Война окончена

Солнечный диск тяжело и неумолимо клонится к горизонту, когда Арес замечает, что уровень топлива в баке подходит к нулевой отметке. Городишко, через который его ведет дорога без цели, крохотный настолько, что едва ли в нем наберется пара тысяч человеческих душ. Останавливаться в этой дыре нет никакого желания, но бак харлея пустеет прямо на глазах, не оставляя выбора. До заправки Арес добирается уже в сумерках и закуривает прямо у бензоколонки, пока кормит своего железного зверя. Чувство самосохранения у бога войны всегда было так себе. Бессмертие накладывает определенный отпечаток, позволяя совершать несвойственные человеку глупости. Бессмертие или кризис среднего возраста, как назвала это Афродита, когда он сообщил, что больше не вернется на Олимп? Средний возраст. Арес невесело ухмыляется, сминая сигарету пальцами и следя за тем, как мелкие искры падают прямо ему под ноги, где рядом с тяжелыми ботинками собралась маленькая лужа вонючего бензина. Их разделяют всего пара сантиметров. Средний возраст у бога, чей век тянется уже несколько тысячелетий. Смешно. Арес так погружен в свои мысли, что не сразу замечает, что к нему спешит престарелый заправщик в истертой робе. Старик нехило перепугался, наверное, увидев, как вспыхивает в темноте огонек его зажигалки. — Сынок, ты что ж творишь? — взволнованно кричит он, но продолжает приближаться, не боясь взлететь на воздух вместе с Аресом, которого так неожиданно накрыло меланхолией. — Прости, отец, — миролюбиво, как может, скалится Арес и тушит окурок о раскрытую ладонь, не давая паре проворных искр достигнуть цели, — задумался. — Что ж ты так? — охает старик и качает головой, глядя на Ареса со странной смесью жалости и ужаса. — Об себя… — Мне не впервой, — не врет Арес и легонько бьет носком ботинка по резине байка. — Где тут можно выпить? — Он знает, что алкоголь его не возьмет, знает, что просидит в баре до глубокой ночи, пока до него не доебется какой-нибудь неадекватный горожанин и все закончится дракой. Хорошей, злобной дракой, которая напомнит ему, кто он такой — безжалостный и опасный ублюдок, бог войны ради войны, настоящий отморозок, который топчет небесную и земную твердь многие века. — Так это… вон, — кивает растерянно старик на тускло мерцающую вывеску у здания через дорогу. В баре густо пахнет горьким сигаретным дымом, потом и дешевым алкоголем, которым заливают глотки немногочисленные посетители. Арес сканирует помещение взглядом, подмечая компанию из нескольких мужчин за дальним столиком — хороший вариант, чтобы скинуть пар, достаточно будет только обратить на себя внимание одного из них, и стычки не избежать, такие заводятся с полуоборота, вскипают звериной яростью, летят в драку бездумно. Все как Арес любит. Вот только. Он чувствует, что кто-то неотрывно следит за ним с тех пор, как он перешагнул порог этой дыры. Чувствует на себе чужой внимательный взгляд. У Ареса чуйка на неприятности, но он не ощущает угрозы. Только живой интерес и любопытство. Это странно будоражит. Бармен заполняет рокс Ареса бурым, терпко пахнущим виски, и это почти вкусно на голодный желудок, несмотря на то, что качество выпивки оставляет желать лучшего. Он выпивает его залпом, позволяя жидкому огню обжечь горло, и просит повторить. Чужой взгляд продолжает жалить лопатки, и Аресу от этого становится весело. Он не собирается искать его обладателя: лучшая тактика в охоте — это выжидание. Когда бармен наполняет стакан в третий раз, Арес слышит шаги за спиной и ухмыляется, потому что понимает, что этот цокающий звук не может принадлежать человеку. Стоит сатиру приземлиться на соседний стул и отсалютовать бармену пустой бутылкой пива, прося повторить, Арес поворачивается к нему и начинает разглядывать, не скрывая интереса. На вид парню лет двадцать пять, но возраст этих тварей никогда нельзя определить на глаз. На лице ни единой морщинки или отметины, кожа цвета молочного шоколада, тугие крупные завитки иссиня-черных кудрей обрамляют скуластое лицо. Арес бессознательно зависает, выхватывая в скудном освещение бара его черты — прямой нос, чувственные полные губы и карие, почти черные глаза в обрамлении густых длинных ресниц. Красивый, как черт, и такой же рогатый — на макушке скрытые от людей магическим туманом виднеются крупные закрученные рога. — Дырку просверлишь — так пялиться, — хмыкает сатир негромко, дергая заостренными ушами, и Арес на это растягивает губы в едкой ухмылке. — Ты смотрел, теперь моя очередь, — говорит он, понижая голос и продолжая разглядывать своего соседа по бару. Парень не крупный, но высокий и жилистый, с сильными руками и широкими плечами. Аресу такие нравятся. Он чуть отклоняется, чтобы лучше видеть то, что находится ниже линии бедер, то, что недоступно никому в этом богом забытом захолустье, — ноги, покрытые темной густой шерстью, и копыта, поставленные на перекладину барного стула. Много лет назад Арес был знаком с одним из таких. Совсем мелким мальчишкой, с крошечными еще рожками и внимательными глазами. — Что бог войны забыл тут? — спрашивает сатир, и Арес впервые не рад, что его так быстро узнали. — Проездом, — отвечает он коротко и пожимает плечами, оглядываясь на компанию, которая с каждой новой порцией алкоголя шумит, как будто специально напрашивается. — Решил совместить приятное с полезным? — понятливо кивает сатир, прослеживая за взглядом Ареса. — Совсем не меняешься. — Неужели мы уже встречались, малыш? — Арес искренне удивляется и возвращает внимание парню, снова стараясь разглядеть в нем знакомые черты, но все тщетно. — Возможно, — уклончиво отвечает сатир и отпивает из бутылки. Арес смотрит, как дергается его кадык, когда тот глотает, и понимает, что впервые что-то привлекает его больше, чем возможность хорошенько кого-нибудь отметелить. — Ты знаешь мое имя. А как зовут тебя? — спрашивает Арес, потому что это вдруг кажется безумно важным. Парень молчит какое-то время, трет пальцами запотевший бок бутылки, поднимается выше, обводя подушечкой указательного узкое горлышко. Это похоже на прелюдию. От этого в голову Ареса лезут совсем странные, непристойные мысли. — Гроув, — представляется сатир, поворачивая корпус к Аресу и бесстрашно глядя ему в глаза. — Приятно познакомиться, — тянет он, а Арес понимает, что от этого тягучего, словно патока, голоса у него начинает тянуть в паху. — Гроув, — повторяет Арес, не понимая, почему имя кажется ему таким знакомым. — Ну и чего ты хочешь, Гроув? Автограф? Снимай футболку, могу расписаться у тебя на груди, если найдешь маркер. — Хочу узнать, правду ли говорят, что у тебя самый большой хер из всего пантеона, — произносит Гроув как ни в чем не бывало и улыбается такой развязной улыбкой, что Арес на секунду теряется, зависая взглядом на его губах. Ловит себя на мысли, что их хочется повредить, укусить до крови, чтобы почувствовать во рту солоноватый привкус, чтобы текло красным до подбородка, чтобы юркий язык то и дело показывался наружу, смачивая слюной порванную плоть. — Можешь проверить, — проговаривает Арес после долгой паузы и замечает насмешку в карих глазах. Неужели этот сучонок над ним насмехается? — Неа, — качает головой Гроув, подтверждая догадку и отвлекаясь на еще один глоток пива, — просто спросил. — А правда, что сатиры кончают, когда трешь им рога? — вспоминает Арес байку из далекого детства и мстительно ухмыляется, надеясь застать нового знакомого врасплох. Но Гроув лишь дергает ушами, будто Арес задал самый банальный вопрос на свете. — Все от чего-нибудь кончают, — пожимает он плечами, доставая из кармана пачку сигарет и выбивая одну. — Ты большой мальчик и должен такое знать, Арес. Арес знает. Он уверен, что знает. И еще больше уверен в том, что ему жизненно необходимо узнать, от чего кончает этот рогатый ублюдок. Он смотрит, как губы сатира обхватывают фильтр сигареты, и понимает, что хочет, чтобы они обхватывали его член. — Поможешь? — приподнимая бровь, спрашивает Гроув и ждет, пока Арес выудит из кармана старую металлическую зажигалку с откидной крышкой, ждет, пока тот поднесет желтый огонек к его лицу, и ныряет туда кончиком сигареты, глубоко затягиваясь и прикрывая глаза. Свет озаряет его лицо, и Арес замечает неожиданно трогательную россыпь веснушек на его носу. И это сносит ему крышу окончательно. Жар бежит по венам, распаляет, заводит, заставляет деревенеть мышцы. Арес жрет сатира глазами и видит, что того это только больше забавляет. Во времена молодости, когда в Аресе пылало горячее пламя войны, за такие выкрутасы он мог лишить жизни. Но теперь, когда все приелось и кажется пресным, сатир смешливо поглядывающий на него из-под ресниц, вспыхнул ярким пятном в серой веренице дней. Напряжение, скопившееся в теле от одного незначительного разговора, срочно нужно куда-то выпустить. Пора осуществить задуманное. — Присмотри за вещами, малыш, мы не закончили, — просит Арес негромко, поднимаясь на ноги и снимая с плеч тяжелую байкерскую куртку. Кожа на боге войны срастется, раны затянутся, кости встанут на место — у одежды нет такой опции, и он научился ее беречь. Драка вышла славная. Аресу даже делать ничего не пришлось. Его разговор с красавчиком у стойки бара не остался незамеченным, и пришлось поучить компашку толерантности к сексуальным меньшинствам. Костяшки, разбитые и содранные в хлам, приятно зудят, ноет разбитая губа — он позволил себе пропустить пару ударов, чтобы дать людям фору — огонь войны насытился гневом и азартом драки, наелся болью и затих, позволяя собраться с мыслями. Арес осматривается — те, кто устоял на ногах, либо сбежали, либо поднимают осевших на землю товарищей, народ вокруг притих, не желая ввязываться в мордобой, а за баром нет ни Гроува, ни его любимой куртки. — Сучонок рогатый, — цедит Арес и ухмыляется во весь рот, двигаясь к выходу. На город уже опустилась теплая летняя ночь. Желтый свет фонарей выхватывает из сумрака щербатые фасады домов, залезает в окна, просачивается сквозь плотно задернутые шторы, тревожа жителей. Ноги несут Ареса вглубь города, он повинуется порыву и шагает вперед, пока не замечает высокую фигуру в самом конце улицы с накинутой на плечи кожанкой. Гроув идет неспешно, то и дело подносит к лицу руку с зажженной сигаретой и даже не оборачивается, когда Арес сокращает расстояние между ними настолько, чтобы чувствительный слух сатира уловил его шаги. Это снова напоминает Аресу охоту, но он уже не может с точностью ответить, кто из них с сатиром охотник. Он шагает по его следу, словно гончий пес, принюхивается, запоминает движения, следит неотрывно — у Гроува правильная осанка и круглая подтянутая задница, скрытая под плотной тканью джинсовых шорт, доходящих до колен. У Ареса начинает сводить внизу живота от желания проверить, до какого момента длинные ноги с тяжелыми копытами покрыты шерстью. Они так и доходят до небольшого мотеля, сохраняя дистанцию. Гроув не оборачивается, только изредка отводит назад уши, прислушиваясь к шагам позади. Он тормозит у одного из номеров и одним плавным движением стягивает с плеч куртку Ареса, кидая ее на плетеное кресло рядом, достает из кармана шорт ключ, вставляет его в замок и проворачивает, толкая дверь, скрываясь внутри и неплотно прикрывая ее за собой. Ночь вокруг тиха настолько, что кажется, будто все живое покинуло этот городишко. В царстве Аида и то больше звуков. Мимо не проносятся автомобили, по темным улицам не шатаются поздние прохожие. Когда Арес подходит ближе и подхватывает свою куртку, она еще хранит чужое тепло. Касаться пальцами нагретой кожи приятно, и Арес понимает, что Гроув предоставил ему выбор — забрать свое и свалить или остаться и шагнуть за порог его номера. Арес выбирает второе. Внутри на удивление неплохо и чисто. Из мебели только широкая кровать, пара кресел и тумба с допотопным телевизором, по которому беззвучно крутится какое-то развлекательное ночное шоу. Гроува нигде нет, но Арес слышит шум воды из ванной и тихонько прикрывает за собой дверь, опускаясь в одно из кресел в углу. Когда Гроув выходит из ванной с полотенцем на узких бедрах, на его лице не отражается ничего, что походило бы на удивление. Он отлично знал, что Арес заглотит наживку, как голодная рыба крючок, и сам выпрыгнет в его руки. Аресу становится иррационально обидно от собственной предсказуемости, но все смещается на задний план, когда Гроув, ослабив хватку, отпускает полотенце и оно тяжело оседает на пол. — Никогда не видел голых сатиров, — хмыкает Арес, скользя взглядом по линиям чужого тела. У Гроува широкая грудь, маленькие темные ареолы сосков, рельефный живот и тугие черные завитушки в паху. До середины бедра на коже цвета молочного шоколада редкие, совсем как у людей, волоски, которые густеют, чем ниже скользит изучающий взгляд, и превращаются в густую шерсть на ногах. — Я слышал, у вас и хвост есть? — Проверь, — с вызовом бросает Гроув, делая шаг назад и вздрагивая ушами. Он следит неотрывно за тем, как Арес медленно поднимается на ноги и под чужим взглядом стягивает с себя футболку, как расстегивает ставшие тесными джинсы. Кожа Ареса испещрена старыми, загрубевшими шрамами после многочисленных битв, в которые ввязывался бог войны. Да, он бессмертен, и каждая из отметин ежедневно напоминает ему об этом. Чем ближе подходит Арес, тем тяжелее вздымается грудь сатира, тем ярче горит жаркий огонь в его темных глазах. Арес уверен, что будь этот огонь материальным, им бы можно было спалить половину штата. Он накрывает ладонями плечи Гроува и заставляет медленно развернуться, чтобы увидеть то, что искал, — маленький пушистый хвостик в районе крестца. — Ого, — выдыхает Арес почти неслышно и накрывает ладонью темный мех, от чего Гроув ощутимо вздрагивает и покрывается мурашками. — Такой чувствительный, да? — догадывается Арес и довольно скалится, оглаживая круглые ягодицы. — Чувствительный, но кончаю я другим местом, — огрызается Гроув, оборачиваясь через плечо и подаваясь назад, чтобы вжаться задницей в пах Ареса. — Не терпится посмотреть, — соглашается тот и обхватывает пальцами челюсть парня, пока он не успел отвернуться, грубо сжимая. Губы сатира кривятся от боли, но Арес не может оторвать от них взгляда. Влажные, яркие, горячие. Он ныряет меж них языком без прелюдий. От того, как Гроув мычит и выгибается в его руках, от того, как протестно выталкивает наглеца из своего рта, у Ареса стучит в висках. Он сминает, кусает и вылизывает, преодолевая сопротивление с такой яростью, будто снова оказался на поле боя. — Ты же не рассчитывал на нежности от бога войны, малыш? — рычит Арес, разворачивая Гроува лицом к себе и впиваясь пальцами в его бока. — Иначе это очень глупо. — Я рассчитывал, что ты меня выебешь, но мы все еще не в постели, — цедит Гроув, лихорадочно облизываясь и зарываясь пальцами в волосы Ареса, чтобы тут же стиснуть, натянуть пряди и вызвать у того тихое шипение сквозь зубы. — Сначала я как следует накажу тебя за то, что ты упер мою куртку, — качает он головой и толкает Гроува к кровати, присаживаясь на край. — Ложись. — Он кивает на колени, и сатир не думая сопротивляться тут же устраивается на них вниз животом, низко опуская рогатую голову. На спине у Гроува россыпь мелких темных родинок, Арес скользит по ним пальцами, спускаясь к пояснице, обводит кожу вокруг хвоста, ныряет в ложбинку между ягодиц, проходясь подушечками по горячей, влажной дырке. Гроув готовил себя для него, он предположил, что Арес не расщедрится на долгую прелюдию, смазал и растянул задницу как мог, чтобы можно было войти одним плавным движением без вреда для здоровья, но разве может Арес отказаться от того, чтобы нырнуть в эту глубину пальцами для начала? Чтобы протолкнуться на пару фаланг с ходу и огладить скользкие стенки, которые судорожно его сжимают. — Это не похоже на наказание, — хрипит Гроув, хватаясь пальцами за штанину Ареса. Кончики его ушей раскраснелись и дрожат, спина и плечи влажно поблескивают в свете отельных ламп. Арес ухмыляется и жестко обхватывает его хвост, вызывая тихий скулеж вперемешку с грязной бранью. Примеряется и замахивается, чтобы оставить на смуглой коже наливающийся красным след от шлепка. Гроув вскрикивает и вскидывает голову, трясёт взмокшими кудряшками, но они настойчиво прилипают к вискам и лбу. Шлепки звонко ложатся на кожу один за другим. — Так лучше? — веселится Арес, но Гроув ему уже не отвечает. Обжигающая ягодицы сладкая боль, чувствительный хвост, сжатый в твердой ладони, член, который то и дело проезжается уздечкой по грубой джинсе, оставляя на ней неровные пятна… Гроув теряется в ощущениях, мечется в умелых руках бога войны и все, на что его хватает, — это хриплые протяжные стоны, нектаром вливающиеся в уши Ареса. Шлепки сменяются пальцами, таранящими нутро сатира. Арес трахает его, вбиваясь до костяшек, свободной ладонью оглаживает влажную поясницу, сведенные лопатки, зарывается в кудри на затылке, на пробу касается ребристой, гладкой поверхности рогов. Гроув от этого вздрагивает как-то по новому, дергает головой, то ли пытаясь уйти от прикосновения, то ли напрашиваясь на новое. Сотни лет назад, когда людей на земле было в миллионы раз меньше, Аресу возводили храмы, приносили дары, в его честь начинали битвы и устраивали оргии. Мужчины и женщины сплетались телами, воздавая хвалу богу войны, с его именем на устах обрывали жизни и зачинали новые. И как же давно Арес не чувствовал ничего подобного. От острого возбуждения, от жгучего, голодного желания темнеет в глазах. Сатиры — низшие божества, блудливые хранители леса, ненасытные демоны плодородия. Гроув, распластанный на его коленях, — олицетворение похоти. Его прошибает судорогой, когда Арес добавляет к двум пальцам третий, а потом и четвертый, его выламывает от приближающегося пика блаженства, который наступает, стоит Аресу ухватить рог и заставить запрокинуть голову. Все стихает в ту же секунду. Слышно только тяжелое хриплое дыхание Гроува, он расслабляется, разжимает побелевшие от напряжения пальцы, которыми цеплялся за ногу Ареса, и растекается в его руках подтаявшим кусочком сливочного масла. С его члена на темный ковролин капает густое пряно пахнущее семя. — С наказанием мы закончили, — говорит Арес негромко и скидывает сатира с коленей на кровать, поднимаясь на ноги и начиная неторопливо стягивать джинсы вместе с бельем. — Теперь будет награда? — ухмыляется широко Гроув, разворачиваясь на спину, широко раскидывая длинные ноги и упираясь копытами в край кровати. Его член все еще стоит, растраханный, раскрасневшийся анус пульсирует, оргазм не принес должного облегчения, но Арес готов это облегчение дать сполна. Когда он освобождает себя от одежды, улыбка Гроува на секунду меркнет, в глазах появляется лихорадочный огонек, уши вздрагивают от нетерпения, выдавая хозяина с головой. — Слухи не врали, — мурлычет Гроув, и Арес ухмыляется, качая головой и вставая между его ног. Хватает за бедра, притягивая ближе к краю кровати, гладит там, где проходит граница голой человеческой кожи и густой звериной шерсти. — Все слухи про меня — правда, — признается он и, сплевывая на ладонь и увлажняя себя, прилаживает головку члена к изнывающему без внимания входу в чужое тело. Гроув принимает его с ходу только наполовину. Кривит губы от распирающего чувства, выгибается, пытаясь уйти от проникновения, но Арес крепко держит его за бедра, выжидает, дает привыкнуть. Сатир тугой и горячий, справиться с желанием засадить сразу на всю длину без остатка удается с трудом. — Давай, я выдержу, — подбадривает еле слышно Гроув, и Арес начинает двигаться. Сначала медленно, с каждым толчком проскальзывая все глубже, потом все быстрее и быстрее, увеличивая амплитуду, вбиваясь с оттяжкой. Он накрывает ладонями бедра сатира, опирается на них, разводя шире, заставляя максимально раскрыться, и скользит в жаркую глубину его тела. Тяжелые копыта Гроува болтаются на уровне лица Ареса и он ловит себя на мысли, что безумно хочет зарыться носом в мягкую, лоснящуюся шерсть на голени. Гроув под ним надрывно хрипит, заводит руки за голову, слепо цепляется за сползающее с постели покрывало. Как бы Арес ни вжимал его в матрас, спина Гроува елозит взад-вперед от каждой фрикции, глаза закатываются от удовольствия. Арес упивается видом распластанного под ним сатира, кончить хочется так сильно, что яйца чуть не звенят, то и дело влажно шлепая по чужой заднице. Но желание продлить удовольствие сильнее. Арес выпрямляется, выскальзывает из Гроува под протяжное, протестующее мычание и опускается перед ним на колени, чтобы тут же прильнуть губами к раскрытому анусу, обвести вспухшие края языком, изнежить, увлажнить, дать передышку себе и любовнику. Гроув тянется к собственному члену, но его ладонь успевают перехватить, настойчиво откидывая в сторону. — Нельзя, — рычит Арес, размазывая слюну по его промежности и снова поднимаясь. Ноги Гроува так удобно ложатся на его плечи, будто одно изначально создано для другого. Будто сошелся какой-то сложный пазл, потерянные детали которого наконец-то отыскались в запылившейся коробке. От новых толчков член сатира дергается в ритм, сочится предэякулятом, жаждет внимания и разрядки. — Пожалуйста… — умоляет Гроув, не в силах больше сдерживаться. — Чего ты хочешь? — улыбается Арес, рвано двигаясь в нем и зарываясь пальцами, как мечталось, в густой мех. — Дай мне кончить, — мычит Гроув, мечется под ним на кровати, напрягает ноги, заставляя прильнуть ближе, накрывает влажными ладонями щеки, зарывается в волосы на затылке. Он мокрый настолько, будто только вылез из душа, над верхней губой бисером выступил пот, капли катятся со лба к вискам. Арес склоняется ниже и длинно проводит языком у острого уха, собирая соленую влагу. — Давай же, малыш, — шепчет он, находя ладонью член сатира, сжимая его и в пару быстрых движений доводя до вожделенной разрядки. Сперма Гроува не такая густая, как в первый раз, выплескивается толчками, украшая животы обоих водянистыми каплями. Аресу хватает этого, чтобы в несколько движений достигнуть пика и излиться глубоко в недрах расслабленного оргазмом тела. Война окончена. *** Гроув отключается почти сразу. Арес только и успевает обтереть его влажным полотенцем и сходить в душ, а сатир уже крепко спит, свернувшись на краю кровати и натянув на себя чудом оставшуюся чистой простыню. Арес неторопливо влезает в скинутое на пол белье и не понимает, почему у него не хватает решимости уйти. Они оба получили то, что хотели, насытились друг другом, утолили животный голод. Гроув во сне выглядит моложе своих лет. Сколько ему на самом деле? Пятьдесят? Шестьдесят? По сравнению с Аресом он все еще несмышленый мальчишка, не проживший и века. Но сколько в нем затаенного огня, жажды жизни. Арес стоит у кровати и не может шелохнуться, пока не начинает глухо вибрировать оставленный на тумбе смартфон, принадлежащий Гроуву. Он не должен, но мельком смотрит на экран, где высвечиваются фото мужчины лет сорока и короткая подпись «Перси». Картинка встает на место, приобретает четкость, и Арес вспоминает мальчишку из бара, который двадцать лет назад признался, что восхищается богом войны. «Сатиры едят тофу, поклоняются цветам, поют песни о своих чувствах, сатиры далеко не мои фанаты», — вспоминает он свои слова. «Сатиры — дети природы, — отвечает Гроувер. — А природа жестока, ее клыки и когти в крови», — добавляет он. Арес помнит этот разговор отчего-то до мельчайших подробностей. Помнит все двадцать лет, за которые произошло столько всего. Гроув нехотя разлепляет глаза и, протянув руку, скидывает звонок, смотрит на темный силуэт перед собой и, немного подумав, отодвигается в сторону, освобождая для Ареса место. — Мы уже встречались, — подытоживает Арес и опускается на постель, чтобы улечься рядом. В глазах Гроува отражается тусклый свет луны, проникающий в номер сквозь щель в плотно задернутых шторах. — Расскажешь мне завтра, как дела у моего брата? — Если угостишь меня завтраком, — ухмыляется Гроув и устраивается в его объятиях, закидывая на бедро бога войны мохнатую ногу. — И прокатишь на байке. — Договорились, — соглашается Арес, надеясь, что им с Гроувером по пути.