***
Когда почти месяц спустя черты лица Максима заостряются так, что линия подбородка на вид способна буквально разрезать подушечки пальцев при прикосновении, Варламову становится страшнее. У Каца кожа из фарфорово-бледной выцветает в серую, а темные волосы тускнеют, преобретая приглушенно-грязный цвет. Илья пытается разузнать, что происходит, но ответом ему служит лишь тяжелое молчание и натянутая улыбка. Илья думает, что Максим заболел. А потом думает, что у Максима умер дорогой человек, и это стресс так серьезно сказывается на его самочувствии. Илья, в принципе, много думает, постоянно приходя к разным, ничем между собой не связанным выводам. В реальности дела обстоят намного сложнее.***
— Ты начал курить? Варламов подходит со спины, вопрос свой хрипло шепчет в самое ухо, стараясь не привлекать внимание подвыпивших друзей, и Кацу кажется, что его прямо сейчас вырвет на пол кровавой рвотой, перемешанной с распускающимися бутонами. Каждый раз Максим, чувствуя подступающий к горлу кашель, тихо выбирался в подъезд и спускался на улицу. Благо, окна хозяина квартиры не выходили во двор. Он старался делать это незаметно, да и, сказать по правде, был уверен, что собравшихся не слишком волновало, ради чего Кацу стабильно раз в час нужно было куда-то отходить. Половину из них он не знал, остальная половина была слишком пьяна, чтобы уделять внимание подобным мелочам. К числу вторых должен был, по задумке Максима, относиться и Варламов. Но нет. Илья заметил. И теперь упорно дышит ему в затылок, распространяя запах перегара, и смиренно ждет ответа на заданный вопрос. — Да, — в тон ему шепчет Максим, не сумев придумать оправдания получше. И тут же жалеет об этом, замечая шокированный взгляд светло-голубых глаз. — Почему? — теперь уже громко возмущается Варламов, в каком-то немом жесте поддержки кладя руку на чужое худощавое плечо. Всю жизнь он думал, что скорее ядерная война начнется, чем Максим пристрастится к тому, что влияет на работу мозга. Каждое прикосновение оставляет новый шрам на и без того измученных легких. Кац молчит, потупив взгляд, будто бы не желая обсуждать это. На деле — пытаясь сдержать рвущиеся наружу цветы. Илья хмурится, не понимая, в какой момент он стал недостоин доверия. Он отходит, а Максим наконец позволяет себе выдохнуть. Рассчитывает, что, прежде чем все будет кончено, протянет еще недели две.***
Его органы зарастают и гниют, кажется, с первого дня их знакомства. Хотя, конечно, это неправда. Просто Кац уже не вспомнит те времена, когда дышать ему было легко. Варламов шокировано смотрит на Максима, слыша предложение занять место директора «Городских проектов». В ответ на вопрос о том, куда денется сам Кац, тот тихо смеется, говоря, что останется там же, где и был всегда. Просто хочет поменяться ролями и надеется, что это вдохнет в проект новую жизнь. Илья не верит ему, глядя на бледную кожу, бескровные губы, впалые глаза и огромные синяки. — Ты меня пугаешь, — внезапно озвучивает скопившиеся в голове мысли через пару минут давящей тишины, — выглядишь как живой труп какой-то… — Не неси чушь, — Максим нервно сглатывает, чувствуя, как мокрота с трудом проходит вниз из-за огромного количества запутавшихся ростков ромашек. Представляет, как на месте его захоронения расцветет огромное ромашковое поле. — Я серьезно, Макс, — Варламов с опаской смотрит в его мутные глаза, и Кац понимает, что все его старания были напрасны с самого начала. — Ты болеешь? Чем-то серьезным? Максим борется с желанием рассмеяться ему в лицо. Илья сам не понимает, что бьет точно в цель, раздражая кровоточащие раны, и от этого вся ситуация кажется до истерики абсурдной. Просто нелепой. Сил хватает лишь на сдавленный вздох. — Я могу что-то сделать для тебя? — не унимается Варламов, совершенно переставая понимать суть происходящего. Когда Кац, так и не ответив ни на один вопрос, резко подается к нему и некрепко обнимает за плечи, Илья замирает в растерянности, не решаясь лишний раз моргнуть. — Прости меня, — только и доносится до его ушей. Когда спустя пару секунд Илья чувствует, как на его футболку одна за одной падают теплые слезы, ему самому становится трудно дышать. — Макс…— бормочет он, несмело обнимая друга в ответ. Предложение Варламов так и не принимает.***
Все проясняется, когда он слышит измученный гортанный кашель, раздающийся из их общего офиса. Тут же вбегает в кабинет, даже не сняв верхнюю одежду, — Максим стоит, согнувшись пополам, приложив руку ко рту, а сквозь пальцы настойчиво пробиваются тонкие кровавые струйки. Кац не видит вошедшего, он жмурится, чувствуя что сердце вот-вот остановится, не выдержав перенапряжения. А Варламов стоит, не ощущая в себе сил, необходимых, чтобы двинуться хотя бы на шаг вперед. Упорно собираемый пазл наконец обретает последнюю деталь. Максим поднимает на него отчаянный взгляд покрасневших глаз, когда снова чувствует возможность болезненно вдохнуть. Илья открывает было рот, но тот лишь тихо шепчет: — Варламов… Прошу, ничего не говори. Илье хочется сказать слишком многое. Ему хочется орать во всю глотку, но это вряд ли сможет что-то изменить. Максим успокаивает себя, мыслью о том, что мучаться осталось совсем чуть-чуть.***
— Кто это? — спрашивает Варламов железным тоном, наблюдая, как Кац прерывисто дышит, полулежа на темном полу собственной ванны. — Что ты… здесь делаешь?… — Поебать на меня, скажи, кто она? — Это бесполезно, Илья, — на последнем издыхании шепчет он, чувствуя, как цветы медленно прорастают из под кожи на плечах и борясь с желание выдрать свежие растения вместе с отравленными сухожилиями. — Что, блять, значит «бесполезно»? Илья рычит, словно сорвавшийся с цепи зверь, дает волю настоящим чувствам, настоящим эмоциям, больше не пытаясь контролировать их. В его голосе животная злость — не на Макса, на собственную немощность и бессилие. — Скажи мне, кто она, я за пять секунд найду ее, в каком бы городе она не была, и притащу сюда, — Варламов опускается совсем рядом, на колени, в кровавую лужу, размазанную по полу и порывается было взять Макса за руку. Но останавливается, глядя на судорожно трясущиеся тонкие пальцы. Догадывается: ему больно от любых прикосновений. — Ты не понимаешь, что умрешь без нее?! — Это ты не понимаешь, — Максим поднимает на него свой потухший взгляд, и Варламову хочется разрыдаться при виде алых пятен, окаймляющих посиневшие губы, — это… не она. Это он… — Да абсолютно похуй, кто это! — резко вскрикивает он, заставляя Каца зажмуриться от непривычно громкого звука, — Мне же будет легче! Я этому уроду рожу набью, и пусть только попробует после этого в тебя не влюбиться! Максиму смешно, и он посмеялся бы, если бы на это оставались силы, но Илья и не думает шутить. Ему не до шуток. Он все понять не может, почему Максим так упирается, почему не хочет принять помощь, почему…. Почему ему совсем не страшно умирать?… — Макс, скажи мне, кто это, — внезапно тихо и до боли в сердце отчаянно просит, запуская руку в слипшиеся от холодного пота чужие черные пряди, зачем-то пытаясь погладить его по голове. Руки дрожат, не в силах выполнить даже такое простое действие. — Я постараюсь помочь, мы вместе что-нибудь придумаем… Придумаем, как сделать так, чтобы тебе стало легче… Всегда ведь придумывали… Кац уже не думает о том, станет ли ему легче. Он чувствует, что умирает, и больше ему не хочется концентрироваться ни на чем. Но Илья смотрит на него измученным потухшим взглядом, его руки трясутся, и Максиму становится невероятно стыдно за то, что он является причиной этих мук. Может быть, поэтому ему и хочет перед смертью признаться, хочется раскрыть свой главный секрет, если Илья так сильно просит об этом… Но язык уже не слушается, а воздуха в отказавших легких не остается вовсе. — Макс! — испуганно хрипит Варламов, видя, как ледянеющее тело медленно оседает на пол, — Дыши... Дыши, я прошу тебя, блять… Легкие словно раздирает огнем, и последнее, о чем он мечтает сейчас — наконец закончить все это. Максим опускает свинцовую голову на чужую грудь, прикрыв глаза. Солнце постепенно уходит за горизонт, погружая квартиру в пугающую темноту. Он не слышит окружающих звуков, не слышит, что говорит — или, кажется, кричит — Илья… Не слышит, как с собственных губ шепотом срывается короткое: «Ты». Когда Максим приходит в себя, за окном уже виднеется полная луна. В квартире тихо, темно, и только теплый свет настольной лампы дает возможность сориентироваться в пространстве. Он лежит у себя в спальне, на своей кровати, укрытый одеялом и переодетый в домашнюю одежду. Форточка приоткрыта, с улицы доносится запах свежести, а легкий ветерок ведет за собой приятную прохладу. Кац пытается приподняться на локтях, но вовремя понимает, что сил у него не хватит даже на то, чтобы перевернуться на другой бок. К тому же, приятная тяжесть в районе груди накрепко прижимает к матрасу, лишая возможности свободно двигаться. Илья тихо сопит ему на ухо, перекинув руку через грудь и прижав к себе. Его глаза чуть припухшие, слегка красные, он лежит на кровати поверх одеяла только в трусах и своей огромной толстовке, слегка хмурясь во сне. Максим смотрит на него, такого домашнего и уютного, и у него сердце щемит от столь непривычной картины. Он глубоко вдыхает перемешанный с уличной сыростью воздух, и по телу буквально пробегает табун мурашек. Кац повторяет это снова и снова, не веря собственным ощущениям. Ему легко дышать. Ему опять легко дышать. На мгновение тело словно немеет. Это может означать только одно. Он был идиотом. Идиотом, который не мог увидеть главного, потому что был слишком поглощен жалостью к самому себе. Максим растерянно запускает руку в спутанные волосы, думая, сколько страданий своим молчанием он причинил им обоим. И впервые в жизни жалеет, что никогда не умел рисковать. Ведь если бы он все таки поставил на кон их дружбу, если бы признался, переступив через безумный страх потерять… То узнал бы, что Илья Варламов — Варламов, о котором он страдал все эти месяцы, готовясь буквально умереть от собственных чувств — на самом деле, так же влюблен в него. Кац поворачивает голову, внимательнее осматривая усталое лицо Ильи. Протягивает руку, аккуратно касается пальцами переносицы, разглаживая собравшиеся меж бровей морщинки. Варламов резко распахивает глаза. Молчит, испытующе глядя на Максима, пытаясь по каким-либо внешним признакам сделать выводы о его самочувствии. Кац виновато улыбается, не зная, стоит ли сейчас нарушать эту звенящую тишину. Илья — видимо, сделав вывод о том, что Максим и вправду не собирается умирать — поднимается с кровати, медленно шлепает босиком по холодному полу до кухни и возвращается в комнату со стаканом воды. Все так же без слов присаживается с краю, протягивая его Кацу. Через адскую ломоту в теле, он заставляет себя сесть и жадно выпивает все практически за один глоток. — Принести еще? — наконец произносит Варламов и, услышав отрицательный ответ, аккуратно забирает стакан, чтобы поставить его на пол. Максим с тревогой наблюдает, как Илья садится на свою половину кровати, скрестив ноги и оперевшись локтями о колени. Он сутулится, сцепляет ладони в замок, а на лице напрягается чуть ли не каждый мускул, на выходе выдавая нечитаемую эмоцию. Тихий выдох против воли вырывается из горла, и Кац снова отмечает, что этому ничего не препятствует. Они могут любить друг друга одинаково сильно, но это вовсе не означает, что разговор об этом светлом и нежном чувстве будет идти так легко, как хотелось бы. — Ты не собирался мне говорить, — не спрашивает, а утверждает Варламов, взглядом сверля бетонную стену. — Нет, — просто соглашается Максим, и ему кажется, что Илья крупно вздрагивает, услышав этот ответ. — Почему? — он старается говорить максимально четко, отрывисто, пытаясь совладать с бурей эмоций, постепенно накатывающих с новой силой. — Потому что боялся. Варламов сжимает одеяло в кулак, чувствуя, как кровь приливает к лицу, а пульс постепенно учащается. Оба стараются не смотреть друг другу в глаза. — Я ведь думал зайти к тебе завтра утром… — совершенно разбито произносит Илья, наконец переводя взгляд на бледное лицо напротив. Прохладный воздух содрогается от слов, по тону граничащих с безудержной истерикой. — Хоть на минуту задумайся об этом. Я бы пришел, вошел в незапертую квартиру, увидел бы… — на мгновение Илья замолкает, запнувшись, — понял бы, что не успел… Что совершил ошибку, не смог помочь… Потом спросил бы, какие были цветы… И, возможно, я бы сам понял то, что ты боялся мне сказать… В его глазах стоят непролитые слезы, а руки, сжатые до побелевших костяшек, нервно подрагивают, сводимые судорогой. — А что дальше, Максим? Я бы не смог жить, я бы все оставшиеся дни жалел об этом… О том, что потерял тебя, хотя мог спасти. Ты думаешь, так просто было бы с этим смириться?… Илья умолкает — говорят его глаза, испещренные полопавшимися капиллярами. Он опускает голову, и в это мгновение чувствует, как чужая рука слабо дергает его за рукав. Кац смотрит в ответ с таким сочувствием, будто это Илья, а не он сам, буквально несколько часов назад лежал при смерти, готовый захлебнуться собственной кровью. Будто это Илья заслуживал жалости и сострадания. Молчит, собираясь с мыслями, а потом вдруг просит хриплым голосом: — Илья, я — живой. Эй, подними голову. Варламов послушно отвлекается от лицезрения смятой простыни, и Максим едва заметно улыбается, придвигаясь ближе. — Да, ты мог не успеть. Но ты успел, и сейчас все хорошо. Тебе не надо ни о чем жалеть. Видишь, я тут, с тобой, живой, и, — Кац с усмешкой смотрит на исполосованные шрамами от увядших ромашек предплечья, — почти здоровый. — Если бы я понял это раньше… — пытается возразить он, но Максим перебивает, даже не думая дослушивать. Тело ощущается абсолютно ватным, и ему стоит нечеловеческих усилий слегка поднять голову, чтобы легонько поцеловать Илью в лоб. — Хватит, Илья. Нет никаких «если». Все в порядке, слышишь? Варламов порывается сначала что-то сказать, но, видя грозный взгляд мутных карих глаз, все таки оставляет эту затею, и только произносит усталым голосом: — Поспи еще, ладно? У тебя вроде температура, губы ненормально горячие… И, дождавшись, пока Максим удобно устроится на кровати, тут же послушно ложится рядом, забирается под одеяло и устраивает голову у него на плече, носом утыкаясь в горячую шею, исцарапанную проросшими сквозь кожу бутонами. Говорить не хочется ничего. Хочется просто полежать в тишине и каждой клеточкой тела прочувствовать, что Максим — здесь, живой, его сердце — бьется, а значит, им обоим больше ничего не угрожает. — Я люблю тебя, — внезапно произносит Кац, прикрыв глаза и, кажется, уже проваливаясь в сон. Илья в ответ только крепче обнимает его. Завтра нужно будет заставить Максима взять отпуск, а еще записаться на полное обследование, и эта задача, видимо, станет первым испытанием их отношений на прочность. Варламов улыбается, понимая, что он вовсе не против такого расклада.