gore

Лавина — белый лист для новой жизни, только вот Диана очень любила прошлый рассказ. Слуга закрепляет последний чемодан. Карета вот-вот и тронется. Диана запрыгивает на ступень, где сидит конюх, и готовится к очень долгому пути: кутается в соболиный полушубок и перекладывает ружье себе на колени. Ветер качает сосновый бор и кажется, будто лес прощается, — всеми вечнозелеными ветвями и пожелтевшими верхушками. В груди болит. Переезд ощущается, как очень плохая идея, и это чувство до того сильное, что сжимает затылок головными болями. Диана закрывает глаза; на миг видит горный склон, где тает вечный снег. Волки тоже покидают дом; расцарапывая когтями лед, перелазят через скалистый кряж. Стая идет за оленями. Диана — за чужими желаниями. Но передумывать уже поздно, — и не то, чтобы была возможность. Доктор не знает, как звучит слово «нет». Но он хотя бы позволил, чтобы девушка спустилась в поселение попрощаться с родными; она оставила набитые припасами сумки у двери землянки, и пообещала вернуться до того, как наступит новая зима. Мама не поверила. Сказала, что дочь выглядит, как барыня — и что было бы хорошо, если бы она, как Денис и Дарина, позабыла дороги, ведущие в поселение. Дима и Данил плакали. Давид обиделся и спрятался в погреб. Дана ныла, что это нечестно и что это она мечтала про юг. Дина спросила, привезет ли Диана шоколад. Ох. «Это гиблое место. Настоящая жизнь ждет тебя за горами», — улыбнулась мама и поцеловала в лоб, благословляя на легкий путь. Она считала себя везучий. Она сберегла жизнь каждому, кого породила на свет, даже если заплатила за это собственными руками и ногами. Диана помнит про это каждый миг и каждый вдох, и боится, что история повторится. Но Доктор обещает: голод не придет. Почему-то девушка верит, даже если здравый смысл подсказывает, что не стоит. Она и не мечтала, что покинет лес, где выросла, потому что мысли занимали другие, приземленные вещи. Семья, холодная зима и дырявые сапоги. Если бы не сбежавший эксперимент… Диана страшится представить, где бы тогда была; наверное, превратилась бы в суп или гуляш. Страшно думать, что всему, — начиная от новой дубленки и заканчивая тому, что еда уже не привилегия, а базовая потребность, — она обязана Лили. Бедняжка. Взгляд падает на тонкое кольцо, снятое с мертвой руки. Но глядя в зеркало на собственное лицо, где щеки украшает румянец, а глаза не желтят хворями, девушка не притворяется, будто бы сожалеет. Новая Диана — здоровая и сильная. Охотница, которой она желала стать, как только взяла в руки отцовское ружье. Жизнь изменилась. Может быть, это хорошо. Но в мысли вторгается мужской голос, и Диана открывает глаза. Головная боль пульсирует, вальсируя между висками. — Что ты удумала? Мне скучно одному, — хмыкает Доктор через окно. Он хлопает, указывая на сидение напротив. — Место, охотница. — Мне кажется, вы забываетесь, — скалится в ответ Диана, но не противиться тому, чтобы провести недели пути, окруженная вельветовыми подушками. Даже если придется слушать длинные докторские речи. — Тебе платят не за то, чтобы ты думала. Доктор просил называть себя по имени; Диана боится этого, будто пламя. Или думает, что боится, когда в состояние мыслить — когда разум занимает не только охота. Потому что мужчина Дотторе, когда приказывает превратить Лили в пепел, и он Дотторе, когда говорит, что сбежал очередной монстр. А еще он Дотторе, когда улыбается, немного задрав подбородок; так, что маска приоткрывает оскал острой улыбки. Диана старается про это не думать, как и про рубиновые, нечеловеческие глаза, обрамленные белоснежными ресницами. — Мне вообще не платят, — огрызается девушка, вытягивая ноги между широко разведенными мужскими коленями. — Разве? Тогда раздевайся, — и хотя лик маски неподвижный, Диана знает: Доктор насмешливо приподнимает брови. Новый охотничий костюм с меховыми вставками — недавний подарок. Девушка обводит пальцами мраморные застежки, где каждая — это волчья голова, и вздыхает: — Простите. Карета наконец-то трогается. Диана отворачивается в окно, но видеть, как имение медленно превращается в едва заметный блик между деревьями, и как поселение скрывается за соснами — невыносимо. — Собираешься разрыдаться? — интересуется Доктор. Он пересаживается с сидения напротив и заглядывает в лицо девушки. Личное пространство — это то, что Диана еще не заслужила. Глаза в глаза, и охотница театрально морщит нос. Доктор же желал, чтобы его развлекали. Но почему-то когда она издает притворный всхлип, мужчина раскрывает ладонь, будто предлагая… утешение? Он быстро осознает, что девушка не плачет и даже не собирается, и недовольно кривится. — Может быть. Вы подставите собственное плечо? — фыркает Диана и откидывается на подушки, чтобы выиграть хотя бы сантиметр между телами. Доктор молчит, демонстративно отвернувшись. Гремит гром, хотя небо чистое, светлое. — Вы забываетесь, — тихо повторяет охотница. Диана вздыхает и закрывает глаза. Голова пульсирует от боли и плохое предчувствие, кажется, вызывает не один только переезд. Желание, даже извращенное, легко узнать. Невозможно не заметить. И не нужно быть умной или знать алфавит, чтобы осознать — за масками и божественными силами Доктор такой же, как и деревенские мальчишки. И нет ничего столь вожделенного, как спилить волчьи клыки. Но Диана охотница. Не девушка, не мать и не жена. Не служанка, не кухарка и не охранница. И уж точно любовница. Гром повторяется; и звук неожиданно распадается на крик, от которого расползаются мурашки. Потому что это не гроза, а… — Лавина! — орет конюх, и карета останавливается. Диана и Доктор переглядываются; девушка ныряет между сидениями и дергает Дотторе за руки, заставляя опуститься тоже. Она жмурится, считая про себя до десяти, и готовится к боли. — Еще рано, — одними губами произносит мужчина. Он прав; еще не весна. Адреналин разжижает кровь, и мысли быстрые, полубезумные. Мама. Дина и шоколад. Волки. Доктор, который выглядит неожиданно растерянно, и которого она прижимает к себе. Маска неприятно давит на грудь. Удар! Карета переворачивается, и бешеный поток несет, кружа и подкидывая, раздирая и уничтожая, через горный кряж. Потолок и пол меняются местами. Через идущий трещинами деревянный каркас залетает камень. Он ударяет Дотторе в висок; и красные глаза закрываются, будто ставни. Сколько не тряси, доктор не приходит в сознание. Черт. Падают сумки, раскрываются рюкзаки. Ружье стучит, громыхая между сидениями. Хорошо, что не заряженное. Перед Ди предстает тяжелый выбор: сохранить отцовский дробовик или спасти Дотторе. Она закрывает мужской затылок руками; бережет это гениальное, но ужасное святилище. Не дает, чтобы Доктор вылетел в разбитое окно так, что болят ноги, которыми она упирается в дверь. Но ружье… это единственное, что отец оставил на память. Еще, конечно, охотничий титул, но это проклятие, а не благословение. Нужно выбирать. Если она отпустит Дотторе, чтобы перехватить ружье, она через миг попробует докторские мозги на вкус. Если она позволит, чтобы дробовик улетел… мужчина купит еще один. Закажет точно такой же и соврет, что слуги отыскали его под сугробами. Внутренняя борьба тянется лишь миг, потому что карета подпрыгивает, вновь переворачиваясь. Еще один кульбит, и от крыши отрывается кусок; снег затягивает ружье в белоснежный водоворот. — Нет, — хнычет Диана; она отстранено замечает, что лавина фрагментами красная и алая. Становится понятно, куда делся кучер и возница. Еще немного или еще вечность — девушка не знает, только чувствует, как сапоги наполняет кровь, и как осколки вгрызаются в пятки. Она держит Дотторе так, что белеют костяшки и болит каждая мышца. А еще радуется, что кости пока целые. Закрывать глаза страшно; охотница боится увидеть, что случилось с волками. Но спустя в миг в горло заползает тошнотворное осознание; лавина идет на поселение. Наконец, поток останавливается. Или, если точно, карета так сильно ударяется о торчащий камень, что смещается и покидает водоворот смерти; медленно сползает о холмистый склон, пока не останавливается. Под ногами хрустит лед, когда Диана выбивает дверь. Карета замирает посреди замерзшего озера. Восхитительно. Дотторе медленно приходит в себя. Не церемонясь, девушка расстегивает крепления маски и отбрасывает вороний лик на снег. Мужское лицо заливает кровь. Красная. Странно. — Что…? — выдыхает мужчина, осторожно садясь. Он моментально осознает, что произошло и что происходит, и усмехается: — Спасибо, Диана, ты оказалась полезной. Но девушка не слышит; как только она убеждается, что Доктор живой, она отползает на берег. Каждый шаг дается мучительно тяжело, но Диана не сдается, пока не забирается на холм. И крик, который вырывается из груди, не звучит как человеческий. Землянка, где Диана выросла. Церковь, за которой она в первый раз поцеловалась. Площадь, где охотники отдавали себя на ужин. Ничего нет. Ничего не осталось. Перед глазами простирается белоснежная пелена. Девушка теряет равновесие и падает, скатываясь на замерзший пляж; Дотторе уже стоит, отряхиваясь и умываясь, набирая в ладони снег. Маска, болтаясь, висит перекинутой через плечо. Мужчина выглядит так, будто это обычный четверг. Но когда охотница бросается на четвереньки, — лишь бы взобраться на холм, промчаться через лес и раскопать собственными руками люк землянки, — он хватает Ди за пояс. — Пусти, пусти меня! — взвизгивает Диана, но Доктор держит крепко, отрывая от земли. Она барахтается ногами, она царапается и она кричит, пока не выдыхается. — Успокоилась? — издевательски интересуется мужчина. — Мне нужно… мне нужно… Пожалуйста, — безнадежно, девушка указывает на заснеженную пустошь, где еще миг тому возвышалась деревня. — Зачем? Встретиться с трупами? Диана, очнись, — пощечина отрезвляет, но лишь на миг. Рот наполняет вкус крови. Такой знакомый и родной, и истерика возвращается, приумноженная в сто раз. Отчаяние отупляет, оглушает и ослепляет. Пока в сознание не проникает волчий вой и Доктор, всемогущий Иль Дотторе, меняет тон. — Проклятые волки, — шипит мужчина. — Сделай что-нибудь. Диана! Через замерзшее озеро приближается знакомая стая; лед расползается трещинами под тяжелыми лапами. … «Богохульник», — сгущается между мыслями чужая ненависть. «Пожалуйста, не сейчас», — просит Диана, и белоснежная волчица с красными глазами замирает, не заступая на берег. «Враг». «Друг». «Друг ли?» И охотница тянется, чтобы выстрелить в воздух, аккуратно между пушистыми волчьими ушами. Но за плечами пусто. Точно. «Уходи». «Тебя ждет смерть», — даже не вздрагивает волчица. «Или тебя», — усмехается Диана, и скалит тупые зубы. … — У тебя посинели губы, — замечает Доктор. — А… неважно, — она обрабатывает его рассеченный висок. — Сейчас ты… приоритет. — Ты дрожишь. — Какая разница? — она даже улыбается. — Диана. — Диана. Они загнанные в капкан дикие звери. — Диана! — мужчина повышает голос; в первый раз за знакомство. Она вздрагивает и отлетает к двери; каждый след — бордовая лужа. Дотторе шумно сглатывает: — Ди… Охотница уже не помнит, как сладко звучит один короткий слог. Потому что она не «Ди» уже вечность; или ровно столько, сколько Дина просит шоколад. Но раз сестра погибла… может, она опять Ди. Маленькая и… — Что? — и раз уже некого защищать, раз лавина забрала и похоронила смысл жизни под высокими сугробами, Диана сдается. Она соглашается быть Ди. — У тебя гипотермия, — произносит мужчина. — Что это? На миг кажется, что на лицо опустится еще пощечина, но Доктор сжимает ладонь в кулак. Он отступает, ударяясь об остов печи. — Действительно, — прячет он это красивое лицо в локоть. Для чего он носит маски, зачем скрывает каждую дьявольски очаровательную деталь? Диана медленно моргает, но морок не исчезает. У Дотторе рубиновые глаза, — любимый цвет девушки, — и обветренные уста; сломанный нос и шрам, пересекающий брови и висок. Он сломанный и склеенный; покрытый трещинами. Будто статуэтка, которой у Ди не было, потому что она бедная и голодная деревенщина. — Тебе холодно, Ди, — медленно, так, чтобы она поняла, произносит мужчина. — У тебя замерзает кровь. Снег уже растаял в печи. Можно было бы сделать чай, гнулись бы руки. Тогда бы девушка согрелась… Да. Через миг она осознает, что происходит. Доктор снимает с себя плащ и костюм, оставляя только нижнее белье. Человеческое тепло самое жаркое и самое быстрое. — Я… — но равнодушие приходит так же внезапно, как и лавина. Она находит жемчужные застежки под пальцами, но они задубели, и она рвет ткань в один рывок. — Стой, — выдыхает Дотторе и делает шаг вперед. — Позволь мне. Сознание видоизменяется; подстраивается, чтобы не разбиться на осколки. В покорности кроется спасение. Тело Дотторе разрушенный храм; он богохульник и грешник, страшный монстр, сердце которого заживо чернеет и гниет. Его плечи укрыты веснушками; его живот исполосован шрамами, а запястья — уколами. Черные вены просвечиваются через бледный алебастр кожи. Они спускаются запутанными дорожками от груди и до резинки нижнего белья. Доктор самый свой первый эксперимент. — Ты красивый, — выдыхает Диана и поднимает глаза; но мужчина почему-то не смеется. Прикосновение неожиданно мягкое. Странно. Эти руки обычно несут только смерть и муки. Диана думала, что вздрогнет и привычно задержит дыхание, как только Доктор вытянет ладонь. Но он осторожно касается корсетной шнуровки кожаной брони, которую она носит под охотничьими одеждами, и поддевает пальцами узел. Но шнур не поддается. — Стой спокойно, — просит Дотторе одними губами. — Не то, чтобы я могла, — дрожь трясет тело. Он наклоняется; перекусывает бант зубами и быстрыми движениями расшнуровывает следующие стежки. Одежда падает под ноги, где стынет кровь. Диана, дрожа, прижимается к нему; обнимает ногами и руками и прячет лицо в ложбинку между ключицами. Доктор дрожит тоже, даже если чувствуется, как он напрягается, чтобы это скрыть. — Я представлял, что окажусь с тобой в постели не из-за неизбежности смерти, — вздыхает мужчина. Диана чувствует, как его ладонь ложится на затылок. Она тянется, чтобы найти и сжать его руку; Но стоит только пошевелиться, и Доктор сам переплетает их пальцы. — Скольких ты убила и скольких ты съела? — Я не считаю. — Почему? — А ты считаешь? Он называет ровное число, не запинаясь.