перед матом мне ставит шах — и всё громче мой тихий ужас… первые симптомы, лёгкий страх — может, обойдётся? может, всё не так? обратного отсчёта нервный тик: лучше бы не слышать — только бы не стих. (noize МС — первые симптомы)
***
Сейчас Антон вряд ли вспомнит то время, когда он только устроился в университет: было стрессово, утомительно и хотелось как можно скорее сбежать от сумасшествия, которое творилось тем летом. Он начал работать в самый сложный период для всех учебных заведений страны: во время приемной кампании. И, казалось бы, у методиста на это время не должно было возникать сложных задач. Но по итогу эта вакансия подразумевала чуть больше, чем «координацию общения между деканом, преподавателями и студентами». С первого рабочего дня спокойная жизнь быстро сменилась на рутину, вызывающую нервные тики. Не то что бы Антон вообще планировал идти в подобную сферу и уж точно не собирался со своим педагогическим образованием, полученным по наставлению родителей, устраиваться на работу, где заведомо не получится жить спокойно. Ситуация обстояла до абсурдного смешно: был переезд в Москву в поисках перспектив, дядюшка-профессор в столичном вузе, который все переживал, что племянник болтается без дела, открытая вакансия методиста и ноль понимания, что работа в учебном заведении — это сделка с дьяволом. Только вот дядюшка ушел на пенсию, а Антон остался сидеть в этом неудобном кресле в учебном отделе. С того самого дня, как в его трудовой книжке появилась новая запись, мальчик превратился в мужчину, которого теперь называли только по имени-отчеству, а женщины-коллеги — исключительно «Антоша», а его нервная система превратилась в натянутый канат. Так вышло, что на него свалились все те дела, которые отдел не успевал выполнять: ему пришлось организовывать вступительные испытания, держаться, чтобы не материться на детей, которые не могут отключить звук и включить камеру во время собеседований, выстраивать планы обучения, вести документацию и, что самое ужасное, составлять расписание. Если то лето стало для молодого человека сплошным форт-боярдом, когда нужно было познакомиться с ректоратом, преподавателями, администрацией и бухгалтерией, то осень и весь первый учебный год превратился для него в бал Люцифера. А заправлял им один преподаватель по основам искусств, который со временем стал раздражать просто своим существованием. Преподаватели, доценты, профессора время от времени приходили к Антону с просьбами не ставить пары в субботу, иногда притаскивали что-то вкусное, умоляя перенести первую пару подальше, и, в целом, с этим можно было смириться. В какой-то момент парень уже знал, как сформировать расписание так, чтобы его потом не побили портфелями за гаражами. Он быстро стал любимчиком на кафедрах, в особенности ректора, который ходил к нему пить чай и жаловаться на очередные проблемы, но вот был один человек, который, по ощущениям, поставил своей задачей изжить нового методиста. Арсений Сергеевич был человеком специфическим, тяжелым в общении и не то чтобы располагающим к себе — вот такой образ сложился у Антона с первого дня их знакомства. И его искренне удивляло, когда тот сидел в столовой с другими преподавателями и над чем-то смеялся. Как-то неожиданно было узнать, что этот мужчина вообще умел смеяться. Никто не знал, что именно послужило причиной такого отношения, но Антон подозревал, что дело было в вечных стычках из-за расписания. Проблемы начались пару лет назад, когда молодой человек в августе бился над распределением пар, а преподаватель по основам искусств никак не мог оставить его в покое. Требований было много: группы должны были ходить в определенное время к нему на пары, суббота должна была быть свободной, пары не должны были заканчиваться позже четырех с копейками. Одним словом, ужас для учебного отдела. Когда методист услышал эти требования в первый раз, он недоуменно вскинул брови, а потом мягко объяснил, что это невозможно. Арсений Сергеевич бросил ему в ответ что-то вроде «ничего не знаю, делайте, что хотите, по-другому я работать не буду» и хлопнул дверью. Так и познакомились. Ситуация легче не стала ни через пару месяцев, ни через год. По началу Антон шел на уступки, придумывал, как перекидывать пары, договаривался с преподавателями, понимая, что слушать очередные нотации — себе дороже. Но потом начался второй семестр, когда к нему вломились в кабинет поздно вечером, кидая на стол распечатанное расписание и агрессивным шепотом спрашивая, «что это, мать его, такое». Вот вам и преподаватель по основам искусств. Он выглядел так, будто сейчас взорвется от ярости. Антон только устало поднял на него глаза. — Я не могу больше менять расписание под Вас, Арсений, извините, — а сам надменно ухмыльнулся. — Вы работаете шестидневку по графику, если мне не изменяет память. Расписание выстроено в соответствии с ним, ни больше ни меньше. Если есть вопросы, пожалуйста, в ректорат. Я работаю по уставу. — Первая пара в субботу? Вы серьезно? — голубые глаза ошалело бегали из стороны в сторону. — На нее все равно никто не будет ходить! — он глубоко вдохнул. — Скорее всего, даже я! — И две первые пары в понедельник и во вторник, все так, — всем в этом кабинете становилось понятно: месть за истрепанные нервы была сладка, как никогда. — Зато в пятницу Вам только к третьей. — Вы просто издеваетесь… — обоим повезло, что все коллеги давно ушли домой, иначе весь университет трепался бы об этой сцене ближайшие дни. — Я не издеваюсь, я делаю свою работу, Арсений. — Сергеевич! — и мужчина злостно хлопнул дверью. У него вообще была традиция хлопать дверью. Это противостояние растянулось на год. Все в учебном отделе знали, что Антон не выносит одного конкретного преподавателя, при этом искренне не понимая, как так получилось. Парня раздражала эта требовательность, сумасшедший эгоизм и абсолютное нежелание слышать. Он был уверен, что его самого с другой стороны воспринимали так же. Наверное, было бы проще, если бы в один день Арсений Сергеевич по-человечески попросил подстроить расписание, как ему было удобно. Антон, наверное, даже согласился бы. К концу второго года работы в университете их обостренные взаимоотношения перестали вызывать вопросы и стали нормой в этих стенах. Пока один доставал другого с написанием методичек, учебным планом, расписанием и внеучебными мероприятиями, ректорат только пожимал плечами. Парень работал хорошо и за два года втянулся так, что даже вырос до одного из главных методистов вуза, а Арсений был просто Арсением, которого ценили как прекрасного молодого кандидата наук. По сути, обоим никто ничего не мог предъявить, потому весь университет просто закрыл на происходящее глаза. Может, оно было и правильно, потому что принцип «стерпится-слюбится» нет-нет да все-таки начинал работать. Во время третьей приемной кампании, когда Антон думал, что повесится, у него с этим преподавателем даже получалось вести нормальные диалоги. Арсений Сергеевич по воле случая оказался одним из членов комиссии на вступительных испытаниях, и им приходилось общаться. Пока уставший методист по семь часов модерировал вступительные, комиссия сходила с ума, проводя по сорок собеседований в день. Так что никто уже не удивлялся, что к середине июля оба курили на заднем дворе университета, ненавидя все и всех. Не было сил даже обсудить списки — оставалось только курить по две за раз, заливаться кофеином и возвращаться к миллиону творческих папок. Один мучился с документацией и организацией, другой — с приемом и отсмотром портфолио абитуриентов. К августу оба капитально ехали головой. Третий совместный учебный год начался, на удивление, намного спокойнее. Арсений Сергеевич все так же бесился из-за первых пар, приходил в кабинет повыступать, пугая тем самым бедную Олесю, работавшую с документами, и все так же настаивал на том, что дойдет до ректората. Но за три года почему-то так и не дошел. Их взаимоотношения все еще держались в рамках строгой субординации — молодые люди даже в столовой никогда не садились рядом. Изредка встречались в курилке, но чаще сохраняли дистанцию. Это было странно для гуманитарного вуза, в котором молодые преподаватели в выходные могли спокойно в баре выпить пива. Поэтому, когда однажды Антону пришло сообщение в телеграме от неизвестного номера, он искренне удивился. Арсений Попов в этом сообщении спрашивал что-то про сроки сдачи методических пособий. Парень потом при встрече еще пошутил, что век технологий дошел до того, что даже старики переходят с почты на мессенджеры. «Старик» шутку почему-то не оценил. Так и жили весь первый семестр. Их диалог в телеграме состоял из рабочих вопросов, которые они пытались решать мирно, но получалось плохо, и из однотипных сообщений по типу: «Подойду сегодня, спасибо», «Уезжаю на конференцию десятого. Поставьте замену», «В деканате документы на подпись, зайдите», «Группа 1274 теперь у Вас в пятницу третьей парой». А общение в вузе часто сводилось до пары фраз. Иногда эти двое даже не здоровались. Обоих устраивало, что к третьему году они перестали быть поводом для обсуждения и стали типичными коллегами, которые не очень нравятся друг другу, но вынуждены вместе работать. За все это время они научились молчаливо друг друга переносить, лишь изредка срываясь на конфликты: в этих случаях обычно Арсений затевал скандал, ругаясь, что ему отдали какую-то группу, а Антон хотел застрелить его из пистолета. Пару раз он не выдерживал и кидал в закрывающуюся дверь чем придется. Как правило, летели папки с никому не нужными бумагами. Но чаще они просто играли в официозность, которая казалась чем-то странным всем коллегам. Бывали моменты, когда она лопалась, и парни начинали язвить без остановки. Тогда учебный отдел искренне не понимал, нужно ли нести аптечку, если вдруг эти двое подерутся. Но до драк никогда не доходило. Наоборот, когда и методист, и преподаватель устраивали парад ироничных шуток, это могло означать только одно: сегодня оба в нормальном настроении и ругаться не планируют. У Антона возникло что-то вроде стабильности на третий год работы в вузе. Хоть ему все еще мотали нервы, но без университета свою жизнь он уже не представлял. Большую часть рутины сейчас занимала работа и дорога до дома. Он ютился в дядюшкиной однушке, которую тот ему предоставил, когда уехал на воды лечить здоровье после выхода на пенсию. И его все устраивало. Свое жилье было, работа была, доход был, пусть и небольшой по меркам Москвы, нашлись друзья в столице, с которыми можно было пропустить по бокальчику, а в вузе появился неплохой круг общения. Отношения в концепцию его размеренного существования не вписывались, и Антон не то чтобы за ними гнался. Ему хватало каких-то случайных связей после вечеринок, пару свиданий раз в полгода и ни к чему не обязывающих знакомств. Жизнь обрела стабильность, и ее ломать уже не хотелось. Все было так, пока Антон однажды перед сном не стал листать блоги, на которые был подписан, и не наткнулся на одно видео, которое ввело его в такой ступор, что еще около получаса он пытался понять, точно ли не поехал головой из-за стрессов. Парень относился к различным порно-сайтам с некоторой предвзятостью и заходил на них раз в сто лет. Дело было не в том, что его не устраивало качество роликов. По большей части его смущало то, что он не мог отключить голову, когда смотрел на этих несчастных девушек, которые показушно вздыхали, глядя в камеру, на парней, которые даже в самых нейтральных сценариях прибегали к жестокости. Что уже говорить о категории «gay porn», в которой бесконечно повторялись одни и те же сюжеты, постоянно граничащие с насилием. Все эти длительные ролики, если и вызывали возбуждение, то минимальное. Большую часть времени Антон думал только о том, как сейчас неудобно этому парню в маленькой ванне, как некомфортно этой девчонке стоять голыми коленями на кафеле и как будут саднить укусы у тех двух мужчин на утро. Наедине с собой он часто думал о том, что пора записывать себя в «ханжи», потому что порно перестало вызывать у него такой эйфорийный интерес сразу после пубертата. А когда он первый раз оказался в постели со своим другом, подобные видео вообще стали вызывать отвращение. Его раздражало большинство категорий: было мерзко от сценариев с ученицей и учителем, с секретаршами, с массажистами, раздражала ужасная показушность, которая настолько контрастировала с реальностью, что уже на десятой минуте хотелось выключить. Но больше всего Антона злила культивация одних и тех же паттернов. Если сюжет про двух мужчин, то один обязательно был феминным молодым парнем в руках типичного качка, который третий год не вылезает из спортивного зала. Если сюжет про девушку и парня, то по классике ведущую роль занимала не она, и была нужна только для удовлетворения героя. Если же в ролике участвовали две девушки, то на одной всегда были кожаные крепления с фаллоимитатором, и ей обязательно прописывали доминантную роль. В итоге такие видео приходилось выключать еще на этапе завязки сюжета, потому что порнушные вздохи и клишированные диалоги уже не вызывали ничего, кроме желания закатить глаза. Но желание получить быстрый дофамин и возбуждение при этом никуда не уходило. Поэтому в какой-то момент жизни Антон открыл для себя закрытые каналы на платформе с личными блогами, на которые оформил несколько подписок. Все блоги объединяла одна тематика: видео были очень далеки от «порно» в общеизвестном смысле. Цель у авторов роликов сильно отличалась от тех, кто выкладывал видео на порно-сайты. Суть была в том, что эти авторы гнались за эстетизмом и возведением самого жанра в область искусства. Как бы это странно ни воспринималось по началу, но многие видео действительно напоминали качественные фильмы. Просто с более детальными и подробными интимными сценами. В них участники не выглядели так, будто работали по заученному сценарию, а происходящее не казалось со стороны пыткой для героев. Да и в целом, общий эстетизм часто доминировал над сюжетом, делая из обычных порно-роликов целые сцены из кинематографа. У парня все равно оставался открытым вопрос, а насколько этично платить деньги за то, что какие-то люди буквально продают себя и свое тело в интернете. Он успокаивал себя тем, что авторы этого блога сделали свой выбор: выбрали такую работу или хобби и сами вольны распоряжаться своим телом. Тем более, Антон, как и остальные подписчики, платил за контент деньги. Ему нравились эти долгие прелюдии на фоне красивых пейзажей, общая расслабленная атмосфера, качество картинки и сами сюжеты, которые снимали с разных ракурсов. Антон иногда думал о том, что ему нравилось такое, потому что в жизни ему не хватало этого тепла, нежности и влюбленности, которую демонстрировали герои в ролике. Но потом он отметал эти мысли и приходил к выводу, что у него просто очень острое чувство прекрасного, требующее для себя подпитки. Во всех трех блогах темы почти никогда не менялись: первые два вели супружеские пары, где оба мужчины всегда говорили на английском, а вот третий блог кардинально отличался. Его вел молодой человек, который никогда не показывал свое лицо — он часто снимал любительские ролики, в которых сам участвовал. Но это и нравилось. Иногда в них появлялись то девушки, то молодые люди, но сложно было определить, в какой стране это снималось, потому что в видео почти никогда не звучала речь. Обычно на фоне играла музыка, смешивающаяся со стонами, и на этом вся аудиодорожка заканчивалась. Тем субботним вечером, когда Антон после работы лежал в горячей ванне, пытаясь хоть как-то снять напряжение после сумасшедшей недели, он и не думал, что новое видео в том самом блоге не только не поможет ему еще больше расслабиться, но и заставит вливать в себя домашнее вино, чтобы не отъехать головой. Ничего не предвещало беды, когда парень вышел из ванной в одном полотенце, дошел до спальни и открыл видео. Проблемы начались, когда в кадре показался автор блога, а вместе с ним высокий молодой человек с изящной спиной, усыпанной родинками. В этот раз ракурс съемки был совсем другим: камеры стояли в отдалении, качество видео заметно упало, и постоянно мешались листья цветка, который загораживал обзор. Но все было так смонтировано, что казалось, что так и должно быть. Второй план возникал редко, но, когда возникал, героев можно было разглядеть поближе: снималось все сбоку. С такого ракурса было видно обоих мужчин ровно до подбородков и линии губ. Этот ролик на фоне остального контента, который постил автор, выглядел инородно. Антон уже видел у него парочку похожих видео с пометкой «home». Тогда ему казалось, что автор просто воссоздавал стилистику «домашних видео», но, когда он внимательнее взглянул на происходящее, что-то внутри начало кричать о том, что не было здесь никакой постановки. Это было реальное «домашнее видео», записанное на непрофессиональные камеры, но динамично смонтированное, чтобы создавалась иллюзия выдержанного сюжета. Во-первых, происходящее настораживало. Во-вторых, в мыслях возникал белый шум: фигура одного из героев казалась знакомой. Судя по всему, в некоторых моментах звук оригинальной аудиодорожки отключали, врубая музыку, потому что еще в самом начале, до того как один парень потянул другого в сторону кровати, они о чем-то разговаривали. И что-то у Антона внутри треснуло, когда в следующем кадре он увидел, как высокий брюнет усаживался к автору блога на бедра, крепко обнимая его за шею и чуть откидываясь назад. Чужие пальцы скользили по его пояснице, медленно переходя к ремню. Если первые несколько минут горе-методист просто залипал на происходящее, то в ту секунду, когда герой снял с молодого человека очки и откинул их в сторону, пришлось поставить на паузу. Гипотетически очки в мире производят не по одной паре в коллекции, но вряд ли их делают с одинаковым браком. На белой дужке очков виднелся скол материала. И Антон просто хотел, чтобы это было совпадением и ему померещилось, что это были те самые очки, которые он неудачно сбросил со стола в деканате, когда Арсений Сергеевич битый час заполнял документы. Очень хотелось, чтобы происходящее было лишь больной фантазией мозга. Но на видео все выглядело реально: высокий парень подставлялся под поцелуи и касания рук, его медленно перекидывали на спину прямо на кровать. Лица обоих героев при таком ракурсе разглядеть было невозможно. Музыка тем временем сменялась звуками из спальни, в которой постоянно мигал то фиолетовый, то синий свет. И если поначалу Антон думал, что у него помутнение рассудка, то, когда он услышал чужой шепот, а потом рассмотрел, как каштановые волнистые волосы длиной «под карешку» ложатся на подушку, ему ничего не оставалось, кроме как отбросить телефон на пару секунд. Впервые за долгое время в ролике слышались какие-то голоса без наложенной музыки. Парень думал, что это было связано с тем, что при участии двух людей сделать видео беззвучным, сфокусировавшись только на нужных звуках, оказывалось чуть сложнее. И, может, лучше бы вообще это видео шло полностью без звука, потому что шепот не просто казался знакомым — это был шепот конкретного человека. Слов было не разобрать, но интонацию — очень даже. Она принадлежала одному преподавателю по основам искусств. Тому самому, с которого теперь бережно снимали классические брюки, бросая их куда-то в сторону, которому выцеловывали грудь и опускались ниже, заставляя мужчину вцепиться руками в чужие темные волосы. Антон не знал, как поступить. С одной стороны, ему нужно было убедиться в том, что он не сходит с ума. Но с другой, если он действительно оказывался прав, то сейчас он планировал смотреть порно-ролик со своим коллегой. И из двух зол он выбирал меньшую, как ему казалось. Поэтому долгие десять минут он наблюдал, как его коллега до распухших губ целовался с каким-то парнем, как стоны набирали громкость и как отчаянно коллега просил не останавливаться. Когда оба участника происходящего остались без трусов, а Арсений вернулся к автору блога на бедра, Антон подумал, что пора заканчивать. Потому что он догадывался, что будет дальше. Судя по развитию сюжета, через пару минут один начал бы медленно на этих бедрах покачиваться, пока ему стали бы подмахивать, имитируя фрикции. Ситуация сложилась странная. Во-первых, было выяснено, что Арсений Сергеевич трахается с мужчинами. И в целом, это открытие не то чтобы шокировало, но удивляло. А во-вторых, этот самый Арсений Сергеевич, всеми силами защищающий свою конфиденциальность, трахается с мужчинами на камеру. И вот это уже вызывало множество вопросов. В университете личность преподавателя по основам искусств часто становилась поводом для обсуждений. Все его страницы в социальных сетях были закрытыми, студенткам неоткуда было взять фотографии, а связаться с ним можно было только по почте или в рабочих беседах в мессенджере. Антон даже как-то пару раз шутил, что, если бы Арсения прислали из минобразования как тайного агента, никто бы не удивился. Потому что его скрытность можно было объяснить только так. Поэтому парню изначально показалось странным, что при такой дотошности в выстраивании личных границ и субординации мужчина согласился на выкладку порно-видео на аудиторию в пятьдесят тысяч человек. После того, как Антон осмыслил этот момент, пришло время для осознание второго, от которого стало только хуже. «Он — пиздец», — вот и все, что осталось в мыслях у молодого человека после просмотра половины ролика. За все эти три года у него уже возникали такие эмоции от этого преподавателя, но обычно в контексте «пиздец, измотает мне все нервы». Методист всегда думал, что Арсений был незаконно красивым мужчиной, и позалипать на его тысячу костюмов он мог, да и на полурасстегнутые рубашки — тоже, но это никогда не имело подтекста. В ту секунду, когда он увидел спину в родинках, а следом — чужое полностью обнаженное тело и услышал тихие стоны, в голове замигала лампочка, кричащая об одном: «пора увольняться». Дело было не в том, что мужчина внезапно стал его физически привлекать, и даже не в том, что это все выглядело действительно красиво. И даже не в том, что происходящее вдруг неожиданно понравилось. Антон себе не врал: понравилось еще как. Но это все еще был Арсений, и им предстояло вместе работать. А в очередной раз ссориться в кабинете, когда вместо сурового образа педагога видишь обнаженного человека, громко вздыхающего в чьих-то руках, стало бы невыносимо. Но парня больше волновало не то, как они дальше будут существовать, и не волна стыда, которая будет его окатывать, когда им придется общаться. Больше волновал тот момент, что видео выглядело не постановочно. И тогда возникал вопрос: а точно ли обе стороны были об этом уведомлены? Возникало три сложности в этом уравнении: в любом случае Арсению пришлось бы как-то объяснять, где Антон увидел это видео, почему в закрытом блоге с тематикой гей-порно и как так вышло, что ему нравятся и мужчины, и женщины лет так с пятнадцати. О последнем он думал все-таки умолчать. Второй нюанс заключался в том, что у Арсения надо было бы как-то мягко спросить, а точно ли этот ролик должен был быть опубликован в интернете. А вот третье «но» пугало больше всего. Потому что если это видео было согласовано всеми участниками и никого ничего не смущало, то получалась отвратительная ситуация, где методист посмотрел порно-ролик с участием коллеги, рассказал ему об этом и еще уточнил, а все ли там нормально. Все это виделось парню катастрофой без возможности нормального исхода. Поэтому он не нашел ничего лучше, чем все выходные думать над тем, как теперь быть. Видео, остановленное на двадцатой минуте, продолжало время от времени всплывать в голове. Внутри шел непримиримый конфликт, потому что, с одной стороны, хотелось досмотреть, но с другой, не хотелось, чтобы потом совесть сожрала и не подавилась. Поэтому по итогу двух бессонных ночей и долгих размышлений было принято решение аккуратно поговорить об этом с Арсением Сергеевичем и на всякий случай подготовить заявление на увольнение.***
Понедельник — день тяжелый, а этот понедельник вообще ощущался, как одна из серий «Кошмара на улице Вязов». С утра Антон влил в себя две чашки кофе, опоздал на работу, под недоуменные взгляды коллег сразу же ушел на перекур, а потом благополучно забыл сдать документацию в ректорат. Олеся, забежавшая по делам, даже спросила, все ли нормально со здоровьем, потому что методист выглядел так, словно не спал последние пару дней, не ел и только выполнял задание учебного отдела. Тот ей что-то ответил и больше не откликался. Сегодня по расписанию у Арсения Сергеевича была всего одна пара, а дальше он шел на семинар. Молодому человеку казалось, что вести сложные разговоры лучше вне стен учебного заведения, желательно на большом перерыве. Потому что он бы не вынес говорить о чужих «домашних видео» в стенах вуза. Ничего не оставалось, кроме как открыть мессенджер и нервно написать сообщение. (Вы, 12:01) Арсений Сергеевич, доброе утро! забегите, пожалуйста, ко мне в кабинет на большом перерыве Пока Антон думал, как лучше переформулировать, две галочки уже появились рядом с сообщением. А потом там быстро стали что-то писать.(Арсений П, 12:02)
Что у Вас там?
Если опять изменения в расписании, я не приду.
(Арсений П, 12:03)
И вообще-то для всех учебных дел есть рабочие часы.
На большом перерыве меня нет.
Телефон захотелось кинуть о стену. Но нужно было взять себя в руки и ответить что-то, не подавая при этом жалобного вида. (Вы, 12:04) это важно(Арсений П, 12:04)
Насколько?
Достаточно, чтобы я отпустил студентов на десять минут раньше?
Пришлось пару минут обдумать, что делать дальше. Но как будто оттягивать момент Х было бессмысленно. Легче все равно не стало бы. К такому выводу пришел Антон, решив, что сегодня он пойдет к ректору и отдаст заявление на увольнение. (Вы, 12:06) более чем жду***
К большому перерыву вуз практически опустел: все студенты как можно скорее бежали либо в столовую, либо в кафешки поблизости, а преподаватели пытались найти хотя бы одну кофейню, где им не придется видеть знакомые лица. Арсений Сергеевич попросил свою группу, у которой был куратором, тихо слинять, пока никто не видит. Сам закрыл аудиторию и быстрым шагом пошел в сторону кабинета учебного отдела. Методист в эти секунды надеялся только на то, что никто из коллег не вернется раньше положенного времени и у них будет хотя бы минут десять на разговор. Как он планировал уломать преподавателя выйти вдвоем за пределы вуза и продолжить этот разговор вне его стен, было отдельным вопросом. Когда в дверь раздался стук, парень крикнул: «Заходите», — и уставился в окно. Арсений ворвался в кабинет, что называется, с ноги, бросая свой портфель в соседнее кресло и демонстративно облокачиваясь о рабочий стол методиста. Тот не хотел оборачиваться. Сегодня педагог решил, что жилетка на рубашку с коротким рукавом и строгие брюки в клетку — это стильно. А Антон решил, что сегодня он попрощается с жизнью. Потому что на него смотрел совсем не его коллега, а тот мужчина с видео. Он, кажется, стоял со сложенными руками на животе, ожидая, пока ему расскажут, зачем его вытащили на большом перерыве в душный кабинет. Пока молодой человек отмахивался от всех картинок в голове, Арсений нервно переминался с ноги на ногу, не выдерживая молчания. — Антон, скажите честно, если я тут из-за того, что не сдал вовремя ведомости, давайте я сразу пойду, — а методист даже не поднял на него глаза, устало опускаясь в кресло, — меня уже погонял деканат туда-сюда. Ведомости сдам завтра: у меня не все баллы студентов были учтены. Тот только тяжело вздохнул. — Сядьте, Арсений Сергеевич, — а тон был наполнен таким драматизмом, что даже самому уверенному в себе человеку могло показаться, что случилось что-то непоправимое. Педагог только вопросительно вскинул бровь. — Ну неужели какие-то проблемы из-за нового учебного плана на следующий семестр, который мне на кафедре до сих пор не заверили? — он снял очки и покачал головой. Эти гребаные очки сводили сегодня методиста с ума. Слишком яркие кадры возникали в голове. — Просто сядьте, ладно? — а глаза все-таки пришлось поднять. Арсений посмотрел в ответ так, словно почувствовал чужую тревогу. Он больше не иронизировал и ничего не говорил — просто пододвинул кресло к столу и чуть выглянул из-за монитора компьютера. Дальше лишь напряжённо смотрел в глаза парня, молчал и о чем-то долго думал. А потом тихим голосом спросил: — Увольняют? — и прищурился, ожидая ответа. — Пока нет. — Но Вы над этим работаете, так? — он засмеялся, а Антону было не до шуток. Он сидел, уткнувшись взглядом в одну точку и не мог двинуться. Сейчас ему было понятно одно: этот разговор у него не получится вывезти. Поэтому нужно было как-то выруливать из той ситуации, в которой коллеги оказались. Придумать стоящую причину за пару минут, по которой оправданно можно выцепить преподавателя с обеденного перерыва, было нереально. Но и для того, чтобы сказать правду, не хватало силы духа. И вот уже парень шел на попятную, думая о том, что Арсений такими темпами его просто возненавидит. — Слушайте, это все… — на него заинтересовано смотрели. — В общем, извините, что выдернул Вас посреди дня, ладно? — а голос дрогнул. — Так, ну, допустим, ладно, — впервые за все эти годы лицо преподавателя выражало такое смятение, — извиняю. Но Вы же меня не просто так позвали? — и тут же вздернул бровь. — Скажите, что не потому, что Вам не с кем гонять чаи. — Не просто так, разумеется, — Антон никогда раньше не видел волнения в чужих глазах, но сейчас это было именно оно. — Просто… — и тут же запнулся. Арсений встал со стула, обошел стол и немного наклонился, внимательно изучая методиста. Тот выглядел даже не столько растерянно, сколько непривычно напряженно. — Антон, — тот оцепенел от стального тона голоса, — все хорошо? — Нормально, — и сердце начало стучать быстрее. Преподаватель не унимался, продолжая разглядывать молодого человека, который старался вести себя так, будто все было нормально, и тем самым еще сильнее выдавал свою нервозность. — Но я же вижу, что нет. И на этом моменте оба запнулись. Методист перевел взгляд на своего коллегу, не совсем понимая, не послышалось ли ему, а сам педагог тактично отошел в сторону. За все эти годы масочка безэмпатичного человека впервые конкретно раскололась. — Просто зайдите позже, хорошо? — внутри тянуло где-то под сердцем. — Я напишу Вам в течение дня. Арсений ему только кивнул, даже не отпуская лишних шуток, взял портфель и пошел к двери. Антон открыл окно на полную, подставляясь под капли дождя, и на секунду подумал о том, что хреновый из него вышел и коллега, и товарищ. Даже теперь, когда мужчина буквально был у него в кабинете, не нашлось слов, чтобы сказать, как есть. Жаль, что парень совсем не понимал, что дело было не в трусости. Его страх сообщить о том, что случайно залез в чужую личную жизнь, было проявлением простой человечности — очень не хотелось обидеть, задеть или сделать больно. А ведь они были просто коллегами. Но нюанс заключался в том, что в голове Антона было устойчивое убеждение: два человека могут видеть друг друга обнаженными только в том случае, если обе стороны согласны. Все остальное — слом границ. Даже если это чужой нюдс, который показывает друг, хвастаясь своей «подружкой», даже если это слитые фотографии, даже если кто-то распространяет видео из личной переписки. «Они были записаны и сняты не для меня, и я вряд ли должен был их видеть», — вот и все, что крутилось у парня в мыслях. И в его мире это убеждение не подлежало никаким дискуссиям, даже если внешний мир с этим был не согласен. Еще в школьные времена, когда его одноклассник рассказывал в подробностях о своем первом сексе с девчонкой из параллели, Антон не только не хотел ввязываться в подобные разговоры, но и всегда спрашивал: «а зачем нам это знать?». Тогда он был аутсайдером, но зато сохранившим воспитание, которое ему прививала мама. Вот и теперь он не знал, а как правильно сообщать такие вещи, учитывая, что он уже постфактум вторгся в чужое личное пространство. Из мыслей парня выдернула хлопающая дверь и одна оборвавшаяся фраза. — Если все-таки проблема в том, что Вам не с кем гонять чаи, Вы можете мне честно об этом сказать. Антон обещал подумать на досуге о том, что этими словами Арсений фактически соглашался попить с ним чай. Но почему-то хотелось, чтобы этого никогда не случилось.***
День прошел, как в тумане. Где-то к концу пятой пары, когда большинство студентов уже ушло, учебный отдел потихоньку собирался домой, а педагоги мчались поскорее на метро, методист сидел в кабинете, глядя на непрекращающийся дождь за окном. Он не знал, какой итог будет у всей этой истории. Документация была сдана, нужные объявления в группе для студентов опубликованы, все переносы пар и мероприятий учтены, и, по-хорошему, надо было тоже отправляться домой. Тем более, к семи в университете уже не оставалось никого, кроме вечерников. Но он молча вглядывался в капли на стекле, жмурясь от яркого света монитора. Коллеги выключали свои компьютеры, собирали сумочки и снимали пальто с вешалок. А Антон устало облокачивался на спинку стула, думая о том, что не переживет эту неделю. В его голове отчаянно спорили ангел с демоном: один просил проигнорировать возникшую ситуацию, другой говорил, что сказать лучше, чем не сказать. И было сложно понять, кто был правее. Поэтому, когда в кабинете не осталось никого и ушла даже Олеся, атмосферу апатии выкрутили на максимум. Так парень и сидел в полной темноте, с одной только лампой на столе, наблюдал такую же темноту за окном и думал, что мысль «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть» была не такой уж и глупой. Методист был уверен, что все равно пожалеет, но сейчас он так устал от бесконечных переживаний, что «переживалка» выключилась. Поэтому он заходил в тот блог, копировал ссылку, которая выдавала кусочек видео при отправке, и кидал Арсению. В этот момент Антон был глубоко убежден, что мужчина уже давно уехал из университета. (Вы, 19:15) не подумайте ничего лишнего возможно, это вовсе не мое дело, но я просто считаю важным спросить (19:16) вы знаете что-нибудь об этом видео? открыть ссылку если да, и Вы в курсе о его публикации, я обещаю не задавать вопросов Ему хотелось провалиться сквозь землю, тут же закурить и желательно выпить тройку шотов подряд. Почему-то писать эти сообщения было еще более волнительно, чем пытаться сказать это лично. И, как назло, Арсений был в сети час назад. (19:20) я просто надеюсь, что да Следующие двадцать минут Антон нервно собирался домой, понимая, что уже сделал что-то необратимое, где-то внутри даже жалел, что просто не замял происходящее, но адекватная его часть говорила, что все он сделал верно. Интуиция ему подсказывала, что вряд ли ему на сообщение ответят «да». Поэтому какие бы противоречивые чувства ни поднимались в груди, нужно было убедить себя, что по-другому было нельзя. Он потихоньку закрывал все открытые программы на компьютере, убирал бардак на столе, захлопывал окно и уже готовился надевать куртку. Методист поймал некий дзен, понимая, что дороги назад нет и теперь можно только попытаться совладать с эмоциями. Когда Антон уже опустил жалюзи, поставил компьютер на выключение и принялся переобуваться, в коридоре послышались очень быстрые шаги, а затем — резко распахнулась дверь. За эти секунды он даже не успел сообразить, что произошло. На пороге его кабинета стоял взвинченный, ошалевший Арсений Сергеевич, который выглядел так, словно только что пробежал кросс. Он стоял в одной рубашке, с растрепавшейся прической и загнанно дышал. — Где ты это нашел? — проговорил он шепотом, пытаясь перевести дух. Почему-то методист не рассматривал такой вариант, что преподаватель по основам искусств, который всегда оставался в вузе до посинения, сегодня тоже мог быть в университете до вечера. Поэтому теперь, когда он переводил взгляд на мужчину, не оставалось ничего, кроме как вернуть уличную обувь на место, пройти по кабинету, чтобы прикрыть дверь, повернуть в ней замок и подойти чуть ближе, выдыхая перед сложным разговором. — Арсений Сергеевич… — его резко перебили. — Боже, прошу, только не на «Вы», — он снял очки и нервно прикрыл лицо руками. — Я сойду с ума, если мы и сейчас будем играть в субординацию. «Играть в субординацию». Казалось бы, просто фраза, а в ней было объяснение всего, что происходило последние пару лет. — Может… — Антон подошел ближе, пытаясь понять, насколько все плохо, — сядешь? В чайнике вода есть, — ему только покачали головой. — У Марь Ссановны что-то успокоительное в ящичке стола валяется, если надо… — Я спокоен, — а брови дергались в нервном тике. — Вижу. Они так и продолжали стоять друг напротив друга, нервно придумывая, как вести себя в этой ситуации. — Я абсолютно, мать его, спокоен, — он толкнул методиста плечом, проходя к окну и усаживаясь в то самое кресло, где полчаса назад сидел его коллега. Дальше несколько минут молчали. Антон достал из куртки электронную сигарету, надеясь на то, что датчик дыма не сработает. И все-таки поставил чайник. Время близилось к восьми, и в вузе стояла такая тишина, словно никого из вечерников сегодня вообще не было. Изредка слышалось, как ходил охранник по этажу. Парень достал кружки из шкафа, нарыл какой-то чай, которым тут баловались девчонки в обед, и всячески постарался переключить внимание с этой угрюмой фигуры в кресле, которая молча сидела у батареи. Вероятно, сейчас у этого человека трескался мир, а Антон заваривал чай. Он много раз прокручивал в голове, как бы мог выглядеть этот диалог, но ни в одном из возможных путей его развития, все не заканчивалось тишиной. Поэтому ничего не оставалось, кроме как молча разливать чай, надеясь, что этим вечером они оба выберутся из вуза живыми. Когда методист вернулся к шкафчику, чтобы поискать сахар, его тихо окликнули. — А ты сам смотрел? — шепот разрезал тишину. Парень чуть не выронил весь коробок сахара на себя. — Смотрел, — он прокашлялся, останавливая легкую трясучку в голосе. — Но не полностью. Антон был готов поклясться, что видел, как эта фигура в кресле усмехнулась. Он тактично проигнорировал потребность что-нибудь сказать, лишь бы разбавить снова возникшую тишину, прикрыл шкафчик и вернулся обратно к чашкам. — Понравилось? — и спрашивал ведь на полном серьезе. Парень чуть не поперхнулся — пробовать сейчас чай было плохой идеей. Пришлось сделать вид, что его продолжал мучить кашель после простуды. Нужно было делать вид, что все происходящее — нормально, поэтому методист просто брал чашку с блюдцем и аккуратно ставил ее на стол, протягивая коллеге. — Честно ответить? — и Арсений тут же перевел на него взгляд. Если еще пару минут назад на его лице показывался ни больше ни меньше — шок, то теперь в глазах читалась безысходность, вполне объясняющая подобные вопросы. — Честно. Антон подошел ближе, облокачиваясь на подоконник. Преподаватель смотрел на него с кресла все таким же потерянным взглядом. — Родинки красивые, — вот и все, что получилось озвучить. — Значит, понравилось. Мужчина взял чашку и еле видно улыбнулся. На его лице сейчас отражалась куча эмоций разом, но при этом и ни одной вообще. Методист сел в соседнее кресло, чуть придвинулся и теперь думал только о том, как они вырулят из этого океана неловкости. В кабинете стояла полная темень, жалюзи уже были опущены и даже монитор не светил. Говорить в такой атмосфере представлялось задачей не из легких. Да и последнее, чего хотелось, — вести подобные разговоры в вузе. Они просидели друг напротив друга долгие десять минут, которые, казалось, продлились вечность. Не было сил что-то говорить, но и молчать не хотелось: слишком щепетильной была ситуация. Когда обоим этот чай уже стал поперек горла, пришлось прекратить делать вид, что ничего не происходит. — Думаешь, уволят меня? — Антон оторвался от курилки, взглянув на мужчину, изучающего потолок, по которому расходились тени от фонаря. — Это единственное, что тебя волнует? — и от чая начало тошнить. Арсений тяжело вздохнул, поправляя растрепанные волосы, и медленно собрал их в неаккуратный хвостик. — Еще волнует, почему ты мне рассказал об этом видео, но первое чуть больше, — а сам расхохотался. Наверное, нет ничего страшнее, чем человек, который смеется от отчаяния. — Не думаю, что у меня были другие варианты, — он тихо вздохнул, так же запрокидывая голову. Дальше снова молчали. Молчание вообще в этом кабинете стало константой. Арсений задавал вопросы — Антон не спешил на них отвечать. Так и существовали последние полчаса, уже ни о чем не думая. От царящего повсюду напряжения хотелось кричать. А ведь к завтрашнему дню еще надо было помыть кружки. — Осуждаешь? — мужчина упорно делал вид, что ему было все равно на то, что происходило, но именно этот вопрос выдавал: ему не только было не все равно — глубоко внутри он был в истерике. Методист встал со стула, отнес чашки на поднос, намереваясь чуть позже дойти в туалет для педагогов. — За что, думаешь, мне нужно тебя осуждать? — и сам поддерживал эту иронию. Может, так обоим было легче справиться со всем, что на них свалилось. На пару минут снова воцарилось молчание, а потом Арсений повернулся в кресле, уставляясь взглядом четко в затылок коллеги. — За сам ролик, за меня в нем, за то, что там делаю… — он тяжело вздохнул, — за то, что с мужчиной. Тот повернулся, устало улыбаясь. Кружки так и остались одиноко стоять около подноса. — Я не увидел ничего в этом видео, чего не делал сам, — и у педагога на этой фразе расширились глаза. — Такой ответ устроит? И все же хоть такое откровение и было внезапным для Арсения, он не сбивался со своей мысли, пытаясь совладать с эмоциями. — Это не ответ, — эта дуэль взглядов обещала никого не оставить в живых. — Я спросил, осуждаешь ли ты. — Что осуждаю? — Антон подошел ближе, облокачиваясь о стол. — Съемку секса без разрешения — осуждаю, публикацию подобных видео без согласия двух сторон — осуждаю, случайный или намеренный аутинг — осуждаю, а тебя — нет, не осуждаю, — парень наклонился совсем непозволительно, впиваясь в мужчину взглядом. — И мне все равно, Арсений, с парнем ты там или с девушкой, кто что делает, довольны ли участники процесса, — он перевел дыхание, оставляя педагога ошарашенно поглядывать по сторонам. — Важно только то, знал ли ты о том, что этот ролик был выложен, или нет. Ему в ответ молчали. И тогда парень наклонился еще ближе, буквально перегибаясь через стол. — Посмотри на меня, — мужчине стало не по себе от этого напора. — Так ты об этом знал или нет? Тому ничего не оставалось, кроме как отвернуться от настырных глаз. Не готов он был это озвучить. — Вот именно, — резюмировал Антон, отходя обратно к чашкам. Больше методист не трогал своего коллегу. Самое главное он выяснил — остальное планировал оставить на потом. Слишком большая концентрация стыда, боли и смущения была в этом кабинете. И от нее ужасно хотелось сбежать. Поэтому парень открывал дверь, брал поднос и шел в преподавательский туалет, чтобы помыть кружки. Из зеркала там на него смотрел измотанный молодой человек с синяками под глазами. Происходящее ужасно выматывало: и даже не образовавшейся странной ситуацией, а тем, что из этого никто не видел выхода. Антон не понимал, в какой момент его эмпатию выкрутили на максимум, но сейчас ему было так же хреново, как и его коллеге. Потому что каждый раз, когда он проматывал происходящее в своей голове, по спине пробегал холодок. Одно такое видео могло полностью сломать человеку жизнь, и уже на этапе этих размышлений становилось дурно. Методист так погрузился в свои размышления, что не заметил, как в коридоре очутился его коллега, который теперь облокачивался на перила на лестнице, глядя в открытую дверь. — Это случайность, Антон, — Арсений посмотрел по сторонам, пытаясь понять, никого ли нет на этаже, кроме них, — чертова случайность. — Не вини себя, — он так и не повернулся, продолжая намывать кружки. — Легко сказать, — на лбу выступили венки. — По-хорошему, не повелся бы я на этот сахарный образ, не строил бы воздушные замки, не поехал бы к нему — может, и не случилось бы того, что случилось. Парень только грустно хмыкнул. — Как-то не думал, что тебя так просто очаровать. И оба засмеялись над абсурдностью фразы. — Думал, гораздо сложнее? — на печальном лице растеклась улыбка. — Я вообще об этом не думал, — Антон в смущении пожал плечами. — Не ставь меня в неловкое положение. Педагог подошел ближе, взял вторую кружку, и теперь они по-дурацки ютились у одной раковины, пытаясь не подраться за мыльную губку. Мигающая лампочка на этаже вызывала нервный тик. Почему-то ничего не хотелось говорить. Этот момент, когда оба мыли чашки в молчании, слушая журчание воды, стал каким-то непривычно общим. Не было никакого хаоса, в дверь не летели папки с бумагами, никто не отпускал шутки и даже не планировал устраивать конфликты. Они просто мыли чашки. Сейчас, наверное, у обоих трескался мир, бились зеркала в королевстве кривых зеркал, и жизнь неслась прямиком к обрыву. Но это все было так неважно, когда возникала тишина, в которой не было слышно ничего, кроме мыслей друг друга. Методист выключил воду и повернулся к Арсению, отряхивая руки от воды. — Убьешь, если задам личный вопрос? — он улыбнулся, пытаясь скрасить оттенок вопроса. Ему только покачали головой. — Не убил же за последние годы, — было странно видеть преподавателя человеком, а не роботом, у которого в настройках была только внешняя холодность, вечный сарказм и скандалы в кармашке, — хотя прецеденты были. — Если бы это был вопрос про расписание, я бы даже не уточнял, могу ли спросить, — Антон сделал шаг вперед, заглядывая мужчине прямо в глаза. — Ничего личного я не спрашивал раньше. — Тебе никто не запрещал, — раздалось шепотом. В какую-то странную степь уходил их разговор. Парню даже пришлось снова прокашляться, делая вид, что его продолжала мучить простуда — не выдавать же смущение. — Каждый раз, когда я не шел тебе на уступки и просто ставил пары в соответствии с твоим графиком, а не так, как тебе удобно, ты обещал дойти до ректората, проклинал меня и несколько раз угрожал навести на учебный отдел порчу, — и Арсений моментально сдулся. — Там было не до личных вопросов, знаешь. — Спрашивай уже, что хотел. Они переглянулись, и весь флер иронии мгновенно куда-то пропал. Методист смотрел на своего коллегу с особым отчаянием во взгляде. Вроде бы терять было нечего, но он держал у себя в голове, что им еще предстояло вместе работать. И вот эта часть происходящего смущала больше всего. Пока у Антона в голове вообще не укладывалось, как они вдвоем будут выруливать из ситуации, в которой оказались. — Кто этот парень? — он буквально прошептал свой вопрос. В тоне его голоса сейчас заключалось все: от волнения до злости. Так и стояли у раковины преподавательского туалета, который давно требовал ремонта. На лестнице продолжала мигать лампочка, а они ютились в этом маленьком помещении, отделанном плиткой, и думали, как пришли к чему-то подобному. Арсений отвернулся, намереваясь сделать шаг назад, но его тут же рефлекторно остановили за плечо. Кажется, это был их первый тактильный контакт за все годы работы. Ранее они даже ни разу не пожимали друг другу руки. Преподаватель взволнованно глянул на коллегу, потом на его пальцы на своем плече, потом снова на коллегу. Тот нервно убрал ладонь. Но мужчину этот жест остановил. Он повернул голову в сторону лестницы, рассматривая в высоченном окне капли дождя, которые медленно стекали по крыльцу во дворе. Общая атмосфера соответствовала тому, что происходило у него внутри. — Не знаю, представляешь? — и такая грусть появилась в этих глазах, что Антон решил не давить, а дать Арсению пространство и чуть отойти. — За пару свиданий я, кажется, узнал только имя. — И ты был не в курсе, что у него есть блог… — парень спрашивал аккуратно, боясь сломать ноту искренности в этом диалоге, — такого содержания? — Понятия не имел. Так бы, скорее всего, и не поехал бы к нему домой, — он снова сделал тяжелый вдох. — Тревожность, все дела. Антон молчал, думая, что на это ответить. Он обошел коллегу, облокачиваясь на маленький подоконник такого же маленького окна, которое неведомым чудом помещалось в этой уборной. Тот никак не реагировал — только продолжал смотреть на мигающую лампу люстры. И пока они снова выдерживали паузу для того, чтобы обо всем подумать, где-то внизу хлопнула дверь: охранник возвращался в свою комнатку после обхода первого этажа. Где-то внизу заканчивалась пара у вечерников. А эти двое стояли в крохотном туалете, не зная, как правильно вести диалог. Арсений пару раз переводил взгляд на себя в зеркало, и там он видел только грязь. Мужчина бы это не озвучил своему коллеге, но сейчас ему было тошно смотреть на свое отражение. И ведь знал, что не было его вины в том, что случилось, но отражение говорило другое. — А ты… — он повернулся к методисту, разглядывая его усталое лицо, — как нашел это видео? Антон только хмыкнул. Видимо, бояться ему было больше нечего, поэтому теперь он срывал все рамки субординации, остатки которых еще витали в воздухе. — Я был подписан на несколько блогов, — и ему улыбнулись, а по глазам читалось «все с тобой понятно». — На этот тоже. Арсений переминался с ноги на ногу, потом подошел ближе и облокотился одной рукой на крохотный подоконник. Теперь они выглядели, как типичные студенты, ютящиеся в туалетах во время пары, чтобы их никто не застал. — Заходит такое? — он настолько быстро проговорил эту фразу, что парень не сразу понял, что тот имел в виду. А потом понял. И кончики ушей загорелись красным. Все-таки было максимально нелогично говорить о подобном в этом богоугодном заведении. Антон наклонился ближе, буквально к скуле коллеги, и тот, на удивление, даже не отстранился. — Если ты про домашнее порно, то нет, не заходит. Не мое это, — шепот опалил чужое ухо. — Да и я не думаю, что нам вообще стоит говорить о моих предпочтениях. — Скажешь, что не то место и время? — мужчина только рассмеялся на это. — Скажу, что любое место и время не будут располагать к подобным разговорам, — он держал субординацию, как мог, а щеки горели. — Пойдем покурим. — Я, вообще-то, пытаюсь бросить. — Считай, что я тебя скуриваю, — они вышли из туалета, забрали чашки и направились к кабинету. — Пойдем, нам надо еще ключи на вахту сдать. О том, что произошло в этом туалете, Антон обещал себе подумать позже.***
Курили долго, сидя на лавочке в вузовском дворе. Арсений больше не язвил и не защищался юмором — ему было настолько никак. Шел дождь, а они теснились под крыльцом. Обычно здесь курил охранник, а летом студенты пробирались ночью на территорию и смотрели на то, как плывут облака по небу, — сейчас было совсем не до облаков. Капли летели градом, обещая замочить ботинки. Хотелось в тепло, выпить горячего чая, уснуть, а проснуться с ощущением, что все это было дурным сном. Но реальность отрезвительной кувалдой била по голове. Арсений выбросил бычок в импровизированную пепельницу и весь сжался от пронизывающего ветра. В его сторону даже не взглянули. — Шарф нужен? — парень закусил сигарету губами и аккуратно стянул с шеи шарф, протягивая его коллеге. И все так же даже не повернул голову, продолжая смотреть на то, как вода стекает по водосточным трубам. — А сам? — Не растаю — не сахарный, — Антон сделал очередную затяжку и откинулся на спинку лавочки. — Держи. Ему прошептали тихое «спасибо». Было что-то странное в этом вечере. Завтра обоим надо было на работу, оба завтра должны были быть в вузе к девяти утра, у обоих была куча дел вне его стен, а они сидели на лавочке во дворе, промерзшие, отчаявшиеся, закуривая одну сигарету за другой. В темноте сложно было разглядеть даже лица друг друга, но, может, оно было и к лучшему. Один единственный фонарь горел тусклым желтым светом. Конец осени выдался холодный. — Думаю заявление по собственному написать, — повисшую тишину разрезал тихий голос педагога. Где-то за воротами института шумели машины, изредка проезжающие по проспекту. В окнах университета медленно гас свет, и теперь двор освещался лишь остаточным желтым блеском от фонаря. Для ситуации, в которой оказались коллеги, они вели себя совсем нетипично: никто не повышал голос, никто не кричал друг на друга — они просто курили, молчали, вбрасывали по паре фраз и снова молчали. Как будто бы этим молчанием они говорили друг другу больше, чем если бы пытались вести состоятельный диалог. Антон продолжал смотреть куда-то вдаль двора, разглядывая машины в арке и наледь, покрывшую всю детскую площадку. Хотя чувствовал, что на него время от времени поглядывали, будто пытаясь найти ответы в его зеленых глазах. — Уйдем вместе? — и сам рассмеялся, думая о том, как иронично жизнь с ними играла. — Опять шутишь… — Арсений только горько вздохнул. От шарфа ему не дали отказаться, поэтому теперь он наматывал его на свое пальто, пытаясь согреться. — Да я вполне серьезно, — методист развернулся, докуривая сигарету. — Заявление у меня лежит дома уже несколько дней. Мужчине понадобилась пара минут, чтобы обдумать сказанное. Но ни к каким выводам он не пришел. — С чего ты это вдруг? — Решил, что не смогу с тобой вместе работать, — такая честность била под дых. Оба на секунду затихли. Антону уже нечего было терять — он действовал без оглядки. И он знал, что в ближайший год будет каждый день жалеть о том, как именно состоялся этот разговор, но сейчас уже некуда было отступать. — Настолько… — мужчина сглотнул комок в горле, — неприятно? Это предположение далось ему с особым трудом. На чужом угловатом лице не сменилось ни одной эмоции за последние двадцать минут. А вот губы Арсения время от времени дрожали. И было непонятно: то ли от холода, то ли от нервов. Ему на вопрос ответили сразу же, перед этим коротко усмехнувшись. Так и выглядела безысходность в своей последней стадии. Никто перед тем самым мигом смерти уже не кричит и не паникует — остается только принятие. — Не в ту сторону клонишь, — Антон затянулся и внимательно принялся рассматривать чужое встревоженное лицо. — Скажешь, что собирался уйти из университета из-за того, что увидел меня без одежды, — я буду очень долго смеяться, — и оба улыбнулись, потому что больше не могли вывозить это напряжение. — Последний раз такая ситуация у меня была только в школе, когда девчонка перепутала раздевалки на физкультуре и потом неделю не ходила в школу. — Дело не только в этом… — и улыбки спали, потому что шутка Арсения внезапно оказалась вообще не шуткой. — Уже нечего стесняться, — мужчина пододвинулся ближе, — говори. Методист выдохнул никотиновый дымок, выбросил сигарету в снег, игнорируя пепельницу, и потер лоб. В его голове мысли не собирались в одно предложение. С одной стороны, ему говорили мудрую вещь — стесняться уже было нечего, но не покидало ощущение, что говорить совсем уж откровенно было еще рано. Хотя другой возможности могло и не быть. И отчаяние побеждало. — Дело в самом видео, Арсений, — оказалось, что говорить правду гораздо сложнее, чем ходить вокруг да около. А преподаватель на другой стороне лавочки лишь ехидно улыбнулся, ведь все уже понял, но преследовал свой интерес, мучая коллегу. Тот не выдерживал, снова отворачиваясь, чтобы не видеть эти всезнающие глаза. — Я успел увидеть только превью, — и действительно не врал. — Что… — а голос дрогнул, — там? Антон покачал головой, и в этом жесте читался только один вопрос: «зачем тебе это знать?». Но ему кивнули в ответ. Вот такой получился невербальный разговор. — Там ты… — кончики ушей покраснели, и это сложно было не заметить, несмотря на темноту во дворе, — счастливый, довольный и еще… — почему-то конец фразы дался тяжелее всего, — красивый, — повисла пауза, которая была нужна обоим, чтобы не сойти с ума от того, что они сейчас обсуждали. — Даже очень. И мне жаль, что этот ролик оказался в сети. Арсений сам не понял, как одним уголком губ улыбнулся — было что-то трогательное в этих смущенных фразах. И снова молчали, глядя на то, как дождевые капли стекали с козырька. Сейчас хотелось выпить кофе, нормально поужинать и просто забыть обо всем, что они пережили за сегодня. Но нюанс заключался в том, что еще слишком рано было говорить о происходящем в прошедшем времени. Оба переглянулись, а потом мужчина подсел ближе, ощущая, как соприкоснулись их с коллегой коленки. Наверное, это было слишком близко. Наверное, нужно было учитывать важность личного пространства. Только сейчас никто не задумывался об этике, субординации и прочем. — Можно спрошу? — на него тут же перевели взгляд и быстро кивнули. — Скажи честно, без твоих этих «у меня не было другого варианта», почему ты решил рассказать мне о том, что увидел? Вопрос казался логичным. Обычно, когда всплывает информация, которую никто знать не хотел, она быстро заминается, и все стараются никогда не упоминать то, что когда-то услышали или увидели. Но здесь все складывалось совершенно иначе. — Потому что у меня не было сомнений, что видео снято без твоего согласия, — и Арсений снял очки, чувствуя, что из-за дождя линзы замылились. — Я не фанат порноиндустрии и всего, что с ней связано, но мне кажется очевидной разница между постановочными видео и снятыми вот так, исподтишка, — на пару секунд повисла неловкая пауза, когда один о чем-то долго размышлял, а другой не находил себе места. — И ты в этом видео слишком настоящий, слишком живой. А такое, ну… — пришлось закусить губу, чтобы не наговорить лишнего, — не сыграешь. Мужчина прошептал что-то вроде «понятно» и наклонился вперед, облокачиваясь о свои колени. Внутри этого человека разрастался хаос. И Антон не мог не чувствовать чужого состояния. Он достал свою электронную сигарету, надеясь иллюзией действия выбить неловкость. За столько лет они впервые говорили по-настоящему. Арсений долго просидел молча, глядя на то, как капли падают в лужи, создавая круги. А потом рассмеялся. Громко так, с надрывом. И тихо прошептал: — Красивый, значит. Он лишь на минуту повернул голову и поймал взгляд болотных глаз. Методист ему рассмеялся в ответ. Оба висели над пропастью, и уже было не спастись, поэтому и терять было нечего. — Красивый, — и тут же наклонился ближе, — это бесспорно. А делать-то что будем? Когда-то уверенный в себе преподаватель по основам искусств теперь выглядел, как загнанный котенок. Слишком страшно ему было сейчас, и слишком отчаянно он пытался делать вид, что держится. Но он не справлялся, судя по тому, как мелко подрагивали его пальцы. Парень мог поставить на то, что тремор был вызван не холодом. — Без понятия, если честно, — он весь сгорбился, стараясь укрыться от внешнего мира, и прикрыл лицо руками: хотелось сбежать и от боли, и от обстоятельств, и от разговоров. Очки так и остались лежать на скамейке, а по их линзам продолжила стекать дождевая вода. Антон не знал, что делал, и не знал, в какой момент решил, что имеет на это право. Но он аккуратно поправил свой шарф на шее коллеги, чтобы тот закрывал все оголенные участки, и в поддерживающем жесте провел рукой по спине. — Я читал, — Арсений вздрогнул от прикосновения. — Есть сто тридцать седьмая статья — там что-то про нарушение неприкосновенности частной жизни. И есть еще одна про распространение порнографии, — и нервы сдавали — мужчина так и сидел, закрыв лицо руками. — Юристы пишут, что еще можно привлечь к ответственности по сто пятьдесят второй: это про обнародование изображений без согласия гражданина. — Суд предлагаешь? — он поднял на парня свои глаза полные отчаяния и устало покачал головой. — Я бы предложил решать вопрос кулаками, но так дело не выиграть. У Арсения в эту секунду не хватало сил даже на улыбку. Он отвернулся, тяжело дыша. — Допустим, суд, допустим, на это время возьму отпуск, — на лицо падали громадные дождевые капли с козырька — если бы он позволил своей истерике быть, никто бы не заметил, но мужчина не позволял. — Адвокаты, юристы, тележка бюрократии, допустим, выиграю при хорошем раскладе, — Антон руку так и не убрал и сам подсел ближе. — А кто мне компенсирует подорванную репутацию, если это выйдет куда-то за пределы? Как мне с детьми работать, а? — и преподаватель взглянул на своего коллегу так, что у того пробежали мурашки в области шеи. Потому что теперь в этих голубых океанах концентрировалась невыносимая боль. Больше никто не пытался иронизировать и обшучивать происходящее. Наверное, если бы когда-то новенькому методисту сообщили, что через пару лет, глубокой осенью, он будет сидеть со своим невыносимым коллегой во дворе, крепко сжимать его плечо, сумасшедше волнуясь, он бы не поверил. Но теперь Антон, не стесняясь и не думая о том, правильно ли это, просто двигался чуть вперед и тянул коллегу на себя. Тот вопросов не задавал — он позволял себя обнять. Странная выходила ситуация: вчерашние неприятели, которые не выносили друг друга, теперь сидели в обнимку в темном дворе, освещенном лишь одним фонарем. Парень крепко прижимал к себе Арсения, поправляя ему вечно сползающий шарф. Он облокотился о подлокотник скамейки, надеясь, что мужчине будет комфортно в этой незамысловатой сцепке рук. И просидели они так намного дольше положенного для «поддерживающих объятий». В какой-то момент стерлись все грани субординации, поэтому теперь никто не вырывался, не скандалил и не пытался выяснить, что здесь вообще происходит. Преподаватель по основам искусств просто мирно грелся у чужой груди, чувствуя, как его крепко обнимают большие руки. Дождь не прекращался, и машины не прекращали ехать тоже. Все вечерники уже давно ушли из университета, а эти двое продолжали сидеть в тишине и выглядели, как молодые студенты, скрывающиеся от родителей. — Ты не будешь в этом один, — антонов шепот разрезал общее молчание. — По крайней мере, я постараюсь сделать то, что от меня зависит. — Скажешь всем в случае чего, что это все дип-фейк и нейросети? — мужчина усмехнулся, а сердце методиста пропустило удар. Антон чуть склонил голову и ласково провел рукой по чужим волосам, чтобы на него подняли взгляд. Вот вам и учебная этика. — Не будет этого случая, ясно? — в эту секунду они уставились друг на друга, не зная, что и сказать. — Ты не можешь этого обещать, — но никуда Арсений не уходил, хотя его разочарованное выражение лица говорило о другом. Его обнимали, постоянно поправляя ему шарф, и конкретно в эту минуту он мог позволить себе такую слабость. Было непонятно, когда он настолько отпустил себя, совсем забыв о рамках приличия. — Не могу, ты прав, — мужчина смотрел на него неотрывно, — но я могу надеяться на лучшее. В конце концов, надежда — это все, что у нас осталось. — Философ! — засмеялись ему в ответ. Только про себя Антон думал: «идиот», — понимая, что ввязался в историю, из которой уже никогда не выпутается. И дело было совсем не в этом треклятом видео, а в его коллеге, мирно прижимавшем свою голову к его груди. Оба знали, что вся проблема заключалась в общей измотанности и усталости — они хотели в это верить. Хотели даже в тот момент, когда Арсений слушал, как хаотично стучит чужое сердце, а Антон одергивал руку каждый раз, когда хотел мягко провести по чужому плечу. И никто не подозревал, что эта ситуация была не случайностью, а умелой проделкой вселенной, потому что давно было пора устроить негласное перемирие. Жаль только, что таким отчаянным способом. Когда оба окончательно продрогли, Антон предложил пройтись до метро, зайдя по дороге за кофе, чтобы согреться. Так и шли поздним вечером по Гоголевскому бульвару, говоря на отвлеченные темы. Больше не было никаких сил обсуждать, что делать с этим видео, как не допустить его распространения и как сохранить себя в процессе разборок. Они дошли до Кропоткинской и остановились прямо у огромного перекрестка. Кажется, теперь нужно было прощаться. И это прощание вышло таким нелепым и до ужаса детским: Антон протянул руку для рукопожатия, чтобы соблюсти какие-то рамки субординации, а ему рассмеялись в лицо, тихо спрашивая: — Что же, это была разовая акция? Методист все понял в секунду, смеясь в ответ. Он обнимал трогательно, еле касаясь: то ли боясь перейти какую-то черту, то ли понимая, что давно ее перешел. И вряд ли это случилось в том дворе. Вполне вероятно, что все произошло еще в тот год, когда они вместе курили у вуза во время приемной кампании. Арсений тогда тоже много молчал, хотя глаза выдавали, что он хотел сказать многое. Прощались, и Антон медленно уходил в метро, думая о том, что завтра начнется новый день, в котором им придется вести себя так, будто бы ничего не случилось. Когда он уже подошел ко входу и потянул тяжелую дверь на себя, его окликнули. Он сам не знал, почему сразу не уточнил, в чем дело — просто сделал обратно два шага и пожал плечами, как бы спрашивая: «чего хотел?». Но мужчина ему ничего на это не ответил. — Шарф? — парню в голову пришла только одна мысль: забыл шарф. Но ему хитро улыбнулись, крутя в руках полы чужой вещицы. Преподаватель молчал, и долго молчал, а потом демонстративно взглянул на часы — стрелка там перевалила за одиннадцать. Поздний час должен был стать оправданием всего, что происходило дальше. — Далеко живешь? — он снял с себя шарф и протянул его коллеге. Теперь тот нелепо стоял с ним в руках и все думал о вопросе, который ему задали. Вряд ли такие вопросы задают просто так. — На Кантемировской, — парень пожал плечами. — Сам решай: далеко или нет. — Как у Нойза? — Не так депрессивно, — и оба засмеялись. Так чисто, заливисто, как смеются дети. Наверное, проходящие мимо люди не понимали, почему двое мужчин смеются, стоя на оживленном перекрестке. Ведь это Россия — здесь без повода не смеются. Ведь это Москва — здесь не бывает лишних поводов для радости. А они смеялись, потому что иногда от безысходности на лицах людей появляются улыбки. — Я — на Фрунзенской набережной, тут одна остановка, — Антон в секунду смекнул, о чем именно его просили — и это точно была просьба, а не предложение. — Хочешь окончательно подорвать все этические нормы трудовых отношений? — и пока парень смеялся, Арсений на него внимательно смотрел. Он замялся, вероятно, раздумывая над тем, насколько абсурдно прозвучали его слова, но деваться уже было некуда. Сегодня коллеги падали в обрыв без парашюта. И никого уже ничего не смущало. — Не хочу оставаться сегодня один, — и такая честность обоих окатила ледяной водой. — Я знаю, как это звучит, но… — и ему уже не дали договорить. — Поехали, — и парень бодрой походкой пошел в метро, не реагируя на то, что преподаватель так и остался стоять в оцепенении. — Я серьезно. Пошли, тебе завтра к первой паре. В этот вечер сломался какой-то механизм. Они сидели в очаровательной арсеньевской квартире с видом на Нескучный сад, которую когда-то ему передал дедушка по наследству «за особые заслуги в науке», пили крепкий цикорий на кухне и тихо говорили о том, будет ли жизнь после всего, что им предстояло пережить. Антон был уверен, что будет. И он ни разу себе не верил, но ему верил Арсений, и это уже много значило. К часу ночи они устали искать контакты юристов и адвокатов, контакты друзей, у которых могли быть знакомые в органах, устали думать, как правильно Арсению выстроить разговор с тем парнем, и практически уснули на диване. Что-то поменялось после всего, что они пережили за день, но что именно — пока оставалось вопросом. Антон засыпал на широченном диване, подоткнув под себя малюсенький плед, и даже не догадывался, что хозяин квартиры заботливо заправлял одеяло в новый пододеяльник, укрывал своего коллегу, выключал свет в гостиной и шел к себе. Будто бы между ними никогда не было конфликтов и скандалов, а папки с документами никогда не прилетали в дверь. В эту ночь Арсений думал только о том, как так сложилось, что два года они провели в странных взаимоотношениях. Об этом же поутру думал и методист. Об этом они даже успели пошутить, когда завтракали утром перед работой. Предстояло ещё о многом поговорить, а пока они ехали в университет, даже не думая о том, куда их выведет кривая. Они просто надеялись, что к лучшему исходу.