***
Микаса опаздывает на празноване дня рождения Ханджи, прибыв на полчаса позже заявленного Леви времени ужина. Она не сомневается — еда приготовлена ровно к семи. Даже снаружи его скромного дома, недалеко от старых казарм, девушка слышит оглушительный смех пьяного Жана и возбужденные вопли предыдущего командира. Подходя к двери, до не доносится заразительное хихиканье Саши и низкий бас веселых протестов Конни. Хотя подсчеты не требуются, Микаса все равно поднимает руку, загибая пальцы: Ханджи, Жан, Саша, Конни. После короткой паузы большой палец также касается ладонь. Леви. Это все друзья, которые у нее остались и Микаса может пересчитать их по пальцам одной руки. Прежде чем она успевает постучать, дверь резко распахивается. Леви, ни капли не удивленный опазданием, готов ее отругать. — Чего же ты ждешь, отродье? Итак уже опоздала. — Извини, — Микаса опускает занесенную руку. Прищуренные глаза следят ее за сжатым кулаком, опустившемся рядом с боком. Затем он изгибает бровь, чтобы что-то спросить, но Микаса умудряется протиснуться мимо него, и возможность задать вопрос ускользает. — Эй, это Микаса? Больше всех волнуется Жан, и Микаса уверяет себя, что это только потому, что он видит ее реже всего. Когда Микаса поворачивает за угол, то попадает в столовую. На ее лице почему-то появляется удивление, когда она замечает среди занятого блюдами стола в дальнем правом углу одну пустую тарелку. Белый фарфор и полагающееся к нему столовое серебро сияют от идеальной полировки. — Это ты! — восклицает Жан, быстро вскакивая со своего места, и заключает ее в объятия. Хотя в ответ Микаса проявляет лишь малую толику той же привязанности, парень, кажется, этого не замечает. — Давай, присаживайся. Ты не сильно опоздала на ужин. Капитан Леви, на удивление, хороший повар. — Просто Леви, Жан, — усталый тон. Понятное дело, он уже не в первый раз за сегодняшний вечер это повторяет. Микаса тепло улыбается всем, но глаза находит Ханджи первой. — С днем рождения, командующая. Это больше не ее титул, но девушка считает, что отказаться от него будет неправильно. — Спасибо, Микаса, — приветствует Ханджи. От активных движений эль выплескивается из ее полного стакана. — Я рада, что ты смогла присоединиться к нам. Леви вздрагивает, но никак не комментирует пролитый алкоголь. Он лишь быстро находит полотенце, чтобы вытереть жидкость. Саша знает, что с непрошенными объятиями на девушку лучше не нападать — Микаса одаривает ее улыбкой с не меньшей теплотой, чем именинницу. Когда она садится рядом с Конни, он по-дружески кладет ей ладонь на плечо. — Мы сделали ставки на то, придёшь ты или нет, — признается Конни, убирая руку. — Хотя, не могу сказать, что расстроился проигрышу. Саша стонет от его невежества, но Микаса не обижается. — Кто выиграл? — Ханджи и Леви, — отвечает Жан таким тоном, будто никто не должен этому удивляться. На лице Леви появляется что-то похожее на гордость, когда он занимает место напротив нее, но Микаса смотрит только на Ханджи, сидящую слева от него. — И сколько каждый из вас выиграл? — спрашивает девушка с притворным разочарованием. Но Ханджи лишь достает бумажник и протягивает несколько купюр уже ухмыляющемуся Леви. В замешательстве Микаса поворачивает голову на него. Если Ханджи тоже выиграла пари, почему лишается банкнот? Следуя примеру своей бывшей главнокомандующей, остальные также достают монеты и купюры. — Чтобы было интереснее, я поставила все деньги на то, придешь ты вовремя или нет, — печально поясняет Ханджи. Губы Микасы сжимаются в тонкую полоску, наблюдая, как Леви аккуратно складывает выигрыш. — Я знал, что ты не сделаешь этого. На одной из банкнот Конии есть какое-то липкое пятно; возможно это джем из раннее съеденного сендвича. Улыбка Леви тут же сменяется нескрываемым отвращением. Держа ее кончиками пальцев, он бросает купюру обратно Конни, чье довольное лицо говорит о том, что парень совершенно не возвражает. Наступает короткое мгновение, когда горе глубоко затопляет сердце. Если бы дело дошло до ставок на привычки и наклонности Микасы, и Армин, и Эрен никогда не проиграли. Какой бы разговор не велся до ее появления, он быстро возобновляется. Что-то вроде дебатов о том, каких титанов из прошлого можно было бы оценить по шкале уродства от одного до десяти. Микаса слушает, но не помогает составлять рейтинг. Не от голода, а скорее, чтобы отвлечься от давящего чувства печали, она берет понемногу от каждого блюда, приготовленного Леви. Лосось терияки на гриле, белый рис, овощи на пару и свежий хлеб с маслом. Рыба, должно быть, привезена из его последней поездки на море. На мгновение ей захотелось приехать раньше, просто чтобы посмотреть не сошла ли Саша с ума от одного ее вида. Леви берет из центра стола графин с красным вином и наливает ей бокал. Микаса удивленно смотрит на него. — Считай это извинением, — он говорит слишком тихо, чтобы можно было услышать кому-то ещё. Она забирает бокал, мозолистые пальцы соприкасаются с его, покрытыми шрамами. Микаса смотрит на вино, наблюдая, как оно закручивается после ее умелого рывка запястьем. Когда она опускает нос, чтобы вдохнуть аромат, то почему-то не удивляется, обнаружив более землистый, а не предпочитаемый ею цитрусовый. Без сомнения — это дорогой винтаж. Возможно даже взятый из старой коллекции Эрвина для особых случаев чествования старых друзей. — Считай, что извинения приняты. Микаса игнорирует его тонкую улыбку, когда делает первый глоток.***
Очарованные сложившимися недавними отношениями, Конни и Саша уходят первыми, на ходу придумывая нелепые оправдания, которым никто не верит. Сама виновница торжества не стеснялась праздновать в полную силу, но чрезмерное употребление алкоголя привело к преждевременному завершению вечеринки. Раздраженный Леви уложил ее спать в гостевой. Жан меньше всех хотел уходить. Обещание данное коллеге по работе встретиться рано утром и помочь с важным делом, заставляет смириться с обстоятельствами и уйти. Обняв Микасу в последний раз, он неловко спрашивает: — В следующие выходные праздник летнего солнцестояния. Будет здорово, если мы туда сходим. — Думаю, я понадоблюсь Хистории, — она четко произносит слова, не помня, действительно ли королева говорила что-то подобное. — А, точно. В голосе сквозит явное разочарование, но надежда все равно не отпускает парня. — Может быть увидимся там? Микаса кивает головой и смотрит, как удаляется Жан. Внезапно, в голове возникает вопрос — как так получилось, что она последняя, кто остался на вечеринке? Закрыв дверь, девушка думает о том, что если бы это был ее дом, то она бы с радостью приложилась кулаком по дубовому полотну. «Ты заслуживаешь веселиться время от времени, Микаса!» Яркая улыбка Армина могла бы веять теплом. «Для нее это не веселье. Это же не полет на УПМ, и не рассечение шеи титана.» Эрен сказал бы это в шутку, но на самом деле оказался бы прав. Поскольку Микаса оставалась единственной в сознании и более менее трезвой, она начинает разгребать стол. — Ты не обязана, — говорит Леви, в руках которого стопка грязной посуды. — Это меньшее, чем я могу помочь. Микаса собирает оставшееся столовое серебро и следует на кухню за мужчиной. — Не только. Ты можешь помочь мне допить вино, — возражает он, коротко кивнув на остатки напитка в графине. — Эрвин убьет меня, если оно пропадет зря. Его слова подтверждают ее теорию о настоящем владельце бутылки. — Я думала, ты не любишь красное вино. — Все зависит от обстоятельства. Микаса подходит к столу, забирая два бокала — свой с остатками напитка, и его, нетронутый. Наполняя каждый, она мысленно делает пометку — кто из них первый опустошит свой, тот и почтит память Эрвина. Вернувшись на кухню, она ставит стаканы и подходит к Леви. Словно вернувшись в прошлое, они погружаются в знакомый ритуал — мытье и сушка посуды. Давно Микаса не мыла столько тарелок. И хотя девушка хотела, чтобы их было не больше двух, занятие приносит спокойствие. Даже ей было тяжело приспособиться к одиночеству. — От какого? Ее вопрос звучит через несколько мгновений, после того, как тарелки вытерты и расставлены строго по порядку, установленному Леви. Но он помнит тему разговора, поэтому сразу отвечает: — Должен быть достойный повод. Он поднимает бокал и изучает его, словно видит то, что скрыто от ее глаз; вспоминая моменты, которые тикают не по ее часам, но звучат почти так же. — Эрвин думал, что белое вино предназначено для легкомысленных интрижек и развлечения гостей. — А красное? Леви не отвечает, делая глоток. Прежде чем она наконец решается спросить ответ, мужчина молча выходит из кухни. Микаса следует за ним. За прошедшие годы она бывала в его доме лишь несколько раз, но планировка первого этажа прочно отпечаталась в голове. Большие стеклянные двери выходят на вернанду и задний двор с живой изгородью, которая служила чем-то вроде забора и позволяла чувствовать уединение. Когда Микаса впервые здесь оказалась, она поняла, почему Леви приобрел этот дом. Несмотря на скованную городскую жизнь, этот вид заставляет почти забыть о существовании стен. Леви занимает свое любимое место, размещаясь на деревянном кресле ручной работы, а Микаса с удовольствием разваливается на садовой качели, мягко покачивая ногами. Бокал вина крепко держат обе руки. Легкий ветерок приносит долгожданное облегчение, приятно охлаждая обнаженные плечи. Спокойствие придает выпитое вино и недавняя беседа с друзьями. Микаса позволяет себе расслабиться, наслаждаясь звездным светом и тишиной. Девушка улавливает мимолетное движение, благодаря многолетним тренировкам — Леви ставит бокал на колени. Он пристально рассматривает содержимое, словно видит его впервые. Заметив, что Микаса внимательно наблюдает за ним, он начинает объясняться: — Красное вино предназначено для важных моментов, проведенных с дорогими людьми. Прошло слишком много лет с тех пор, как Микаса слышала властный голос прошлого командующего, но благодаря словам, произнесенных Леви, в памяти вновь оживает яркий образ Эрвина. Вместо того, чтобы любоваться звездным свечением, как делает это Леви, Микаса наблюдает за ним. Не в первый раз он своми разговорами заставляет щеки предательски алеть. Своим практичным умом она прикидывает, какую реакцию вызвали бы те же слова, но сказанные другим человеком. Если бы Жан произнес тоже самое, то вероятнее всего, подразумевалась бы печальная драматическая увертюра. Если бы Конни умудрился это сказать, то она бы знала, что за фразой скрывается горькое чувство от потери Эрвина. Принимая во внимание беспечный тон и аппатичный нрав Леви, она предполагает, что размышления стоит заканчивать и тоже поднимает глаза к звездному небу. В последнее время ей хватает нескольких бокалов, чтобы упрямые и невысказанные мысли смогли покинуть голову. Микаса поворачивается к молчаливому собеседнику, покачивая в руке наполовину опустошенный стакан. — Ты не одобряешь мой нынешний пост. И мою кандидатуру личной охранницы королевы. — Тебе действительно интересно мое мнение, отродье? — Нет. Она хочет, чтобы это прозвучало независимо, но получается противоположный эффект — слова звучат по-детски даже для нее. — В некоторых случаях — да. — Тц, — Леви бросает предупреждающий взгляд. — Я извинился лишь за публичный спор, а не за то, что сказал. — Извини? — Однако, мы больше не на публике, — продолжает он скучающе. — Поэтому нет, я не одобряю твое жалкое положение. Со временем, из тебя в лучшем случае получится политическая марионетка. В худшем — декоративная статуя. Микаса закипает, ощущая себя униженной. Требуется приложить немалые усилия, чтобы открыть рот и начать говорить. — Какое ты имеешь право так говорить? Разведкорпус расформирован, мы никому не нужны. Однако ты все равно выходишь за стены, как будто там есть что-то по-настоящему стоящее внимания, а не одни только гребанные бесконечные луга. Они оба понимают, что там расстилаются не просто гребанные бесконечные луга — там есть выход к побережью. К морю. Но ни один из них неможет представить настоящую жизнь за пределами соленого водоема, поэтому об этом никто не упоминает. — Мы боролись за свободу. За право покидать стены, — напоминает ей резким тоном очевидные вещи. — не прятаться. У нее почти перехватывает дыхание. — Ты думаешь, я прячусь? Впервые за весь разговор он поднимает глаза на нее. — Я знаю тебя. Ты не реализовываешь свой потенциал, Аккерман, — слова скучающие, но взгляд острее заточенных лезвий. Леви искусно умеет расшифровывать и предугадывать многие вещи. В том числе настроение и внутреннее состояние Микасы Аккерман. Возможно, именно по этой причине он один из немногих, а может даже единственный, способный разрушить ее крепкий фасад одними словами. С запозданием до него доходит — либо он был слишком самодовольным, либо Микаса сама незаметно отдалилась дальше. Вместо ожидаемого смешка или ехидного замечания, Леви видит ее дрожащие руки. Наклоненная вперед голова ищет спасительный шарф, в котором можно спрятаться. Но его там нет. — Я не просила такой потенциал. Она произносит это тихо. Единственный намек на прежнюю ярость обрушивается на слово потенциал, словно то подразумевало под собой смертельное проклятие. Несмотря на тот факт, что Леви обладает тем же, он знает, что причина появления их способностей различна. Ее потенциал появился в результате детской травмы, события которой не должен пережить ни один ребенок на свете. Не обращая внимания на Леви, Микаса упускает беспокойство в его расширенных стальных глазах. Она прикрывает веки, запрещая им проливать слезы над бокалом. Особенное вино, принадлежащее когда-то особенному человеку, не должно быть испорчено из-за человеческой слабости и тоски. — И я не желала быть одной из выживших. В ее словах нет меланхолии, просто констатация факта. Несмотря на то, что девушка слышит его осторожные шаги, она вздрагивает, стоит только взять ему ее руки в свои. Закаленные в боях пальцы крепко обхватывают дрожащие, чуть сжимая. Одна предательская слезинка катится по щеке, и девушка сильнее сжимает веки, чтобы предотвратить побег остальных. — О, Микаса. Ее плечи напрягаются в раздражении, готовясь к любой словесной атаке с его стороны. — Они не хотели бы услышать это от тебя, — серьезный, но в тоже время нехарактерно мягкие голос доходит до нее. Ей хочется огрызнуться и поинтересоваться, кого это Леви продразумевает под словом «они». Но в этом нет нужды — мысли обоих об одном и том же. — Они бы хотели находиться здесь. Но теперь это не имеет значения, не так ли? — обида вырывается из груди. — Для меня все еще важно мнение Эрвина. Для тебя все еще важно, что подумают они. Не в первый раз она задается вопросом — разговаривает ли он со своими призраками так же, как она? Может быть во всем виновато вино, недавнее признание или жгучая тоска по Эрену и Армину. А может быть из-за ощущения теплых рук в своих ее плечи опускаются. — Я не знаю, что я делаю. И что делать дальше, — она бросает короткий взгляд на него, чтобы убедиться во взаимопонимании. — Каждый день я могу сосредоточиться только на одном дне. Если я думаю о следующих, я… я… Гляда на Леви, она затихает. Именно доверие позволяет ей не утаивать от мужчины ничего. Микаса уверенна — Леви поймет все, даже если сказанных ею слов окажется недостаточно. — Кхм. Он убирает свои руки, и девушка с удивлением обнаруживает нехватку тепла, несмотря на летнюю погоду. Но затем Леви ведет пальцами по выступающим костяшкам ее кисти, как будто пытается найти старые шрамы и вспомнить причины их появления. — Здесь каждый день похож на предыдущий. Леви говорит «здесь» с явным презрением, и Микаса понимает, что он имеет ввиду не только этот город, но всю жизнь в стенах. — А там? Вопрос пропитан уязвимостью. Микаса думает, что если и дальше будет говорить об этом, то выйдет за привычные рамки. Ей хочется взять себя в руки, закатить глаза или, на худой конец, выдавить ядовитую усмешку. Но вместо этого она следит за его большим пальцем, который водит по шраму на фалангах ее указательного. Его выдох звучит как смех, но не тот, который обычно вырывается при удачной шутке. Леви отпускает одну ее руку; Микаса почти вздрагивает, чувствуя прикосновения подушечек на подборотке. Приподнимая взгляд на его лицо, она не видит ничего, кроме печали в стальных радужках. Но Микаса чувствует, что там есть что-то еще. — Там, снаружи, каждый день разный, — теперь его губы слегка поддергиваются. — Когда каждый день уникален, ты думаешь наперед, чтобы подготовиться ко всему, что он может принести. Она вздыхает и случайно упирается в его руку на ее подбородке. На долю секунды его пальцы отстраняются, но почти сразу перемещаются на острые скулы. А затем прикосновение исчезает как с щеки, так и с бокала. Рука непроизвольно тянется к подбородку, и Микаса винит в этом старую инстинктивную привычку касаться шарфа. — Я нужна здесь Королеве Хистории.- последнее оправдание, которое Микаса произносит в свою защиту. Но они оба понимают, что оно слишком слабое. — Это правда. Ты одна стоишь сотню солдат, — говорит он с мягким ворчанием в голосе. — Но если и есть кто-то, кто может позволить себе столько солдат, так это Королева. Вместо новых причин Микаса размышляет об этом, допивая вино. В бокале Леви тоже остается несколько глотков. Она упоминает об этом вслух совсем не из-за нынешнего компаньона, а только для того, чтобы отдать дань памяти главнокомандующему Эрвину. — Все твое, — равнодушно произносит Леви. Посидев еще немного, они возвращаются внутрь. По сравнению с уличной прохладой и ночным ветерком, помещение кажется удушающим и давящим. Микаса видит, как Леви направляется в другую комнату. Но вскоре он возвращается с графином в руке и ставит на обеденый стол, а затем снова оставляет ее одну. Пока девушка выливает остатки вина себе в бокал и следит, чтобы ни одна капля не пролиласть, Леви выходит из коридора. В его руках потрепанная книга. На мгновение наступает тишина, пока они рассматривают друг друга: Микаса, допивающая драгоценное вино Эрвина, которому так и не удалось самому попробовать напиток. И Леви, держащий книгу, название которой не имеет значение. Потому что дело не в ее содержании, а в цветах, надежно спрятанных между старыми страницами. Нет, не друзья, смутно думает Микаса, когда он подносит книгу поближе. Она бережно ставит бокал на стол, аккуртатно забирая потрепанный предмет, и раскрывает желтые страницы. Но существует ли подходящее слово, описывающее двух людей, которые разделяют одинаковое, безжалостное горе и залечивают раны друг друга? Микаса восхищается яркими красками трех недавно сорванных одуванчиков. Они не смогли утратить бархатистые оттенки даже под пресом. Возможно, такое слово, которое могло бы описать их отношения, существует. Но Микаса его не знает. Пальцы скользят по мягким лепесткам, еще не увядшим и не высохшим. И в памяти всплывают сотни воспоминаний о доме. Микасе приходит в голову, что за эти годы он приносил ей разные цветы, ни разу не повторившись. Она еще раз открывает книгу, чтобы увидеть одуванчики. Проходит мгновение, прежде чем она наконец делится мыслями: — Это были любимые цветы Карлы. Мы однажды сказали, что это просто сорняки, но ей нравились в них именно яркие цвета и простота. Знаешь, они часто растут рядом с домами. Наше окно на кухне открывало вид на них. Как-то я и Эрен потоптали все цветы, то ли из-за драки, то ли из-за игры, я не помню. Так вот это был один из тех единственных случаев, когда Карла расстроилась по-настоящему. Чтобы обращаться с громовыми копьями, нужны сосредоточенность и точность. Но для того, чтобы поднять уже распустившиеся цветы, не повредив соцветия, требуется еще более нежное прикосновение. — Я не уверена, почему они не растут здесь, но по какой-то причине так глубоко в стенах их не встретить. Микаса разглядывает Леви достаточно долго, чтобы он успел допить свое вино. Она почти уверена, что ему не нравится вкус, но Леви рассматривает пустой бокал с неким сожалением. Словно ждет, что темно-красная жидкость сама появиться из воздуха и стакан вновь будет полон. Но ее больше нет, как и Эрвина. В конце концов, он поворачивается к девушке. — Здесь слишком тепло. За стенами они цветут повсюду. Микаса задается вопросом, не случайно ли отец Эрена поселился в ближайшем районе у внешней стены? Возможно, одуванчики были не просто предметом восхищения Карлы, но и напоминанием о возможной жизни по ту сторону. Микаса смотрит на цветы, которые вскоре превратятся в гербарий и отправятся в коллекцию к остальным потемневшим и засохшим. Она закрывает книгу, осторожно кладя на стол. — Хорошо, — говорит Микаса почти неслышно. Она берет бокал вина, внезапно чувствуя нервозность и подходит к Леви. Теперь Микаса не солдат, подчиняющийся любому приказу, а свободная женщина, имеющая право выбора. От этого еще волнительнее. — Что хорошо? — его тон грубый, но не злой. — Хорошо, я отправлюсь с тобой, — свободной рукой она берет книгу со стола. — Я говорил тебе не об этом. Леви всегда резок, но на этот раз особенно. Что-то похожее на отчаяние разливается в его проницательном взгляде. Микаса думает, что он чувствует вину за бесчисленные смерти своих солдат. Быть может, именно по этому ему теперь не хочется нести ответственность и за ее судьбу. Микаса моргает и смотрит на него с той аппатией, которую он зачастую привык видеть в зеркале. — Ты ничего мне не сказал. Ты даже не спросил меня. Леви собирается возразить, но девушка резко всучает ему свой бокал. Слова застревают в горле, он переводит взгляд на оставшееся вино — то, которое он велел ей допить. То, которое он специально оставил для нее, чтобы продлить вечер. Микаса слишком хорошо знает, когда призракам прошлого требуется внимание. Леви не просит уединение, но Микаса уже собирается уходить. Переступая порог гостевой, она делает шаг в сторону коридора, но Леви ее окликает. — Микаса. Он произносит ее имя как знак протеста, смешанный со вздохом капитуляции. Микаса задается задается вопросом — почему так привычно она рано уходит, а он так поздно начинает говорить. Она оборачивается. — Что ты делала за дверью, когда пришла? — теперь его взгляд мягче. Микаса смотрит на него пустым взглядом, не понимая, что он имеет ввиду. Леви поднимает руку, повторяя ее движение — сжатый кулак ладонью вверх. На щеках Микасы проступают красные пятна, но ночь, проведенная в компании, придает сил. Она тоже поднимает свою руку, разглядывает сжатые пальцы, представляя каждого дорогого человека. — Считала, — грустно говорит она в конце концов. — Считала, сколько у меня осталось друзей и мне хватило пальцев одной руки. Леви смотрит на свою и считает: Саша, Ханджи, Жан, Конни и Хистория. Пять. Именно эта сумма помещается на одно руке. По какой-то причине ему не хватает смелости указать на это. Сжатый кулак ослабевает и падает. Ее глаза вспыхивают, замечая это движение. Прежде чем Микаса успевает понять причину такого действия, она рассказывает: — В тот момент, когда я поклялась защищать Королеву, она уже не была моей подругой. Леви пятый. Невозможно распознать, выдыхает он удовлетворенно, умиротворенно или как-то еще. Микаса крепче прижимает книгу к своей груди. — Завтра я поговорю с Королевой. Теперь она уходит, не оборачиваясь. По дороге домой Микаса бережно гладит корешок книги, которая защищает одуванчики из ее дома. Леви, в свою очередь, возвращается на свое любимое место во дворе, крепко сжимая бокал, в котором находилось вино, принадлежавшее дорогому человеку.