Последний родственник майора Грома

      Исписанный неаккуратным почерком лист ложится на стол поверх остальных бумаг.       — Это что? — Фёдор Иванович не припоминает, чтобы у них с Громом снова появлялся повод играть в угрозы увольнением, в которые, впрочем, ни один из них уже не верит, но бумагу марать попусту продолжают.       — Заявление, — не моргнув и глазом, отвечает Игорь.       — Я вижу, что заявление, — ворчит Прокопенко, беря лист в руки. — На отпуск. На отпуск?       — На отпуск, — соглашается Игорь. — Можно я дату окончания потом нарисую, задним числом?       — Гром, ты же не ходишь в отпуска, — прищуривается Прокопенко с подозрением. Не то, чтобы он был против, наоборот, бухгалтерия порадуется, что их трудоголик-майор хоть что-то из накопившегося наконец-то выгуляет, но всё-таки ему любопытно.       Игорь пожимает плечами:       — Семейные обстоятельства.       Генерал-полковник ГУ МВД РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Фёдор Иванович Прокопенко видал в своей жизни всякое: у них каждый день такая клоунада разножанровая творится, что в цирк ходить уже неинтересно. Но чтобы кто-то из Громов вдруг добровольно брал отпуск, ещё и с открытой датой, ещё и аргументируя это семейными обстоятельствами... это уже слишком даже для него. Как-то сказочно.       — Семейн... Игорёк, всё нормально? — в конце концов удивлённый начальник в голосе генерал-полковника Прокопенко уступает заслуженное место дяде Феде, беспокоящемуся за своего воспитанника. Громы, что старший, что младший, никогда не брали отпусков просто так, не в их это привычках, и либо это Юля Пчёлкина качественно постаралась, либо что-то действительно случилось.       — Нужно порешать кое-какие дела по Максиму.       — Шустову? — мигом понимает Фёдор Иванович.       — Да, — Игорь немногословен: ему уже хватило разговора с Юлей пару дней назад, а Прокопенко — человек старой закалки и не таких широких взглядов, он воспримет ситуацию куда проще, и сейчас это вовсе не плюс. — Поможете оформить проездной до Карелии?       Фёдор Иванович вытаскивает из стола ещё пару чистых бланков и ищет образцы. Конечно поможет.       Но перед Карелией стоит заглянуть ещё кое-куда.       — Надо было с тобой поехать, — вздыхает Юля в трубку. — А то вдруг твоей харизмы не хватит.       — Я ж к приличным людям еду, — хмыкает Игорь.       — О чём и речь.       — Ты разобралась с фильмом? — меняет тему Гром.       — Глухо. Ещё работаю над этим.       Тем вечером, как только Игорь во всём признался — от брата, до теории с Трубадуром, — Юля, конечно же, первым делом решила, что он спятил. Любой нормальный человек сказал бы то же самое, да и Гром не впервой услышал сомнения по поводу своего душевного здравия, поэтому он даже не обиделся. Пчёлкина, подумав немного, предложила досмотреть на случай, если как раз в конце есть ответ, объясняющий всё.       Тут-то и началась мистика. Скачанный файл оказался повреждённым и обрывался через несколько минут, заполненных глупой погоней разбойников за музыкантами. Попытка скачать заново подарила им точно такой же битый файл, а других торрентов в сети не нашлось. Юля покопалась в телеге, в других соцсетях — пусто, пиратский сезон для этого фильма ещё не открыли, даже завалящей экранки — и той не появилось.       А в кинотеатрах, как назло, закончился прокат. Во всех сразу, по всему Санкт-Петербургу. Идею запросить копию по служебной линии пришлось оставить, ведь там столько волокиты с допусками, что без открытого уголовного дела никакой дружбы с Прокопенко не хватит их получить.       Игорь бросает скучающий взгляд в окно, на пробегающие мимо пейзажи: промзона сменяется парком, мостом через канал и снова парком. Вскоре свет над головой забирает тень эстакады многополосного шоссе.       — О нет, проезжаю МКАД, — с трагедией в голосе возвещает Гром. — Прощай навсегда!       — Валюту взял? — смеётся Юля.       — Да, и все прививки сделал.       На самом деле Игорю очень пригодились бы Юлины навыки раскапывать информацию и Юлино же обаяние там, на месте. Но он не чувствует себя готовым раскрыться настолько, это — очередная глубина того личного, в которое он не привык никого пускать, даже себя.       Гром обязательно исправит это, как только разберётся во всём сам.       Москва встречает его пылью перегруженных дорог, гомоном раздражённой толпы и невкусной шаурмой на Комсомольской площади, поэтому Игорь радуется, что ему всего-то нужно пересесть с Ленинградского вокзала на Ярославский. Его цель — Пушкино.       На базу авиалесоохраны он заявляется без предупреждения и предварительных записей, однако его пропускают, как только слышат фамилию «Шустов», но лишь в направлении руководства. Гром сам не до конца понимает, что ищет, поэтому для начала хочет узнать подробности последнего вылета брата — те, которые не стал выспрашивать ни на похоронах, ни на поминках. Не до того было.       Пара правильно сформулированных вопросов почти-однофамильцу-Громову — и Игорь выясняет, что звонивший ему Соколов давно на пенсии, а его бойцы попали под ротацию, сейчас разбросаны по разным группам, и все, кроме одного, в отпусках. Традиция у их службы такая — в отпуска зимой ходить, пока сезон не начался.       Единственным оставшимся оказывается тот мальчишка-пожарный с похорон, ныне коротающий зимние будни в музее лесоохраны, над которым взял шефство пару лет назад. Гром находит его среди стеллажей собирающим газетную подшивку и замечает: мальчишка возмужал, поднабрал в плечах, оброс щетиной и выглядит почти таким же уставшим, как его наставник.       — М-макс... — вырывается у него, едва он видит своего внезапного посетителя.       — Игорь, — бесцветно поправляет Гром, запуская руки в карманы.       — Да, конечно, прости... те, — выдавливает мальчишка, всё ещё глядя на него, как на призрака. — Вы... вы очень похожи.       — Да, мне пару раз говорили об этом, — эта нарочито ленивая фраза вызывает у пожарного нервный смешок. — Можно на «ты».       Мальчишка оказывается полезным собеседником: он чуть ли не поминутно рассказывает, как их группа десантировалась, чуть не попала под встречный пал, повздорила с местными из-за этого и потом пыталась раздобыть припасы взамен сгоревших, чтобы было, на чём продержаться неделю, пока лес окарауливают. Потеряли связь с базой и остались один на один с верховым пожаром, идущим на деревню. Объявили эвакуацию. Пока взрослые бежали от огня лесом, Максим вместе с их летнабом и местным пилотом забирал детей по воздуху.       — В полёте внештатная возникла, — объясняет мальчишка, Гром даже забыл спросить его имя. — Им садиться ни в коем случае нельзя было, но пришлось. А потом, само собой, взлететь не могли — вертушка древняя, чуть ли не рассыпалась на ходу.       — И он для взлёта разгрузил вертолёт своим весом? — догадывается Игорь, листая между делом невзрачного вида журнал с вневзрачной же наклейкой «Книга памяти» на обложке. — Неужели барахло выкинуть не могли?       Провокация срабатывает, как задумано:       — Они выкинули даже обувь с одеждой! — чуть ли не рявкает пожарный, задетый за живое. — Только и оставалось, что людей в расход пустить!       Что-то с этим мальчишкой не чисто, понимает Гром, уж больно тот нервный — это не просто сослуживец, когда-то потерявший сослуживца. И наверняка ещё одним прямым вопросом дело не решить, это нужно на базе спрашивать, а объект режимный, здесь прогуляться и поболтать просто так не дадут.       — Думай, думай, — бормочет Игорь, всё ещё делая вид, что занят журналом. Вещица, несмотря на лаконичное оформление, занятная: в ней каждому погибшему бойцу авиалесоохраны посвящён раздел с фотографией и написанными от руки последними словами друзей. Этот том не первый и, судя по датам, где-то здесь есть страничка Шустова.       Гром хочет и не хочет прочитать её. Всё-таки ему стоит узнать брата ближе, пусть даже сейчас. Правда людей вокруг многовато для таких сентиментальностей.       Мальчишка замечает интерес Игоря и тактично возвращается к газетам, давая своему гостю нужное пространство. Только изредка бросает взгляд, снова наполненный виной и, кажется, сдерживаемым желанием эту вину озвучить.       Максиму посвящено неожиданно много страниц, больше, чем его предшественникам. Здесь и угловатые, неровные, как курица лапой, записи, сделанные мужской рукой, и аккуратные, с круглыми буквами и завитушками строчки от женщин. Его благодарят, об его уходе сожалеют, желают райских кущ и даже запоздало признаются в любви, не оставив фамилии. В общем, ничего слишком неожиданного.       И тем сильнее бросается в глаза последняя фраза.       — «Прости, это я виноват. Ильин Р.Р.», — зачитывает Игорь вслух. — Кто такой Ильин Р.Р.? — он оборачивается к мальчишке.       — Роман Романыч, — отзывается тот угрюмо. — Я, — и, вздохнув, точно в омут с головой бросается: — Это из-за меня мы тогда остались без связи.       «Это из-за меня погиб твой брат» остаётся невысказанным, но очевидным, повисает в воздухе покаянием. Вина косвенная, такую к случившемуся разве что как халатность пришьёшь, и Игорь немного жалеет, что у него юрисдикция не та — не сможет перепроверить случившееся на двести девяносто третью по уголовке. Может только заявление написать, как родственник — сроки ещё позволяют, но если Ильин здесь, а не сидит, то наверняка местные следаки состава уже не нашли и заново искать спустя столько лет не станут.       Ильину ничего, кроме угрызений совести, не грозит. Хотя более эффективного наказания для него, похоже, и не сыщешь.       Так быстро дела майор Гром ещё не раскрывал.