Темница
7 марта 2024 г. в 12:00
Максим не позволяет себе остановиться. Если он остановится, он начнёт думать, а если начнёт думать, то начнёт искать варианты получше. Возможно даже найдёт.
Только времени на поиски не осталось. Сейчас они или взлетают, или умирают все.
Максим произносит последнее, отчаянно звонкое «три!», и с этим боевым кличем делает шаг на залитую топливом поляну.
Топлива много, тонна почти — сгорит быстро, если повезёт.
«Лариса Иванна» поднимается в воздух натужно, со стоном уставшего металла, но главное — поднимается. На метр, два, десять, поднимается, поднимается, поднимается, забирает свой ценный груз к спасению.
Испуганные дети прилипают к иллюминаторам, глядя на Макса, оставшегося там, внизу, один на один со смертью. Сквозь слёзы Шустов всё-таки выдавливает улыбку, машет на прощание. Всё хорошо. Они будут жить, а значит, всё хорошо. Правильно.
Пламя наконец-то побеждает круг из пены натриевого реагента, набрасывается на разлитое топливо, бежит к ногам Максима и взбирается по ним вверх, вгрызается в ткань, в кожу, в лицо, в волосы, пробирается в лёгкие, не давая даже закричать от боли, и дальше — под кожу, к мясу, к костям.
Уставший, измученный прошедшими сутками и обезумевший от пожирающего его огня, Макс проваливается в забытье как в какое-то спасение.
А потом Шустов просыпается.
Сначала он думает, что вылет в Карелию, горящий лес и вертолёт ему просто приснились. По крайней мере, ощущает он себя не как сгоревший заживо, а вполне целый и здоровый, только спящий на жёсткой соломе. Они с группой вылетели, и просто приснился кошмар, пока спали на земле из-за сгоревшего табора?
Макс открывает глаза, ожидая встретить уходящие ввысь, к бескрайнему синему небу, мачты сосен и раскидистые еловые лапы. Но видит лишь едва освещаемый какими-то бликами каменный потолок, пристанище для пауков.
На больничку не похоже. Он уже столько раз там побывал, что не удивился бы палате; удивляет больше её отсутствие.
Максим заносит руку над головой — целая, движется. Роняет на лицо — ощущения на месте. Движет ногами, боясь взглянуть, сжимает пальцы в ботинках, крутит стопой — на месте. Не болит, не в бинтах, не ампутировали.
Садится. Зажмуривается. Открывает глаза. Картина не меняется.
— Что за чёрт... — бормочет Шустов, разглядывая решётку прямо перед лицом. Дёргает прутья — не поддаются, на амбарном замке. — Ребят! Ребят, шутка зачётная, антураж классный, но давайте сворачиваться! — кричит он, наконец.
В другой день он бы от души поржал с ситуации, шутил бы до победного и раскатисто пел намеренно плохие пародии на шансон. В другой день. Сейчас после пережитого сна настроение не к чёрту и хочется только душнить.
Его окрик встречает тишина. Лишь вода где-то капает.
— Эй, кто это придумал? Серёга? Костя? Смешно, реально, это... браво! — Макс стучит костяшками по пруту и ждёт пару минут, только безрезультатно. — Петь, дай им от меня леща, будь другом! Ща Алексей Палыч увидит, всем навтыкает, — бормочет он уже тише.
Никто не отвечает. Шустов закрывает глаза и выдыхает, привычно лезет в карман за карамелькой, но натыкается совсем не на рабочую куртку — под пальцами какая-то грубая ткань. Светлая рубашка, даже, скорее, футболка, будто сотканная на домашнем станке. А на ногах — кожаные штаны и, на удивление, добротные берцы. Он похожие в трёх военторгах найти не мог, когда казённые однажды прожёг на вылете.
— Юмористы, блин, — ворчит Максим под нос. Нашли, когда развлекаться, да и откопали же где-то эту снарягу, заморочились — переодели.
Или нет? Всё-таки одно дело — найти в пещере какую-то древнюю темницу и приколоться, втихую замкнув там кого-нибудь, другое — раздеть и одеть. Слишком много заморочек, такими мужики обычно не страдали, хоть охотники поржать друг над другом, и сам Максим среди них — не исключение.
Макс вновь садится на деревянные нары, устеленные соломой. Сгребает несколько травинок в руку, перебирает их в пальцах и ссыпает обратно. Ложится, закидывая руки за голову.
Сюда бы гитару.
— Лу-у-уч солнца золото-о-ого, — затягивает он со скуки. — Загляни скорей сюда! Пу-у-усть дурацкие прико-олы прекратятся навсегда! — про «навсегда» он, конечно, лукавит, не найдя рифмы лучше. Если постоянно бегать по лесам со слишком серьёзной миной, можно и шифером протечь. Соколов розыгрыши даже разрешал, пока от них не страдала работа.
А потом Шустов замечает упоры под потолком. Пробует — крепкие, вес выдержат, можно размяться, пока ждёт у моря погоды.
Мало кто знает, но пожарные такие спортивные не из-за героической работы — просто в перерывах между ней, кроме физо, заняться обычно попросту нечем.
Его находят, кажется, через несколько часов: трудно отсчитывать время, когда без циферблата, а из света только узкая щель в потолке коридора. Макс успевает выполнить и разминку, и заминку, и кучу упражнений, и отдохнуть, и воды попить, и пойти на второй круг, когда в конце коридора наконец-то слышатся звук отпираемой двери и грузные шаги с чьим-то пыхтением, приближающие прыгающий свет пламени.
Вскоре показывается толстый мужик с факелом в руке, в доспехах и шлеме. Охранник в этом месте?
— Эй, луч солнца золотого, хе-хе! — возвещает он с одышкой. — Твой счастливый отпуск закончился.
Макс решительно ничего не понимает, но благоразумно молчит. Если это розыгрыш, то отсутствие реакции ускорит освобождение. Если это, чем бы оно ни было, происходит взаправду, лучше подыграть, но, главное, побыстрее понять правила игры.
Шустов натягивает рубашку и прикладывается к ведру с водой. Вкусная, на колодезную похожа, пил бы и пил. За одно только это можно любить деревенскую глухомань.
Охранник отпирает замок, отворяет решётку, и приглашающе делает ручкой на выход. Сейчас-то и начнётся, сейчас точно что-то случится, думает Макс, переступая порог.
Не происходит ровным счётом ничего.
Максим подходит к расщелине в потолке, подставляет руки под столб света, чувствует на коже поцелуй тёплого, нежного солнца.
Живой. В самом деле живой. Живой, живой... плевать, где и как.
Макс закрывает глаза, позволяет солнечному свету коснуться лица. Живой.
— Что делать собираешься, Трубадур? — со смешком спрашивает охранник.
Трубадур? Типа как в «Бременских музыкантах»?
— Эх, надеюсь, ты найдёшь себя, Трубадур, — по-отечески добро кряхтит охранник, не дождавшись ответа. Нет, не так — стражник. Он ведь в темнице и там стражники, это ж не супермаркет какой-то. — В Бремене каждый находит занятие по душе, вот увидишь.
Типа как в «Бременских музыкантах». Кажется, Максим Шустов всё-таки умер, и это — его посмертные галлюцинации.
Жизнеутверждающее «блядь!» отражается от сводов темницы гулким эхом.