Жаркое лето на Хоккайдо

      — Это сегодня? — Нобара потянулась, выгнувшись на кровати. Она лежала поверх покрывала, в рваных джинсовых шортах и полосатой футболке, похожая на леденец.       — Что сегодня? — спросил Юджи, протирая корешок книги. Отец попросил его прибраться перед тем, как к ним приедет долгожданный гость. Точно. Гость. — Да, — ответил парень, оглядываясь на подругу. — Да, сегодня. Они как раз поехали встречать его в аэропорт.       До ближайших городов — Титосэ и Томакомай — было около получаса на машине, и Юджи знал, что ждать родителей с гостем стоит с минуты на минуту.       Его отец изучал диалекты — говоры разных префектур. Его мать писала научную монографию о сельском хозяйстве на Хоккайдо. Он сам… он просто проводил дни за чтением и поездками в Томакомай в магазинчик сладостей, а потом они с Нобарой напивались газировками и лежали под деревьями, спасаясь от солнца, которое лилось с неба, как мёд. Лето на Хоккайдо всегда было долгим, жарким и прекрасным.       Был ещё Мегуми — Мегуми-который-уехал-в-Токио, Мегуми-первая-любовь, Мегуми-самый-лучший-друг, Мегуми-Гуми-Мегумин. В общем, воспоминания о нём неотрывно следовали за Юджи всё то лето, вплоть до встречи с… но мы немного забегаем вперёд.       — Слышишь? — Юджи бросился к окну, перегнулся через бамбуковую раму и свесился наружу, так, что Нобара испуганно поднялась с кровати и подошла к нему, чтобы, если он начнёт падать, схватить его за ноги.       — Едут, да? — она высунула в окно голову.       Слева, из-за парочки домов и небольшой рощицы, выехала голубая машина родителей Юджи. Сверху было не видно, кто сидел за рулём. Задние окна были открыты, но лицо гостя скрывала крыша автомобиля. Только его бледная — необычно бледная для Хоккайдо — рука свисала на дверцу, покачиваясь в такт включённому в машине радио. На нём была бирюзовая рубашка с узором из облаков, а на запястье висели часы на коричневом ремешке. Юджи смотрел во все глаза, а дверь машины так и не открывалась.       Первой показалась мама — с её волосами в низком хвостике, в полосатом платье с маленькими якорями на рукавах. Потом отец — уверенная походка и руки в карманах.       И — он! Он!!! Белые — вау! — волосы, тёмные очки скрывают глаза, рубашка расстёгнута почти до середины груди, и эти джинсовые шорты чуть выше колен. Он был похож на человека, приехавшего на курорт. Шлёпки хлопали при ходьбе о плитку, которой был выложен подъезд к дому.       — Юджи! — позвала мама, и голос донёсся одновременно с улицы и из дома, взлетев по лестнице вверх. — Юджи!!!       — Нужно спуститься, — произнёс парень, всё так же стоя у окна. Он провожал взглядом гостя, который не замечал, что на него смотрят. Движение рукой, чтобы проверить на часах время. Пальцы легонько подталкивают сползшие на нос очки ближе к глазам.       — Мне тоже? — спросила Нобара.       — Конечно! Ты мне как семья, — ответил парень уже с лестницы.       Здесь на стенах были развешаны его детские рисунки, рядом с неплохими картинами, написанными его матерью. Основные темы: природа и сельское хозяйство. Основными темами работ маленького Юджи были: “мама, папа, я, Мегуми, Нобара, собака, кот и рыбки”.       Он спустился в коридор, соединяющий входную дверь с гостиной, кухней и ванной комнатами. И — какая удача! — лицом к лицу столкнулся с гостем, который остановился напротив лестницы.       — Привет, — мужчина протянул руку, на которой не было часов. В другой он держал большую спортивную сумку. — Я Сатору.       “Сразу по имени?” — подумал Юджи. Он был удивлён, но даже как-то приятно удивлён, потому что это делало его как будто ближе к этому незнакомцу — то есть, к этому Сатору.       — Юджи. Очень приятно.       — Позаботься обо мне, — улыбнулся гость, и Юджи вспыхнул, хотя в этой фразе не было ничего особенного, ничего даже немного отличающегося от того, что обычно говорят при знакомстве.       Парень кивнул, пожимая руку Сатору.       Его кожа — тёплая и слегка липкая, а его пульс настолько хорошо прощупывается, что Юджи кажется, что его сердце бьётся в том же ритме. Ветерок из открытой двери шевелит его волосы, и вокруг лица Са-то-ру как будто что-то поблёскивает, а день так ярко сияет снаружи, что хочется прямо сейчас бежать на улицу, упасть в траву и улыбаться так, чтобы болели щёки…       — Привет. Нобара, очень приятно, — услышал Юджи сзади и отпустил, наконец, руку Сатору, которую, как ему казалось, он держал уже минут пять.       Он вновь представился. Вновь по имени.       Юджи прошёл мимо гостя, обнял отца, поцеловал маму и подхватил со стола персик. Целая корзина таковых стояла под деревом на улице, где он сам оставил её, когда вчера вечером закончил уборку в саду.       — Дорогой, отнеси его сумку к себе в комнату, — шепнула мама, прижимаясь щекой к щеке Юджи.       — Ко мне? А я буду жить…       — Ага, — кивнула женщина.       Что ж, об этом с ним никто не договаривался, но сейчас было совсем, совсем не время спорить. Он с трудом поднял тяжёлую сумку и пошёл наверх, только на середине пути заметив, что Сатору следовал за ним по пятам. Они зашли в комнату, откуда ещё пару минут назад Юджи с замиранием сердца наблюдал за подъезжающей машиной.       — У нас будет общая ванная, — произнёс парень, опуская сумку рядом со своей — но теперь принадлежавшей Сатору — кроватью. — Я в соседней комнате, если что-то нужно, спрашивайте. Я обычно слушаю музыку, так что стучите, прежде чем…       Он обернулся и увидел Сатору, лежавшего лицом в подушку. Его длинные ноги свисали с края кровати, а спина равномерно поднималась и опускалась в такт дыханию. Очки лежали на тумбочке рядом с кроватью.       Юджи вздохнул и закрыл за собой дверь.       Было несколько моментов, которые странно смущали его в этом сожительстве. Первое: то, что Сатору будет спать в его постели, с его запахом, с его волосами на подушке и его потом на простыне. Второе: общая ванная; что, если они захотят помыться в одно и то же время, и Сатору, не услышав шума воды, вдруг зайдёт, когда Юджи будет принимать душ? Третье: он был чертовски красивым. Юджи не имел как такового типажа, ему нравились отдельные люди, с их особенностями как в характерах, так и во внешности, но… но он слишком хорошо себя знал, чтобы понять, что этот Сатору удивительно попадает в так называемый “типаж”. Кого-то примерно такого же Юджи представлял себе, когда дро… а, в общем-то, не важно.       Когда пришло время обедать, — он понял это по положению солнца — Юджи тихо приоткрыл дверь в комнату Сатору, чтобы позвать его к столу. Мужчина спал удивительно неподвижно и крепко, за пару часов не переменив положения.       Юджи хотел было коснуться его плеча, чтобы попробовать разбудить, но, представив, как жар кожи Сатору растекается по его пальцам, заполняет собой мысли, пульсирует целый день в ладонях… он решил работать изящнее. Пара томов манги, которые лежали на полке книжного шкафа, случайно упали из его рук, создав такой шум, что даже мама снизу крикнула: “Что случилось?!”       Сатору приоткрыл глаза. Цель была достигнута, только вот последствия оказались самые неожиданные.       Его глаза. Его удивительно-голубые, почти светящиеся, переливающиеся небесными красками глаза.       Юджи на несколько секунд забыл даже, что хотел сказать.       — Это… обед, — пробормотал он, ставя мангу на полку. Сердце предательски грохотало в груди.       — А, — фыркнул Сатору. — Я не пойду. Извинись за меня перед мамой, хорошо? Юджи кивнул, не поворачивая головы.       Сейчас ему удивительно понятно было, что он крепко влип.       Он спустился к столу, который располагался на заднем дворе. За столом собрались: мама, отец, Нобара и мамина знакомая Утахиме-чан. Утахиме-чан занималась исследованиями в области почвоведения и была всего лет на пять старше Юджи. Ему исполнилось семнадцать, и Утахиме-чан казалась всё-таки невыразимо далёкой от него, может быть, потому, что их увлечения ни в чём не сходились.       — Бульона? — спросила мама, когда он шлёпнулся на стул-раскладушку.       — Я не голоден, — ответил Юджи. Казалось, персика хватило ему, чтобы наесться. И ещё его неплохо питали все эти мысли… эти мысли о том, как Сатору дышит его запахом, в его кровати, в его комнате, в его доме.       — А где же наш дорогой друг? — отец оглянулся на дверь, как будто ожидая увидеть выходящего на улицу Сатору.       — Спит. Наверное, устал после перелёта.       — Ты всё ему показал? — взволнованно уточнила мама.       — Его комнату, ванную… вроде бы, пока ему больше и не нужно, — ответил Юджи. Он подхватил из корзины персик и, обтерев его о футболку, откусил. Сладкий сок и мякоть приятно заполнили рот, и впервые за этот день парень почувствовал что-то похожее на… спокойствие.       — Когда у Сатору будет свободное время, съездий с ним в город. В Томакомай, и на озеро, — предложила мама.       — И меня с собой возьмите, — попросила Нобара.       — Куда уж мы без тебя, — улыбнулся Юджи.       Нобара была рядом и была незаменима. Никаким Сатору, и никаким Мегуми, и никем в мире нельзя было перекрыть влияние на него Нобары. Она была той, кто первой заговорила с ним о его чувствах, первой, кто нашёл магазинчик сладостей в Томакомай, первой, кто прыгал в озеро, пока Юджи боялся, что вода ещё слишком холодная. Её мечтой было объехать весь Хоккайдо. До Хонсю ей не было дела, и она совершенно не понимала Мегуми, который всегда стремился в Токио. Они с Мегуми вообще были полными противоположностями.       Вся компания, собравшаяся за столом, громко разговаривала и смеялась, и солнце понемногу клонилось к западу. Страна Восходящего Солнца укрывалась рыжей предзакатной пеленой. В такие моменты Юджи сильнее всего чувствовал, что его юность скоро-скоро закончится, и цеплялся за неё пальцами, которые от напряжения болели и дрожали. А лучи солнца грели его щёки, заставляя краснеть.       Вечером он услышал стук в дверь. Сначала — стук в дверь ванной, потом — задержку на пару секунд, и — стук в дверь. Не настойчивый, такой лёгкий, что парень даже не заметил бы его, если бы не ждал этого последние пару часов.       — Войди! — крикнул он, не оборачиваясь. Встретиться взглядом после того, как пересечение их глаз настолько его смутило, было просто невозможно. Он собирался избегать взгляда Сатору. И ещё собирался ни в коем случае не влюбляться в него.       — Не спишь? — спросил мужчина, входя в комнату.       Юджи загородил рукой тетрадь, в которой на специальной линовке писал ноты.       — Нет, занимаюсь…       — Музыкой? — спросил Сатору, и в голосе его была слышна улыбка.       Юджи резко повернулся к нему с выражением недоумения на лице.       — Откуда ты знаешь?       Сатору как будто слегка покраснел от этого вопроса.       — Я просыпался, пока все обедали… и случайно зашёл сюда вместо туалета. Ну и увидел у тебя на столе…       — Ага… — протянул Юджи, стремительно заливаясь краской. “Он же не видел названий того, что я пишу?”       О, названия были очень милые: “Его прикосновения”, “Воспоминания о его голосе”, “Почему только он в моих мыслях?” — и прочие сочетания, указывающие на Мегуми. На самом деле тоска по Мегуми была тем, что питало искусство Юджи на протяжении последнего полугода. До того, как друг уехал в Токио, парень даже не представлял себе, что может так сильно зафиксироваться на одной теме и доить её, пока соки её не иссякнут. А они почему-то всё не иссякали. Мегуми-Мегуми-Мегуми — вот о чём была его музыка, и если бы Сатору увидел это…       — Не волнуйся, я ничего… не видел, — произнёс гость, и Юджи стало понятно, что он ВИДЕЛ.       — Да ничего, я не скрываю плодов своей работы, — постарался произнести парень беззаботно. И сказал то, за что впоследствии проклинал себя тысячу раз: — Могу сыграть тебе что-нибудь, если хочешь.       Сатору просиял.       — Хочу!!! Очень хочу. Я люблю живую музыку, ты даже не представляешь, как!       Юджи не представлял. Сам он воспринимал музыку как часть своей жизни, неотъемлемую и неизменную на протяжении последних пяти лет. Не любил её, но и не ненавидел. Она просто… всегда сопровождала его, и была как бы кусочком его самого. Убери музыку — не будет Юджи. Убери Юджи — и всё останется так же.       — Тогда после ужина, — произнёс парень с улыбкой. В ней было примерно пятьдесят на пятьдесят скрытой боли и искреннего желания порадовать гостя. Как в детстве, когда к ним приезжали друзья родителей, и Юджи читал им традиционную японскую поэзию, которую учил с мамой.       Сатору слегка поклонился ему.       — Жду с нетерпением, — и он вышел из комнаты, не закрыв дверь.       “Он точно видел мои записи”, — думал Юджи. — “И он совершенно невыносим”.       Его невыносимость была как бы частичкой его особого шарма — Юджи понимал это уже сейчас. Убери её — не будет Сатору. Убери Сатору — и всё изменится так бесповоротно, что страшно даже представить. Юджи хотел быть таким же, прекрасно понимая, что никогда, никогда, никогда не станет даже близок своему идеалу.       А идеал этот притягивал его невозвратно.