Твоя любовь во мне всё мирила

      В коридоре было прохладно. В воздухе пахло больницей с едва различимым душком сырости. Впрочем чего ещё можно было ожидать от казенных стен, да ещё в таком климате. Мысли размазывались, взгляду среди этих однообразных зелёных стен было не за что зацепиться, все плакаты о вреде курения и подстерегающем за каждым углом СПИДе перечитаны по десять раз, а на одиннадцатый вызывали только муру и противную тошноту.       Князю хотелось закрыть глаза и исчезнуть отсюда, оказаться где-то на берегу реки, чтобы закатное солнышко мягко освещало многотравный лужок, в воздухе разливался запах цветов, щебет птиц и трескотня кузнечиков.       Князю почти удалось полностью нырнуть в выдуманный мирок, как скрипнула дверь и на Андрея разом обрушилось всё: и затхлость, и зеленца стен и холод идущий от них, а хуже всего забившийся в горле отчаянный страх, разогнавший пульс до мерцания точек перед глазами. Врач вышел осунувшийся, с суровым и выцветшим взглядом. У Князя начала кружиться голова и холодным потом покрываться ладони.       Заприметив единственного человека в коридоре, врач направился к нему, поправил очки на переносице, и Андрей даже слова вымолвить ему не мог, только смотрел с немым вопросом. — Что ж вы так неосторожно, товарищи? — сухим, скрипучим голосом отчитал он Андрея, но не заметив на свои слова никакой реакции, продолжил, — откачали мы его. Но только на этот раз. — Доктор ещё продолжал, что-то говорить, но Князь был больше не в состоянии улавливать никакой информации кроме одного, бьющегося бабочкой слова: «Жив! Жив! Жив!»...       Телефон в руках вибрирует, вырывая Князева из спасительного омута памяти. Проморгавшись, он видит на дисплее имя жены, и в сердцах сплёвывает: забыл предупредить. Но продолжает тупо смотреть на экран, не спеша отвечать. Объяснить это он и сам сейчас не в состоянии, но на разговор с Агатой у него нет сил. Побившись ещё какое-то время телефон затихает. «Может решит, что уснули» — надеется Князь.       Больница никогда не дремлет, мимо то и дело проносятся люди в белых халатах, такие же посетители как и он, уборщицы гремят вёдрами и бубнят себе под нос, в целом тихим это место назвать нельзя. Но этот стук каблучков почему-то Андрей выцепляет сразу и поднимается навстречу, незаметно разминая затекшие мышцы.       Из противоположного конца коридора, в развевающемся от быстрой ходьбы молочном плаще, с накинутым поверх белоснежным халатом, спешит мать, в очередной раз теряющая сына. Татьяна Ивановна как всегда собрана, но в лице ни кровинки. Заприметив Андрея, она почти бежит и выпаливает первый вопрос на ходу: — Что с Мишей? — Андрей ловит её руки, сжимая ладони в некоем приветственном и успокаивающем жесте. — Татьяна Ивановна, он сейчас в операционной. Всё будет в порядке, — Князь и сотой доли уверенности не ощущает, но паникующих женщин, им тут точно не надо, хватит за глаза его одного, — это же Миха.       Но двадцать лет ожидания фразы «В этот раз откачать не смогли» не проходят бесследно. Никакие ложные успокаивающие фразы не действуют, да и кого тут надо успокаивать ещё вопрос.       Татьяна Ивановна садится на кушетку и утягивает за собой Князева. — Андрей, что у вас случилось? Столько времени прошло после ссоры и вдруг эта встреча. Опять ругались? — взгляд женщины пронизывает насквозь, в нём боль и решимость матери, защищающей своего великовозрастного ребёнка. Андрей под этим взглядом чувствует себя голым. Он может и хочет ответить грубо, но ругаться здесь не пристало, да и уважения к Михиной матери он не потерял. — Наоборот. На фестивале встретились, поговорить решили. Мирились, — поспешно добавляет Князь. «И вполне продуктивно, очень активно… Мирились», — он уводит взгляд в сторону, словно она в глазах может увидеть процесс их «примирения». Но материнское сердце, оно чувствует! — Так что произошло? От какого такого мира его инфаркт хватил?       На это Андрей не находит, что ответить, хлопает глазами и мямлит: — Сам не понимаю. Выпили кофе, ни грамма алкоголя и вот, — Князь разводит руками в жесте «а что вы ожидали от героинового наркомана с 20-летним стажем?». Татьяну Ивановну это не берёт. — Андрей, — её голос начинает дрожать, — вы столько лет были вместе, и когда ты ушёл, ничего не объяснив, по Мише это сильно ударило. Но он справился! А сейчас ты захотел вернуться, и погляди — где мы сейчас?! — Князь неверяще вытаращивается на неё: «хочет меня во всём обвинить?», — Прошу тебя Андрей, как мать — оставь Мишу в покое! Ему может и так недолго осталось, — всё-таки всхлипывает она и Князь, сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего отвечает, глядя ей в глаза: — Я Миху никогда не бросал. И сейчас не брошу. Невозможного просите, — и больше ничего не слушая, коротко кидает, что выйдет покурить и сбегает на улицу.       На крыльце больницы Князь неожиданно сталкивается нос к носу с Ягодой. Видок у того, как у растрепанного ворона, подняли его со сна видимо. Лёша игнорирует протянутую руку и вцепляется Князеву в плечи, тонкими пальцами давя до синяков. — Что с ним? — глаза не менее цепко глядят прямо в помутневшую голубизну.       Андрей глубоко вздыхает, чтобы не послать Леху нахуй сходу, как ещё одного Горшенева. — Закурить есть? — Андрей стойко игнорирует секундное молчание Лёши и его тяжёлый взгляд, и сам молчит до первой затяжки. Лёгкие вроде расправляются и Андрей облокотившись на перила и тупо глядя прямо перед собой ровным, безэмоциональным голосом посвящает младшего Горшка в курс дела. — Он в реанимации сейчас. Врачи ничего не говорят. Ждём.       У Лёхи опускаются плечи и из распушившегося ворона он превращается в вымокшего под дождём. — От м-матери моей сбежал? — интересуется Ягода, прикуривая вторую сигарету, — она мне звонила, уже когда к больнице подъезжала.       Андрей молча выдыхает дым, с грустной усмешкой кивая головой. — Не бери в голову Ан-ндрюх, М-миха за эти два года ей все уш-ши прожужжал про тебя. Она говорила даже, — Лёшка осекается и маскирует заминку под ещё одну затяжку, Князь поворачивает к нему голову, кивком намекая на продолжение оборванной фразы, — сильно он п-переживал короче. И она реш-шила, что последний г-год он из-за тебя с-сдал, — Андрюха чуть глубже вдыхает дым и чуть не закашливается, в неверии качая головой. И пас был плох, мол недоглядывал, и ушёл — всё равно плохой — бросил. Эти Горшенёвы точно его в могилу сведут, — А значит и сейчас ты в-виноват будешь, — Ягода мрачнеет и стучит костяшкой пальца по железном поручню, — Миха выкарабкается, — сурово выводит он, словно уже выиграл душу брата в неведомой для Андрея борьбе, и Князь почему-то Лёхе безоговорочно верит.       Выкурив для верности ещё по одной, они вдвоём возвращаются к несущей стражу Татьяне Ивановне и издалека приметив рядом с ней силуэт в белом, срываются почти на бег. У Князя в груди бухает как молотом по наковальне, надежда с отчаянием борются на равных, но фигура в белом всё равно внушает ужас. Первым делом Князь бросает взгляд на Мишину маму — у неё вроде не стоят слезы в глазах, значит наверное всё хорошо, и только потом начинает прислушиваться к словам врача. Но тот, заметив появление новых слушателей, оборачивается на них и через секунду в его глазах за стёклами сверкает узнавание. — Князь! Андрей Князев верно? — Андрюха кивает оторопело, не ожидая такого приёма. — Ох, прошу прощения, доброго утра конечно, Олег, — и тянет руку для пожатия. Князев всё также в некоторых непонятках, но руку жмёт. За его спиной нависает тёмным облаком Ягода и его врач конечно тоже замечает. — Алексей и вам здравстовать, — пожимает руку и ему, неловко протягивая её через стоящего столбом Андрюху.       Наконец эти нелепые и неожиданные приветствия заканчиваются, и врач, поправив очки на переносице, кашлянув, превращается обратно в слугу Гиппократа, сухого и официального. — Как я уже сказал уважаемой Татьяне Ивановне, Михаила мы стабилизировали. Хоть операция и была тяжёлая, организм справился. Но, — тут он на секунду мешкается, и пожевав губу, на тон ниже продолжает, — скажу вам честно, как ваш большой поклонник, не желающий терять кумира. Здесь у нас в России Михаил долго не протянет. Ему нужна пересадка сердца. И ещё несколько очень сложных операций. Рекомендую вам обратиться в Израильские клиники.       Андрей, поначалу окрыленный словами надежды, чувствует как всё глубже его засасывает куда-то в туман, и последние слова он слышит как сквозь вату. «Операция. В Израиле.» Сердце колотится, сбиваясь с ритма, разгоняя по телу холод и душащее отчаяние. «Здесь ему уже не помогут». В висках стучат молоточки и дыхание срывается. «Хватит ли на это денег? А Миха-то согласится вообще — встревает противный голосок, — а то ты за него чего-то решать вздумал. Он длить свои дни явно не хотел. Помчится он на операцию, как же». — А что вы скажете насчёт Американских клиник? — спрашивает кто-то голосом Андрея.       Врач задумывается, и поджав губы, качает головой: — Да, вполне. Есть несколько клиник в США, где могут с этим справиться. Транспортировка будет сложнее, а в остальном… Вполне, вполне.       Андрей старается не слишком обнадеживаться, но в голове рисуется против воли план, в котором первым пунктом стоит: «Связаться с Балу».