gore

Строчки перед глазами плывут. Конверт украшает печать Фатуи и вороний лик. Такой же, как на поместье, к которому запрещал приближаться отец. Зловещий морок оживает в памяти; живот сжимает рефлекторный голод, а под легкое платье заползает мороз. Но, собравшись с силами, Дария разрывает сургут и разворачивает дорогой, хрустящий под пальцами пергамент. Нос щекочет химический аромат. Формалин или этил. Бордовое чернило блестит, словно кровь. На ладони не выпадает черный прямоугольник фотокарточки, и Дария шумно выдыхает. Она и не чувствовала, что задерживает дыхание. Страх того, что это похоронное письмо, улетучивается. И хотя Демьян живой и руки уже не дрожат так сильно, мысли все равно не покидает беспокойство. Взгляд скользит между аккуратными строками. Письмо короткое; и в подписи стоит имя Ди и незнакомая, сумерская фамилия. Девушка задумывается, не шутка ли это. Какой-нибудь злой розыгрыш, потому что когда Дария уезжала, Диана не знала, как писать собственное имя и считать умела только пули. Книги и сестра были давними врагами — Диана с рождение мечтала про отцовское ружье. Или притворялась — когда папа пропал, а Демьян уехал с город, Диана сделала вид, что охота это все, чего она желает от жизни. Дария перечитывает короткий текст уже в который раз, но слова будто бы улетучиваются. В горло заползает ком. «Милая, любимая Дария, Только не пугайся. Пожалуйста. Это я, Диана. Пишу не я, конечно, но диктую и надеюсь, что меня не обманут и передадут тебе именно то, что я говорю». Крупная, жирная точка, от которой трещинками расползается чернильная клякса, режет аккуратный почерк. Кажется, Диана и человек, писавший письмо, отвлеклись, и перо надолго зависло у бумаги. Почему-то вырывается короткий смешок. «У меня все хорошо. У матери тоже; лавина не запечатала люк землянки и они смогли откопать себе выход на вторые сутки. Никто не пострадал. Демьян уже знает. Я прислуживаю в поместье. И не только. Доктор нанял меня, и куда он — туда и я. Будто тень. Он позволяет мне охотиться за существами, которые я думала, что бывают лишь сказочными. Доктор и я нашли общий язык достаточно легко. Я бы желала рассказать тебе подробности, но увы, пергамент заканчивается. Я люблю тебя. Я скучаю. Если Доктор позволит, я приеду. Твоя Диана» Но письмо продолжается; под прощаниями Ди, где чужая фамилия вдавлена в лист так, что пробивает пергамент насквозь, еще целый абзац. «Дария, Смею предположить, что тебе хватит сообразительности уничтожить это письмо. Советую пламя. И разве это не забавно, что дети из каннибальской деревни вырвались в люди? Старший брат доверенный финансист Панталонне, младшая сестра — спутница самого Иль Дотторе, и ты… до меня доходили слухи, как близки божественный юдекс и новая ассистентка. Будь осторожной; думаю, ты бы не хотела сделать ничего, что навредило бы Ди. Доктор». От тревоги тошнит; Дария комкает пергамент и прячет лицо в ладони. Ди вечно манил особняк, она была словно светлячок, летевший на пламя. Конечно, сестра угодила в капкан. Дура. Идиотка. Безмозглая Диана, готовая на все ради крови. Пообещал ли Доктор, что она застрелит вендиго, если будет исправно служить? Черт. Доктор один из Фатуи; говорят, приближенный к Иль Дотторе. Как и Демьян, Диана заступила на неправильный путь. Дария иступлено стонет в собственные ладони. — Чтобы это не была за новость, она расстроила вас, — мягкий голос укрывает, словно пуховое одеяло. Девушка оборачивается на звук. — Простите, монсеньйор, — натянуто улыбается Дария. — Послание из родной деревни. … Мысли тревожные; как бы Дария не притворялась, будто бы позабыла про жизнь в заснеженной глуши, одно лишь письмо оживает в памяти холод и голод. Пламя свечи пожирает пергамент. … Демьян ушел незадолго до того, как пропал отец. Он учился в церкви, за которой Диана подрывала самодельный хлопушки, а Дария целовалась с охотниками. Он читал, писал и считал, и с годами перенял на себя приходской учет. Мать гордилась. Отец — едва ли, но он редко появлялся в поселение, чтобы высказать недовольство. Как главный охотник, он неделями пропадал в глуши, выслеживая оленье стадо. Окруженый волками, послушными, будто домашние собаки, папа неизменно возвращался с руками, полными добычи, и в крови, которую загадочно называл чужой. Он был неразговорчивый тип; разве что когда делился старыми былями и древними сказками, говорил предложениями длинными и наполненными эмоциями, а не короткими, рванными фразами. Но несмотря на долгое отсутствие и молчаливость, Дария знала, что папа — это друг и защитник. Она чувствовала себя любимой и в безопасности, даже если в ответ на любой рассказ отец только кивал и улыбался. Дария чувствовала небольшое превосходство над младшими братьями и сестрами. Она помнила, как отец выглядел; обладала не размытыми воспоминаниями и приукрашенными рассказами матери, а подлинными изображениями. Пока не пропал отец, деревня редко знала голод, даже в длинные зимние ночи. Но уникальный охотничий дар унаследовала лишь Диана. Как и темный, волчий взгляд и собачьи повадки. Дария же переняла зеленые глаза матери и такие же огненные, роскошные кудри; она была красивая, а Демьян — умный. Тоже в мать. Наверное поэтому, когда в поселение спустился глашатай Фатуи, брат не раздумывал. Он подписал контракт и уехал через две недели в столичный город. Другие дети были обыкновенными; наверное, слишком маленькими, чтобы Дария хорошо запомнила хоть какие-то особенности. Разве что Дина обожала шоколад. И Диана, конечно, была… едва ли человек — волчонок, которого мама выкормила и вырастила, и которого так обожал отец. Через месяц, как Демьян уехал, папа исчезнул; растворился в ночи. Диана отыскала только ружье, приставленное к ели, и обрывающийся звериный след. Она, кажется, даже не расстроилась; но Ди неизменно принимала трудности, как обыденность. Она охотилась с мужчинами, собирала хворост и помогала матери. Жизнь практически не изменилась. Демьян присылал деньги, которые не на что было тратить; Дария целовалась с мальчишками у церкви, пока наконец-то не влюбилась. Примерно тогда же староста объявил про голод. Многие охотники не пережили долгой ночи. Мать же отдала полруки, чтобы Диана осталась. Сестра себя так и не простила, и стала абсолютно невыносимой. Она ночевала и дневала под соснами; соревновалась с волками и перенимала звериные повадки. Может быть поэтому когда Дария уезжала на Юг, охотница плакала, истерически и громко, и целилась в лошадь, чтобы повозка не тронулась. Но промахнулась — сознательно, конечно, потому что Диана била и бьет только в цель. Расставание далось тяжело; и пока не пришло письмо, Дария думала, что в груди Ди бушует лишь ненависть. Девушка просто хотела оставить глушь, холод и голод позади; но еще годами в каждый кошмарный сон проникал лесной аромат и гром отцовской винтовки. Время лечит; и вот Ди уже Диана и спутница Иль Дотторе. Дария возвысилась не так сильно; она всего лишь неверная жена.