно рекомендую отдохнуть, — повторяет врач, в этот раз рассматривая лицо другого мальчишки, чьи глаза метались по его телу, пытаясь уцепить хоть что-то стоящее. Рука Билли вновь обхватила локоть Альберта, и старший Мориарти даже не был против, внутри играло что-то далекое, оставшееся в раннем детстве, когда он еще толком не мог говорить полными предложениями, но… с тем появилось странное прежнее желание дать Билли хорошего леща, чтобы тот забыл всё, что когда-то учил, и Альберт вырывает руку, от чего младший брат неловко выдыхает и упирается ладонями о койку. Старший сын Мориарти знает, что в чужих глазах только страх, и он заставляет себя не поворачиваться, а Билли всё прекрасно понимает и отсаживается, почти падая на холодный пол, что казался всего лишь смазанным пятном. — За вами скоро прибудет лорд Роквелл. Альберт скривил свои губы, и сейчас, он уверен, они стали похожи на неровные швы на платье одной знатной дамы, которая каким-то образом проглядела этот момент. Билли рядом аккуратно обнял себя за плечи, острые, материнские, совершенно нежные, пропитанные ароматом дорогого мыла, что быстро заменился сожженным деревом и таким крепким кислым запахом печали, что невозможно было это переварить и комок рвоты сам вставал около гланд. — Спасибо, — кивнул Альберт, все еще припоминая уроки манер, которые ему преподавали с самого детства, едва он научился говорить и самостоятельно ходить, выдавая первые слоги, которые выливались в «мама», «папа», «ица», «ухня». Была такая странная манера в его маленьком возрасте практически всегда проглатывать первые буквы. — Отдыхайте, пока есть время, — советует врач, глянув на белокурых парнишек, что удивительно спокойно сопели, но не спали, Альберт слишком хорошо это знал, различал по едва сжатым пальцам Льюиса, которые так отчаянно стискивали ночную сорочку старшего брата. Уилл, лежа спиной к выходу, не давал понять своего настроения, которое всегда скрывалось под удивительно холодной и спокойной маской, словно он давно привык подавлять любые эмоции. Мужчина удаляется, в глазах мелькает уважение к юным графам, что провожают его, нахохленные, как воробьи зимой, и Альберт сжимает кулаки до боли, маленькие следы ногтей остаются на нежной кожице тонких, изящных ладошек, с аккуратными, красивыми, длинными пальцами. Парень знал: нужно всего лишь потерпеть, посчитать про себя до десяти, медленно растягивая слова, прикрыть глаза, постараться успокоить дыхание, скоро эмоции пройдут, перестанет метель кусать ребра. Билли смотрит вокруг испуганно, и лицо его наливается неподдельными, искренними эмоциями, такими естественными, что Альберт пугается, и внутри него что-то щелкает, так явно, словно кто-то сломал маленькую палочку рядом. Брат никогда не вел себя открыто, — учили держать лицо, осанку, чтобы не казаться невоспитанным молодым человеком среди общества, шуршащих дорогих платьев дам, от которых за дюймы несет духами, великолепных мужских костюмов. Альберт толком и не припоминает, когда Билли снимал с себя маску капризности и безмерного эгоизма. Мальчишка, подобно маме, мог кричать, бить посуду, и в тот момент их глаза наполнялись одинаковым испугом, на грани которого балансировала истерика, что вот-вот могла вырваться из-за того, что «аристократам нельзя взять и отказать». Билли кривил губы и дергал бровями, откидываясь на спинку дивана, при этом не теряя всю прелесть своей осанки, — даже книги можно поставить на голову, и парень просидит так несколько часов, не двигаясь. Альберт чуть отошел, пряча глаза за упавшими и растрепавшимися волосами, что обладали цветом каштанов, которые лежат посреди ярких желтых, оранжевых и красных листочков. Трава шуршала под ногами среди длинных и широких аллей, по которым вальяжно разгуливали аристократы с зонтиками, пряча бледные щеки за полами шляп. В такие моменты юный граф мог находиться только в окружении кого-то из взрослых, ведь «молодому человеку не подобает в одиночестве шляться непонятно где». — Берти, — зовет Билли, стискивая пальцами одеяло. Милое прозвище, которое так редко употребляла мама в моменты особо хорошего настроения, поглаживая по волосам, едва не заставило слезы навернуться. К нему слишком часто обращались полным именем, папа на такое ругался: «Назвали Альбертом, не надо выдумывать каких-то непонятных кличек», — что теперь делать? — Не знаю, — огрызнулся парень, чувствуя, как внутренние эмоции захватывают всё, что можно, бросают то в холод Арктики, заставляя дрожать и прятать пальцы под тканью сорочки, то давая слышать дальний шум тропического ветра с его дождями. — Ты теперь самостоятельный, всё, что хочешь. Можешь прямо сейчас пойти с крыши больницы спрыгнуть. Билли дрогнул всем телом, Альберт различил напряжение чужих плеч и неестественно дрожащая худенькая рука сжала бедро, словно одни неприятные воспоминания причинили боль, коснувшись внутренностей и едва не заставив пускать слезы. Это вызвало лишь легкую усмешку от такого прекрасного «спектакля». Уильям, — Билли, — Мориарти — это всего лишь мальчишка со смугловатой кожей, что так неприятна аристократам, которые постоянно пытаются казаться бледнее, чем есть на самом деле. Обычный капризный и истеричный парнишка с огромной болью внутри, что вырывается по ночам со слезами и глухими криками в подушки. С пышными волосами и запахом яблочного пирога, посыпанного корицей, глазами, похожими на темную дорогую мебель, спрятанными в глубине страхами. Воспитанный громким, но, когда надо, серьезным, с детства получавший даже больше, чем надо, с телом, что в юношестве станет изящным, как кипарис. Мальчик, дата рождения которого указана совершенно другой — первое апреля. Билли, который, как и старший брат, всего лишь игрушка родителей. По мнению Альберта — глупый, как маленький зверек, всё время прячущийся по углам, и способный броситься только со спины или в толпе. Билли не находит ничего в ответ, но понимает, что брат ему не рад, и сейчас, именно в этот момент, нужно что-то делать, — собраться, как всегда учила бабушка, выпрямиться и пойти ровно, медленно, показывая манеры, даже если ты только что упал в навоз. Подсознание кричало о том, что нужно сделать, и взгляд Альберта только подталкивал к тому, чтобы встать и уйти, правда, взять и броситься с крыши, тайком поднявшись по старой деревянной лестнице. Билли не находит слов, чтобы охарактеризовать всю эту ситуацию, не вырывается у него и имя брата, от этого он поднимает голову, пытаясь собрать все мысли в один комок, который не рассыпается по всей комнате огромными пестрыми нитками. Хотелось, как раньше, закричать, возмутиться: «Почему ты так со мной разговариваешь?! Если ты старше, то это не значит, что можешь общаться, как угодно!». Может, всё проще было бы, если бы они всегда оставались совсем маленькими детьми, — пока мама наблюдала, как мальчики носятся по коридорам поместья, играя в догонялки, кричали и хохотали, купались в снегу на заднем дворе и изредка лепили снеговика, всё было хорошо. — Я… — шепчет Билли, а после кивает. Сейчас ему нет смысла спорить, нет шанса нажаловаться родителям, показать свой статус, заставить служанку воткнуть вилку в руку за то, что она сделала отвратительный чай. — Я понял. Нет желания разговаривать с ним, даже думать о том, что всё когда-нибудь вновь станет хорошо, от этого внутри тяжелеет. Билли никогда не имел достаточно доверительных отношений с братом, как приемные дети Мориарти, от этого их постоянные улыбочки, улюлюканья друг с другом раздражали до невозможности. Парень сам всё испортил: ему стоило быть терпеливее, добрее, улыбаться по утрам, а не действовать под влиянием всевозможных правил, которые с самого детства внушались, как таблица умножения. Билли имел огромный богатый дом, одежду, игрушки, вкусную еду, но, кажется, обычные дети, жившие в бедных районах, бывали куда счастливее его в своей семейной ласке. Холодно. Билли опускает ноги, находит тапочки одним движением, а после поднимается на ноги, чувствуя, как дрожат колени после перенесенного стресса. Голова ноет, марево появляется, как туман ранним утром, но он заставляет себя выдохнуть и медленно обогнуть кровать. Альберт смотрит на его спину, прикрытую одной тонкой тканью, смятой, больше не пахнущей свежестью утра и едва растопленным камином, но не находит хоть одной положительной эмоции внутри себя. Билли вышел, тихо прикрыв за собой дверь, и аромат больницы еще сильнее ударил в нос, от чего Альберт скривился. Кричать? Плакать? Стать апатичным? Надо же было всё так резко перевернуться! Парень прикрывает глаза, совершенно путаясь в собственных мыслях и чувствах, почему его накрыло именно сейчас? Казалось, внутри должна быть лишь пустота, но отчего-то легкие наполняются кислородом и приносят с собой непонимание и желание исправить хоть что-то. — Ты сомневаешься. Альберт вздрагивает, как лист на огромной ветви дуба, которого коснулся октябрьский ветер. Уилл садится ровно, идеально, словно статуя, плечи его расслаблены и ночнушка спокойно стекает по ним неяркими пятнами, волосы, — видно, — прилипли ко лбу и щекам от постоянного тепла младшего брата. Мальчишка поворачивает голову медленно и в глазах его, — огромных, ярких-ярких, играющих красными маками при свете, бьющем в окно палаты, — читается совершенное понимание ситуации. Альберт ничуть не удивляется способностям этого ребенка, руки его спокойно лежат на больничном покрывале и Уилл не спал, внимательно вслушиваясь в звуки палаты. Льюис рядом не сопит, уткнувшись носиком в подушку, пропахшую микстурами, но всё же лежит, потому что знал, что двигаться нельзя, всё пойдет не по плану. Его старший брат лучше понимал, как нужно действовать, поэтому Лу молчит, как послушная кукла или девушка из борделя, которую кинули на кровать и она даже слова не может произнести поперек. — Где же вся твоя решимость? — интересуется Уилл и голос его сталью разбивается о стены, словно он совершенно не боится, что кто-то, помимо них, может спокойно понять разговор. Альберт не сглатывает, а всматривается в аккуратные, острые черты лица, которые совсем скоро наполнятся юношеской уверенностью и свободой. Уилл усмехается, уголки губ ползут вверх, это пугает до дрожи в руках и хрупких коленях, и, кажется, самое время начинать кричать. Белокурые братишки явно не одобрят таких эмоций, граф наперед знает их реакцию, — не покажут злости, только нахмурят тонкие дуги бровей, может, сморщат носик, а потом будут тихо шептаться друг с другом в комнате, не обращая внимания на других. Уилл, как обычно, обнимет брата за плечи, поправит прядь волос, — мягкую, пахнущую сладостью, чем-то поразительно похожим на курабье и жженый сахар. — Забыл, что ты хотел сделать? — Уилл поворачивается к нему корпусом, так, чтобы Льюис оказался за его спиной. — Альберт, кажется, ты стал теряться? Хочется высказать всё, что внутри, братья спокойно примут любой аргумент, но не захотят связываться с тем, кто с таким презрением относился к слугам. Билли считал себя лучше лишь из-за того, что носил титул графа, это, безусловно, давало ему кучу преимуществ, как диктовало им общество. С самого детства, с первыми шагами, словами, игрушками, колыбельными внушались вещи, — аристократы выше, у них много денег, власти, но это, порой, делало их жизнь сложнее положения рабочих. Конечно, жить в поместье куда приятнее, чем в комнате с десятками других людей, когда из трещин в полу и рамах дует, а матрас заляпан огромными пятнами, но, всё же, боль внутри распространялась совершенно на всех. — Скажи, что ты хочешь сделать? — выдыхает Уилл, и грудь его резким движением вздымается, следом опускаясь. — Неужели ты любишь его? Это звучит, как оскорбление, и Альберт готов закричать от возмущения, но сердце не дает поступить так, — не знает граф, от чего внутри поселилось смутное чувство нежности. Он никогда не любил свою семью, так почему внутри появилось желание, как в раннем детстве, прижаться к маме, втянуть запах свежести и ткани, потрепать младшего брата по голове и всмотреться в его глаза? Альберт не дает приятным воспоминаниям наполнить свои мысли, но, всё же, разум не может до конца заглушить все чувства, что с таким рвением возникают в животе и поднимаются, оставляя комок в горле. Уилл смотрит прямо. Ох уж этот Альберт, что старается следовать своему плану, — он пообещал дать всё, что может, быть послушным и исправить то, что будет в силах. Парень был подростком, который терпеть не мог собственное окружение, семью, был готов избавиться от этого, засадить в родного брата кухонный нож, но Уилл знает, что руки юного графа тряслись бы, как в лихорадке, а слезы наполнили бы глаза сплошным маревом. Можно ли доверять тому, что был в состоянии поднять руку на родных людей? Чтобы Льюис не сделал, Уилл даже мысли не допускал о его избавлении. Альберт был уверен в себе, но в глаза читалась слабость, — воспоминания игрались в нем так, что нельзя было сдержать. Граф хотел нормальную семью и сейчас, когда их план пошел иначе, внутри парня что-то пошатнулось, ударило по психике, и он отчаянно желал, чтобы Билли, — его грубый, капризный младший брат, — оставался рядом. Уилл всегда был около Льюиса, и даже мог осознать всю правильность этого мышления, только вот ничуть не хотелось связываться с этим Билли. Альберт сейчас вывалит на него всё, что успеет придумать, разумеется, в свою пользу и глупых мечтаний, надежд, и только Уилл может решить. Льюис рядом недовольно завозился, чувствуя, как напряжение повисло в воздухе, пальчики стиснули ткань, и оставалось только положить руку на его бедро, поглаживая в попытках успокоить. Всё зависит от аргументов и убедительность слов Альберта. Сумеет он доказать Уиллу свою правоту, выстроить новый план, где будет еще один человек, или же сам всё испортит? В парне всё еще злость и обида, которые заставляют кусать губы и бить стены, и это далеко не одно настроение Уилла. Сейчас Альберту предстоит выбрать. — Два часа, — говорит Уилл, улыбаясь, а после поднимает руку, показывая пальцами цифру, и в глазах старшего брата читается природный страх. — У нас будет время на размышления, включенное в этот промежуток. Начинай! Льюис, наконец, садится, и всё его лицо выражает лишь возмущение, непонимание, пока Уилл только поглаживает его по волосам. Альберт готов вывалить на них целую гору слов, но, с тем, совершенно не знает, что сказать, обводит взглядом братьев, словно никогда их раньше не видел. Страх в груди больно колет в ребра. — На самом деле… он хорошо играет. Если надо — заплачет, забьется в истерике, потом прикинется паинькой, будет говорить то, что нужно. Билли… будет добиваться информации через людей. — Пользы маловато, — пожимает плечами Уилл. — Он заставляет себя хотеть. Взбредет ему в голову — любую информацию заставит рассказать. Угрожать начнёт или просто переспит для этого. Не это ли нужно для продвижения? Тот, кто сможет проникнуть к любому, вотрется в доверие, а потом начнет действовать? — Думаешь, кто-то будет слушать ребёнка? — Но сейчас мы все дети, — выдыхает Альберт. — Он похож на маму, вырастет и станет красивым, поверь, я знаю свою семью. Сколько сейчас аристократов ведутся на глупые шуточки и кокетство? — Продолжай. — Я видел его… он не дурак, только притворяется. Билли никогда не показывает, но хорош в гуманитарных науках и быстро запоминает, — языки, которые можно употреблять для нашей же пользы? — Хорошо, — кивает Уилл, всматриваясь в лицо старшего брата. — Аккуратность. Он редкостный перфекционист, пока всё идеально лежать не будет, не успокоится и не прекратит всех доставать. — Это не всегда плюс, — лицо мальчишки отображает наигранное сожаление. — Поспорю, — выдыхает Альберт, прикладывая пальцы к подбородку, как в каком-нибудь детективе. Уилл останавливает его одним взмахом руки, облизывает бледные сухие губы, словно пробуя на вкус все слова старшего брата, оценивая ситуацию. Льюис рядом недовольно сопит, явно не воодушевленный такими словами, а потом цепляется пальцами за одеяло и опускает глазки, на что Альберт нервно вздрагивает плечами. Уилл раздумывает всего секунду, но понять его решение можно легко, — он давно всё придумал и вывел правильные шаги решения, которые легко выливались в прекрасный план действий. Юный граф ждал одних только слов, которые могли решить всё, но сердце его заходилось в ударах, явно не желая услышать отказ. Уилл расценивает всё, что может произойти, просчитывает меньше, чем за минуту, а после улыбается так мерзко, что Альберту становится не по себе. — Учти, что послушную проститутку из него делаешь ты, — Уилл лишь слегка покачнулся, — и отвечаешь за всё именно ты, Альберт. — Вы одного возраста, думаю, сообразит. — Хорошо. Запомни: если он промахнется, то, как родитель за ребенка, нести ответственность будешь ты, я не собираюсь нянчиться. Альберт кивнул головой. Он прекрасно понимал всё, о чем говорит Уилл, ума ему хватит обставить всё так ловко, что никакой граф не понадобится, останутся деньги, связи, фамилия, которые протолкнут и исполнят план. Льюис, пусть и ребенок, тоже не глупенький мальчик, действуя сообща, всё получится просто прекрасно, так зачем цепляться за Альберта, который только что сделал выбор, что медленно мог перевернуть всё, что только начало строиться? — Что ж, у тебя еще есть время, может, он не захочет, — Уилл легко пожал плечами, словно говоря факт, — или уже готовится прыгнуть… — Прыгнуть? — выдохнул граф, и в собственных глазах, уверен, отразился испуг, который тут же туманился чем-то другим, но таким же глубоким, как раньше. Уилл легко приподнял брови в вопросе: «Ты действительно не догадываешься?». Разумеется, его старший брат не отличался такой же проницательностью и умением выстраивать логические цепочки, хоть и умный мальчик, а, может, всё еще сказывался стресс от пережитого. Льюис недовольно потянул его на себя, явно желая что-то сказать, но не в присутствии Альберта, который развернулся так резко, словно желая заработать головокружение. В фигуру юного графа впились яркие глаза, проверяя, изучая любое действие, в любой момент готовые броситься, как дикие зверьки. — Скоро вернусь, — бросил Альберт, сжав руки в кулаки, всё еще не понимания, как он дошел до этой ситуации, что бежит искать младшего брата. Холод больницы окутывает, как плед во время болезни, когда служанка смачивала тряпочку в металлической миске, выжимая и укладывая на горячий лоб. Альберт и не припомнит, чтобы бывал в подобных местах, родители с самого детства имели домашнего доктора, что часто находился в поместье и редко выезжал за пределы. Каменные стены навевают неизвестную тоску, которая заставляла опускать голову и поджимать губы, недовольно думать о чем-то глубоком, философском, неправильном. Граф, честно, считал всё это до ужаса глупым. Он и не помнит теплых воспоминаний, которые их связывали с братом, лишь изредка в его голове мелькали маленькими пятнами на огромном холсте. Почему Альберт вдруг решил, что из Билли может выйти что-то хорошее, от чего в груди появилось такое странное чувство? Хотелось выбросить эти эмоции, но сознание не могло просто стереть это, как ластиком маленькую надпись на листочке. Пустой коридор, по которому еще не ходят больные, а тихо спят в палатах, пропахших затхлостью и едва ли не зимним морозом, что рисует на стеклах домов красивые узоры, которые легко складывались в зверей и цветы. Везде застыл, словно вода в тазу, крепкий аромат горьких лекарств и стекла, резины, постельного белья, мягкой ткани халатов, чернил на медицинских карточках. По лестнице наверх, не касаясь перил, замерзая в одной ночнушке, не особо заботясь о том, что графа никто не должен видеть в таком неподобающем виде, который только и делает, что говорит о жалости к своей личности. Альберт борется с желанием плюнуть на все, сказать, что передумал, но почему-то упрямо идет вперед, рассматривая узкие дверцы, старый полоток и деревянные рамы, которые стоит поменять. Ладони сами собой сжимаются, соединяются, чтобы согреть хотя бы пальцы, что, кажется, могут покрыться красной коркой, как зимой, если не носить перчатки. Билли находится у дальнего окна, с распахнутыми ставнями, которые, должно быть, пришлось едва ли не ломать. Ветер проходится по его волосам, а глаза устремлены во внутренний двор, где изредка мелькают рабочие, сжимающие в руках ведра или бумаги. Интересно, действительно ли Билли решился выпрыгнуть, опираясь на слова Уилла? Альберт поглаживает свою щеку, как бывало это во время нервов, подбирая слова, чтобы правильнее сформировать свою речь, ведь он действительно представил брата, как послушную проститутку, будет ли мальчишка рад такому исходу? С другой стороны, Билли должен поблагодарить за то, что парень даже позаботился о том, чтобы включить в план и попросить об этом братишек. Парень погладил себя по волосам, успокаивая, и на руке остался сладковатый запах, смешанный с фабричным дымом Лондона, который пропитал все тротуары и улицы, кэбы, больницы, магазины. Всё это — сточные воды, металл, старые грязные дома и огромные особняки, пышные балы и дамы в шикарных платьях, разорванная одежда и едва заработанный пенни. Противоречия и различные столкновения огромного города, которые никак не смешивались, огрызаясь друг на друга, не собираясь дружить или хотя бы пытаться не ругаться. Альберт — граф, который с раннего детства воспитывался в шикарных условиях, за ним ходили няньки и гувернантки, огромная комната с множеством игрушек, красивая одежда, ванная, с четырех лет верхом, держась на лучших скакунах, с оплаченным образованием и готовым местом. Жаловаться не на что, но Альберт с детства чувствовал себя чужим среди этих драгоценностей и великолепных дворцов, красоты фонтанов и осанок, что выучены с малых лет. — Что, проблемы? — интересуется Билли, повернув голову, и глаза его свернули каким-то неподдельным испугом. Волосы не были уложены в привычном жесте, видимо, он действительно был сильно потрясен произошедшим, но Альберту не было жалко младшего брата. — А если и так? — парень быстрыми шагами оказался рядом и, всего лишь раз пробежавшись по фигуре, точно также, как и Билли секунду назад, устремил взгляд в окно. Августовский ветер пронизывал так, что становилось жутко, целовал щеки, открытую шею, ноги. — Что ты сделаешь? Руки Билли тряслись, хотя он прятал их в складках ткани, опираясь на каменный выступ, он казался обычным брошенным ребенком, которому некуда идти. Все дети семьи Мориарти слишком юны для того, чтобы оставаться в одиночестве, решать проблемы, что давят на психику и не могут дать спокойно вдохнуть, им нужны родители или другие взрослые люди. Альберт — старший, ему самому четырнадцать, даже не юность, — та придет только через несколько лет, — и сейчас все заботы лягут на его плечи. Парень прекрасно понимал, что придется заменить братьям и маму, и папу, и бабушек, и дедушек, теть, дядь, кузенов, — всю семью. Придется пытаться понять, поддержать, помогать, воспитывать, когда надо, успокаивать, читать сказки на ночь, успокаивать во время срывов, даже если самому тяжело. Альберт потерпит, ничего страшного, братья еще младше, они совсем дети, так что нужно заткнуться, засунуть свои чувства глубоко внутрь и улыбаться, делая вид, что ничуть не больно. — Скажем, что из-за стресса… Я спрыгнул с крыши. Меня ничего не держит. Альберт замер лишь на мгновение, осознавая слова, а после тяжело выдохнул, потирая глазами переносицу. Разумеется, Билли будет думать о таком, это вполне естественная реакция, поиск решения всех проблем, да и кто ему здесь рад? Альберт никогда не думал, что брату хватит сил и смелости поступить так. Родителей нет, дома, в котором он вырос, тоже, а мальчик совершенно не привык к такой обстановке, да и, являясь ребенком, просто не видел другого проявления эмоций, кроме слез. Перегруженная нервная система — срыв, паника, крики и всё прилагающиеся. — Ничего? — усмехнулся Альберт, складывая руки на груди, как делала это мама когда-то. Парень тут же одернул себя, на что Билли, кажется, был готов расхохотаться. — Берти, ты же всё прекрасно знаешь, — мальчишка грустно улыбнулся. — Особняк, родители…а ты бы меня сам с удовольствием отсюда скинул, не так ли? Мне не страшно. Альберт вновь осмотрел фигуру брата, склонившуюся, всматривающуюся вдаль. Страх? Определенно. Билли всего лишь ребенок, который лишился всего в один момент, слезы сами собой потекут по щекам. Может, им стоило бы держаться вместе, как братья, словно Уилл и Льюис, но они оба не испытывали друг к другу достаточно приятных чувств, чтобы обниматься и улыбаться в такие моменты. — Страшно, — качнул головой Альберт, и его волнистые пряди упали на бледный лоб густым водопадом темно-каштановых цветов. — Очень. Билли улыбнулся резко, нервно, а после рассмеялся так, что, должно быть, доктор бы вздрогнул от этого. Альберт на это только остался невозмутимым, дожидаясь, пока его подобие истерики закончится. Это пугает, — дрожащие плечи, словно во время танца, выступившие на покрасневших глазах слезы, истеричность в голосе, которая казалась настолько неестественной, что хотелось засмеяться следом. — Неужели ты хочешь остаться со мной? — дыхание Билли тяжелое, словно он сделал несколько кругов вокруг огромного здания. — Какой хороший старший брат. «Дать бы тебе подзатыльник», — но рука старшего сына Мориарти не поднимается. Конечно, отступать уже не хочется, да и зачем? Он только что всё решил, подумал дать возможность Билли сделать что-то хорошее и помочь им в совершении плана, а убрать его всегда можно, не стоит так сильно переживать, всё можно решить и исправить. — У тебя есть шанс, — голос Альберта делается серьезным, как у папы во время особо важных разговоров. — Слушаешься меня, не кричишь, становишься прекрасным ребенком, послушным, как с папой. Тронешь Уилла — скину с крыши. Тронешь Льюиса — Уилл разберётся. Никаких слов поперёк, никаких драк, обзывательств, забудь обо всём, что тебе позволялось раньше. Сейчас мы делаем всё по плану, ты слушаешь меня и не возражаешь. Я говорю — ты уже исполнить должен. Это понятно? Билли нервно сглатывает, широко распахивая глаза. Кажется, он не до конца понял всего, что только что произнес старший брат, его руки сжали камень, а рот открылся, но звука не вырвалось из груди. Альберт лишь усмехнулся, круто развернулся, чтобы ускорить мыслительный процесс, что мгновенно ударил под ребра, будто давая понять, что есть секунда на ответ, иначе можно исполнять то, что Билли хотел до этого. Мальчишка испуганно поджимает губы, а после, сообразив, какой выбор для него является лучшим, выдает слишком взволнованно: — Хорошо, я согласен.Ну, что, готовы увидеть историю братьев Мориарти?